БАХЫТ КЕНЖЕЕВ

 

 

 

МЫТАРИ И БЛУДНИЦЫ

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть вторая

 

ИВАН БЕЗУГЛОВ

(народная повесть)

 ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

 

            Ивану Безуглову было тридцать два года. Увидев его в московской толпе, вы бы сразу узнали в нем одного из самых преуспевающих брокеров Российской биржи. От всего облика этого высокого, крепкого, привлекательного молодого человека с грубоватыми, но благородными чертами лица исходила уверенность в себе, неукротимая энергия и то особенное трудолюбие, которое, соединяясь с талантом, ведет к неизменным жизненным победам. Но в толпе увидеть Ивана Безуглова было бы трудно - у него нехватало времени на пешие прогулки, и даже утренними пробежками иной раз приходилось жертвовать в интересах дела.. В последний год он вообще нечасто выходил на улицу, предпочитая прямо у крыльца особняка садиться в свой черный лаковый "Кадиллак", едва ли не единственный в Москве, в котором и приходилось ему колесить по всей огромной, неряшливо застроенной столице России, к вящей зависти пассажиров маленьких, дребезжащих местных автомобилей.

            Бизнес был настоящим призванием Ивана. Недаром сумел он превратить простое биржевое посредничество в четко организованную фирму с обширными связями, недаром украсил свою визитную карточку титулом президента компании, носившей его собственное имя. Он любил даже риск, даже круглосуточную нервотрепку, эту неизбежную спутницу деловой карьеры, но главное наслаждение приносила ему та независимость, которую он впервые обрел в высоком зале биржи, особый жар, охватывавший сердце по заключении удачной сделки, чувство власти над жизнью, которое нельзя заменить ничем. В молодости Иван еще застал большевистскую диктатуру, которая, несомненно, рано или поздно сослала бы его в мрачные лагеря Сибири или Якутии, застал он и зловещее, казавшееся всесильным КГБ, которое боролось не только с диссидентами, но и с любым, в ком горел дух свободного предпринимательства.

            "Неужели те времена ушли в прошлое? - думал иногда Иван. - Неужели и впрямь по указке КГБ обыкновенное предпринимательство беззастенчиво именовалось экономическим преступлением, и могло грозить удачливому бизнесмену смертной казнью?"

            Уже несколько месяцев как большевистская партия была запрещена, но немало бывших коммунистов, немало озлобленных, лишившихся своих преступных доходов офицеров КГБ, затаившись по углам, ждали своего часа. Кое-кто из них, мгновенно переменив жизненные идеалы, уже сумел проникнуть и в тесные ряды предпринимателей. Иван отлично знал об этом, и редко выходил из дому без телохранителей.

            Так и сегодня, на заднем сиденье автомобиля он увидел своих неизменных спутников, бывших солдат афганской войны, которым уже доводилось выручать его в трудные минуты. Андрей и Павел, молчаливые и собранные ребята в кожаных куртках, приветствовали его крепким рукопожатием. Шофер Жуковский завел бесшумный мотор, включил лазерный проигрыватель фирмы "Сони" - и салон машины наполнили божественные звуки Первой симфонии Чайковского.

            "Снова работа", думал Иван Безуглов, проносясь по обветшалым улицам родного города, минуя помпезные сталинские дома, трогательные церкви с куполами-луковицами, роскошные небоскребы, воздвигнутые партийной элитой.

            Сегодня эта привычная мысль почему-то радовала его меньше обычного.

            Может быть, сказывалось накопившееся напряжение, столь знакомое деловым людям. Может быть, причина была в странном, раньше незнакомом ему чувстве одиночества, которое не заглушить никакой работой. Иван умел побеждать приливы грусти - он знал, что занимается волнующим и полезным делом,  что речь не только о заработке - речь о превращении его несчастной, разоренной коммунистами страны, в процветающую державу, такую же, как Америка или Канада, откуда он вернулся неделю тому назад, до сих пор оглушенный грохотом Нью-Йорка, деловой лихорадкой Чикаго, спокойной красотой равнин Среднего Запада. Был он и в спокойном, элегантном Монреале, и в историческом Квебеке. Иван принадлежал к числу избранных , кто мог не чувствовать себя за рубежом бедным родственником, и не отводил глаз в смущении, когда западные партнеры расплачивались кредитной карточкой - роскошью, доступной в России единицам. Теперь, когда в живописном, продутом холодными ветрами порту на Северном Ледовитом океане огромные краны уже грузили на пароход аккуратные штабеля леса-кругляка, отправлявшегося в Квебек и в Новую Англию, а в бумажнике у Ивана лежал аккредитив на семизначную сумму, он был исполнен спокойной уверенности в том, что фирма его, наконец, окончательно встала на ноги.

            Правда, в эту партию леса он вложил практически весь свой капитал, да еще порядочную сумму взял по краткосрочному кредиту. Что ж, рискованные шаги - в природе бизнеса. Зато через несколько дней состояние Ивана будет измеряться уже в миллионах долларов, а не рублей, которые соотечественники презрительно называли "деревянными". Сколько можно будет сделать добрых дел, располагая полновесной валютой. Он давно мечтал поставить свое дело на настоящие рельсы, то есть постепенно перейти от торговли к производству, а без серьезных долларовых ресурсов об этом в сегодняшней России нельзя было и думать.

            Выходя из автомобиля, он привычным движением поправил свой шелковый, в крупных алых цветах широкий галстук. Еще два года назад, впервые оказавшись за границей, он на собственном горьком опыте понял, что бизнесмену нельзя себе позволять экономить на одежде. Его мешковатый костюм и узкий галстук, его добротные, но лишенные всякой элегантности ботинки, купленные в лучших магазинах Москвы, вызывали у голландских партнеров лишь снисходительную усмешку. Как оскорбило Ивана, что его принимали за простачка из дикой страны! Вот почему в Нью-Йорке, он немало удивил своего партнера, попросив отвезти его для покупок не на замусоренные улочки Бруклина, где запасались нехитрыми обновками диковато озирающиеся гости из России, но на Пятую авеню. Поразил он и продавцов магазина, достав из кармана внушительную пачку стодолларовых бумажек. В глубине души Иван не доверял ни чекам, ни карточкам, предпочитая им полновесные наличные. Увы, на его родине это становилось все труднее - для достойного существования требовалось носить с собой уже едва ли не целый чемодан стремительно падающих в цене бумажек с профилем Ленина, выглядевшим уже не грозным, как в былые годы, а скорее жалким, подобно поверженному идолу.

            На ходу скидывая длиннополое кашемировое пальто, Иван зашел в свой просторный кабинет, отделанный драгоценным мореным дубом, бросил взгляд на цветной экран компьютера, который уже успела включить секретарь-референт Таня, чтобы получить последние котировки. Чашка крепкого кофе по-итальянски уже дымилась на его полированном столе.

            Торгов на бирже сегодня не было, но уже толпились в приемной первые посетители - жаждущие продать, купить, найти или сбыть товар. Жаждущие, вслед за Иваном Безугловым и с его помощью, пробиться к вершинам успеха. Таня протянула ему стопку визитных карточек. Лесорубы из Сибири, хлопководы из Туркмении, нефтяники из Азербайджана - все они знали, что брокерская фирма Ивана Безуглова, с каждым днем становящаяся все мощнее и мощнее, будет им верным, а главное, честным помощником. Подпись Ивана на платежном поручении стоила многого - и он справедливо гордился этим.

            Мягкий солнечный свет лился сквозь высокие окна его кабинета. В стране царствовала разруха. Весна в Москве, казалось, с каждым годом наступала все позднее и позднее, все чаще царили серые, туманные дни, и недаром дизайнеры украсили стены кабинета картинами светлых пастельных тонов, недаром шторы на окнах словно светились голубым и розовым. Впрочем, шторы и картины выбирала Таня. Ее вкусу он доверял куда больше, чем своему собственному. И сейчас, за крепким и ароматным напитком, он невольно поглядывал на своею верную помощницу в ежедневных заботах, пока она, не теряя даром ни минуты, перебирала последние телефаксы.

            Почти такая же высокая как Иван, длинноногая пепельная блондинка, когда-то она, робея, пришла в только что открывшийся офис по объявлению, и он сразу понял, что с остальными кандидатами не стоит даже разговаривать. Откуда он знал это? Откуда? Ведь она выглядела куда скромнее других претенденток, и в этот миг он еще не догадывался, как артистически эта стройная и строгая на вид девушка умеет работать с компьютером, как свободно знает она иностранные языки, как без единой ошибки стенографирует на переговорах, обнаруживая поразительное для двадцатичетырехлетней женщины знание дела. Конечно, в ее обязанности не входило варить кофе, и не раз Иван в шутку говорил ей об этом, смутно понимая, что и для него, и для нее эти утренние минуты, когда они обсуждали планы на целый день, давно уже стали чем-то большим, чем работа.

            - Есть ли котировки с Архангельской биржи? - спросил он.

            - Конечно, - улыбнулась Таня. Показалось ли ему, или в голосе ее действительно на секунду прозвучало непонятное разочарование?

            - Это вам, - он достал из кейса серебряный браслет с аметистами, купленный для Тани в Нью-Йорке.

            - Что вы! - покраснела она.

            - Не стесняйтесь, - настала его очередь улыбнуться. Он надел браслет на изящную руку Тани. - Я знал, что это ваш любимый камень.

            - Правда, - прошептала она в смущении.

            Как догадался Иван об аметистах? Все имущество бабушки Тани, графини Петровско-Разумовской, было в незапамятные годы конфисковано большевиками. Осталось единственное кольцо, которое Таня надевала за год службы у Ивана всего однажды. Должно быть, думала Таня, он увидел, как бережно я смотрела на это кольцо, а может быть, заметил и то, что надела я его не просто так, а в его день рождения.

            Аметист - камень надежды. Что мог означать этот подарок - первый за два года, не имевший отношения к работе?

            Таня была едва ли не единственной, кто знал о робости Ивана. Умевший стремительно принимать решения, встречавшийся за день с десятками, если не с сотнями деловых людей, он был на удивление мягок и беззащитен, когда речь шла о нем самом. Но у Тани не было времени предаваться своим мыслям. Наступал трудный рабочий день, в течение которого она чувствовала себя не привлекательной девушкой, но лишь профессионалом, пускай и заключенным в обаятельную человеческую оболочку. Она протянула шефу распечатку с котировками и вышла из кабинета в приемную. А Иван, с лету схватывавший состояние рынка, слегка нахмурился -  цены на лес росли, приближаясь к мировым, и это не то что угрожало его будущим сделкам, но заставляло искать новую стратегию, означало вызов судьбы - с которым, впрочем, он несомненно мог справиться. Очередной еженедельный доклад Михаила Лермонтова, юриста компании, он прочитать уже не успевал.

            Размашистым движением он пододвинул к себе стопку визитных карточек сегодняшних посетителей. По первому виду этих кусочков глянцевого картона он обычно уже составлял верное впечатление о своих клиентах. Не зря его собственные визитные карточки печатались в московском отделении "Альфаграфикс" - чтобы не приходилось стесняться своих партнеров с запада. Верхняя карточка в стопке - с расплывшимся, нечетким шрифтом, - привлекла его внимание. Владислав Зеленов... менеджер банка "Народный кредит"... Где он слышал эту фамилию?

            Посетитель оказался лысеющим, но крепким коротышкой в клетчатом костюме с неумело выведенным винным пятном на груди. Засаленный рыжий галстук, казалось, был извлечен из сундука старьевщика. А когда Зеленов, подойдя к столу Ивана, пожал ему руку, хозяину кабинета почудился запах винного перегара. Он не ошибся. Многие российские бизнесмены, неуверенные ни в завтрашнем дне, ни в собственных силах, предпочитали не вкладывать прибыль в расширение дела, а спускать ее на то, что казалось им красивой жизнью. Но бизнес есть бизнес - такие, как Зеленов, тоже могли оказаться полезными.

            - У меня есть десять минут, - Иван кинул взгляд на свой простой стальной "Ролекс".

            - Мне больше и не понадобится, - сказал Зеленов, суетливо раскрывая свой потрепанный портфель. - У меня есть предложение, крайне выгодное для вашей компании.

            Выразительно оглядевшись, он как бы в знак вопроса поднял жидкие брови.

            - Микрофонов здесь нет, - усмехнулся Иван. - Что вы предлагаете?

            Зеленов протянул ему через стол небольшую, но исключительно тяжелую коробочку.

            - Что это? Свинец? - спросил Безуглов. - Почему вы приносите товар, а не коммерческое предложение?

            - Товара так мало, - ухмыльнулся Зеленов, - что я могу носить его с собой. Этот футляр действительно изготовлен из свинца, а внутри него находится...

            Он вручил Ивану листок бумаги с двумя строчками.

            - Всего миллион российских рублей, - ухмыльнулся странный посетитель, - и коробочка становится вашей.

            - И что же будет фирма с ней дальше делать? - спросил Иван, закипая негодованием.

            - Экспортируете на Запад, - уверенно отвечал Зеленов, - или на Восток. Есть много стран, заинтересованных в создании собственного ядерного оружия.

            Иван пристально посмотрел в выцветшие глаза собеседника.

            - Ядерная промышленность России распалась, - суетливо продолжал тот, - предложенное Вам сегодня -  лишь первая партия. Мои товарищи с военных заводов...

            - Фирму не интересует ваше предложение, - отрезал Иван, с трудом сдерживая гнев.

            - Но почему? - Зеленов изобразил искреннее изумление. - Мировая цена на это количество красной ртути составляет не менее миллиона долларов, и если я сам не берусь за ее продажу, то лишь из-за отсутствия доступа к надежному западному партнеру. У вашей фирмы прекрасная репутация, и вы могли бы...

            - Разрушить эту репутацию, нарушить законы цивилизованного общества, и работать на войну, - твердо закончил Иван его фразу.

            - По крайней мере, я могу надеяться, что наш разговор останется конфиденциальным? - Зеленов спрятал коробочку обратно в портфель.

            - Увы, - вздохнул Иван, - честь бизнесмена заставляет меня ответить утвердительно. Хотя как частный человек я возмущен вашей неразборчивостью, господин Зеленов. Неужели вам хочется, чтобы у какого-нибудь Ирака появилась ядерная бомба?

            - Деньги не пахнут, - пожал плечами Зеленов, и во взгляде его появилось нечто хищное. Видимо, Иван Безуглов был не первым, к кому он обращался со своим преступным предложением. - Мои десять минут, однако, еще не истекли. Есть еще одно предложение, которое, возможно, привлечет ваше внимание. Недавно, как нам стало известно, вы закупили в Америке крупную партию лекарств для детей Чернобыля.

            - Верно, - улыбнулся Иван. Он знал, что эти лекарства уже спасли жизнь не одному ребенку, пострадавшему во время аварии ядерного реактора. Он купил их на первую валютную прибыль фирмы, после того, как случайно побывал в больнице для несчастных крошек.

            - Не хотите ли заняться экспортом лекарственных средств?

            - Каких, откуда, по какой цене, на каких условиях?

            - Из Афганистана, транзитом через среднеазиатские республики, - Зеленов посмотрел прямо в глаза Ивану, - стопроцентно надежные обезболивающие вещества для медицинского применения, по самой выгодной цене, единственное, что мне требуется -  надежный партнер, умеющий хранить конфиденциальность...

            На последнем слове он едва не споткнулся. Что ж, Ивану в его карьере приходилось выслушивать и не менее гнусные предложения... От кого могли пойти слухи о том, что к нему можно обращаться с просьбами перевозить оружие и наркотики? Неужели это работа конкурентов? Или он имеет дело с неуклюжей провокацией? Он спокойно встал за своим столом.

            - Господин Зеленов, - твердо произнес он, - прошу вас передать тем, кто послал вас, что Ивана Безуглова и его фирму интересуют только честные дела, не нарушающие никаких законов.

            - Вы еще пожалеете о своем отказе, - прошипел Зеленов. Глаза его блуждали по кабинету, словно запоминая расположение мебели и пытаясь угадать, где проходит сигнализация. Но Иван уже твердым жестом указывал ему на окованную вороненой сталью дверь

            Нет, отныне любого посетителя, вызывающего хоть какие-то подозрения, следует принимать при свидетелях, лучше всего - при Тане. Но как же тогда справится она со своими многочисленными обязанностями?

            Он еще не успел прийти в себя от наглости Зеленова, как дверь раскрылась и в нее вошла молодая женщина редкой красоты, брюнетка с чертами лица, словно высеченными из белого мрамора, с развевающимися длинными волосами. Ее визитной карточки не было в стопке, но Таня, несомненно, пропустила красавицу без очереди. В ней за версту угадывалась... впрочем, угадывать было нечего. Он сразу узнал одну из самых знаменитых кинозвезд современной России - и вздрогнул от неожиданности. Конечно же, это была Анна Шахматова, та самая Анна, чье чудное лицо не сходило с рекламных щитов, лауреат многочисленных кинофестивалей, включая Каннский и Монреальский. Он отвел взгляд.

            - Я рада вновь встретиться с Иваном Безугловым, - обольстительно улыбнулась она, - ваша слава скоро затмит мою собственную, Иван.

            Она протянула ему руку, унизанную бриллиантовыми кольцами, и он, взволнованный, поцеловал эти прелестные длинные пальцы. На Анне было черное шелковое платье, расшитое бисером, на шее переливалось матовым сиянием ожерелье крупного жемчуга. В последние годы он видел он ее только на светских приемах, где она была столь же прекрасна, сколь недоступна. Здесь же, в его кабинете, весь ее облик казался более простым, более домашним, хотя тоже по-своему царственным, совсем не таким, как пятнадцать лет назад.

            - Я польщен вашим визитом, - глаза Ивана на мгновение потускнели. - Мы когда-то были на ты, - добавил он не без горечи.

            - С тех пор утекло много воды, - кинозвезда с любопытством изучала кабинет Безуглова, - мы стали другими. Лично я,  между прочим, едва ли не впервые в гостях у московского бизнесмена такого калибра.

            - У меня тоже не так часты посетители вроде вас, - Безуглов смотрел бы на Анну с нескрываемым восхищением, если б душу его не омрачали давние, казалось, навеки погребенные воспоминания. - Мои гости - скучный народ. Промышленники, биржевики, торговые агенты. Жажда богатства превращает их в не слишком интересных собеседников.

            - Разве вами движут другие желания? - Анна вскинула густые, похожие на соболиный мех брови, и ее черные глаза стали еще прекраснее.

            - Богатство для меня не цель, а только средство. - Безуглов пожал плечами.- Способ познания жизни, способ помогать другим, способ, наконец, делать добрые дела. Даже, если угодно, служить своей родине.

            - Я всегда знала, что вы благородный человек, - Анна кинула на него быстрый взгляд, и закинула одну ногу на другую, обнажив колено, форме которого позавидовал бы любой скульптор. - Мне много рассказывали о вашей нынешней щедрости...

            Глаза Ивана потухли. Он поддался порыву, он начал было раскрывать перед кинозвездой свою душу. Но и она, как и другие, похоже, пришла к нему за деньгами...

            Анна мелодично рассмеялась.

            - Как вы простодушны, дорогой Иван! Подумали, что я пришла просить вас стать моим спонсором. Так?

            Иван заметно покраснел.

            - Ни в коем случае, - прекрасное лицо Анны стало серьезным, - у нас нет недостатка в средствах. Вы видели фильмы, в которых я снимаюсь?

            - Добрые, человечные фильмы, - кивнул Иван.

            - Рада, что вы это понимаете. Вас хотел навестить мой соавтор, но я уговорила его поручить эту приятную обязанность мне.юю памятуя о нашей давней дружбе... - добавила она чуть слышно, и официальные нотки словно испарились из ее голоса. - Мы хотим снять кинофильм о русских бизнесменах, Иван. О том, как трудно у нас заниматься делом честно, о взятках, о затаившихся большевиках, о тех людях, благодаря которым Россия все-таки станет великой державой, живущей в мире со своими соседями. Мы хотим попросить вас стать консультантом для этого фильма. 

            Иван вскинул на нее удивленные глаза.

            - Что такого особенного в моей судьбе?

            - Не скромничайте, господин Безуглов, - казалось, Анне доставляло странное удовольствие называть Ивана так формально. -. Ваша идея в течение месяца оплачивать всем московским пенсионерам проезд в метро сделала вам отличную рекламу. А после вашего интервью в "Российских новостях", где вы обязались десять процентов дохода фирмы отчислять на нужды бедноты, о вас заговорила вся страна. И это притом, что каждая копейка нужна вам для того, чтобы вкладывать в развитие дела! Мы будем снимать этот фильм прежде всего, чтобы показать стране и миру - бизнес в России делают порядочные, работящие люди, с драматической биографией...

            - Не все они порядочны, - вздохнул Иван, вспомнив предыдущего посетителя, - не все работящие. Многие из них торгуют воздухом, да гонятся за сиюминутной прибылью... А что до драматической биографии...

            Он посмотрел прямо в глаза гостье, словно в чем-то упрекая ее, и та через несколько секунд отвела свой царственный взгляд в сторону.

            В дверь между тем постучали. Едва кивнув Анне, Таня извинилась перед ней и, подойдя к Ивану, протянула ему бланк телефакса.

            - Срок действия этого предложения -  всего два дня, - взволнованно начала она, - мы обязаны за это время найти покупателя...

            - Не волнуйтесь, Таня, - успокоил ее Иван, - господин Баратынский с этим замечательно справится. Мы уже подключены к автоматической международной связи?

            - С сегодняшнего дня.

            - Вот и отлично. Пускай Евгений Абрамович даст телефаксы в Польшу и в Турцию, пусть свяжется с нашими новыми партнерами в Коста-Рике. Я знаю, что именно в этих странах за последние месяцы вырос интерес к данному товару. Пусть предлагает им семи... нет, восьмипроцентную скидку с мировых цен.

            Таня, понимающе кивнув, вышла. Но перед этим он перехватил ее взгляд, направленный на Анну. Взгляд, исполненный тревоги и старательно скрываемой душевной боли...

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

            День близился к середине. Это был один из таких дней, когда дела накапливались с космической быстротой, все чаще звонил телефон, все больше выползало сообщений из телефакса, и не уменьшалось количество посетителей в приемной Ивана. Давно ушла обаятельная Анна, оставив на столе хозяина увесистую папку со сценарием, уже успел Иван подписать контракт на поставки необработанных алмазов из Якутии, уже успел отказать двум или трем просителям. В половину первого, наконец, он понял, что нуждается в отдыхе, и по селекторной связи велел шоферу спуститься к автомобилю. "Как странно", подумал он, "впервые за много недель я еду обедать один, не для встречи с деловыми партнерами..."

            "В Савой", - привычно произнес он, зная, что лучше отдать за обед сто долларов с лишним (а за эти деньги можно было добрую дюжину раз пообедать в обычных русских ресторанах), зато использовать драгоценное время для того, чтобы по-настоящему восстановить силы.

            И вдруг он вспомнил кроткие глаза своего секретаря-референта.

            - Погоди, Василий, - сказал он, - сразу после обеда мы поедем на Басманную в представительство мексиканской фирмы, мне потребуются услуги Тани. Так что давай захватим и ее тоже.

            Жуковский кинул на шефа изумленный взгляд своих узких, похожих на турецкие, глаз. Служащие обычно обедали за счет компании в крошечной столовой прямо при офисе. Таню брали в рестораны только на деловые обеды, которых она терпеть не могла, потому что приходилось на них работать еще тяжелее, чем в офисе. Особенно когда приезжали партнеры из Франции или Латинской Америки, и приходилось переводить. Английским языком Иван владел почти как родным, но не знал ни французского, ни испанского.

            Иван сам раскрыл перед Татьяной дверцу автомобиля, и девушка с видимым наслаждением устроилась на сиденье, обитом мягчайшей итальянской кожей. Всю дорогу до ресторана они молчали. Может быть, Тане мешало присутствие телохранителей? Седобородый, вышколенный гардеробщик с поклоном принял ее скромную песцовую шубку, метрдотель в черном фраке, поздоровавшись за руку с Иваном, предложил им столик у окна, выходившего, как это ни грустно, на бесцветную московскую улицу, на которой, казалось, никогда не прекращались дорожные работы, а по обочинам дороги торговали с рук разнообразными малоценными предметами обедневшие пенсионеры. Но в высоком, украшенном художественной лепкой зале "Савоя" царила тишина и тот комфорт, какой бывает лишь в местах, по-настоящему аристократических. Зеркала, обрамленные золотыми гроздьями винограда и акантовыми листьями, отражали белые скатерти на столах, французский хрусталь, фирменное столовое серебро, украшенное монограммами заведения. Предупредительный официант разложил перед ними обширное меню в тисненой обложке.

            - Я закажу сама, - она улыбнулась, - я знаю, как вы стесняетесь официантов. В один прекрасный день я растрезвоню об этом по всему свету. То-то будет радости нашим конкурентам. Непреклонный Иван, который просит своих спутников заказывать не из вежливости, а от робости...

            - Такой уж я родился, - пробурчал Иван, - официанты - не единственные, кого я стесняюсь.

            - Кого же еще?

            - Вы знаете сами, - сказал Иван.

            - Аудиторов вы не боитесь, - Таня едва ли не впервые в жизни говорила с Безугловым таким шутливым тоном, - конкурентов тоже, большевики вас не страшат... Кто же эти загадочные существа, которые могут повергнуть в смущение Ивана Безуглова?

            Иван посмотрел в сторону и пригубил из хрустального бокала, где алело его любимое "Шато-Неф дю Пап".

            - Отчего же вы не пьете, Таня? - он явно пробовал сменить тему. - Вы видите, я остаюсь безнадежно русским. Не могу приучить себя пить белое вино, предпочитаю красное. Да и то, между нами говоря, моими любимыми напитками остаются из водок - "Смирновская", а из всего прочего - "Джек Дэниэлс" на льду. Пробуйте сыр. Сегодня понедельник, а это значит, что вчера самолетом прибыла очередная партия. Вы любите камамбер?

            - Мне не часто приходится его пробовать, - в голосе Тани не было упрека, - вы же понимаете, Иван, что во всей восьмимиллионной Москве найдется едва ли три десятка наших соотечественников, которые могут себе позволить пообедать в "Савое".

            - Конечно, понимаю, - кивнул Иван. - Но для меня это тоже вложение капитала. Я обязан смотреть на себя не как на частное лицо, а как на ученика. Я освоил азы бизнеса, но в нем есть еще десятки тончайших нюансов, умение вести себя, умение чувствовать себя на равных с западными партнерами. Мой образ жизни - не роскошь, а школа. Самому мне мало надо. Десять лет тому назад я был нищим студентом, не имевшим даже велосипеда.

            - Что ж, и я бы не стать учеником такой школы! - воскликнула Таня. - Но вы действительно безнадежно русский, Иван. Американцы - а мне много доводилось с ними работать, и для нашей фирмы, и до этого, - так вот, американский бизнесмен не будет рассуждать и оправдываться, как вы. Он любит жизнь, он наслаждается обществом красивой женщины, не думая о работе и приобретении деловых привычек.

            - Вы особенно хороши сегодня, - Иван долил ей вина и в просторном зале разнесся звон бокалов. - Я хочу выпить за вас, за наше сотрудничество.

            - Всего лишь за сотрудничество? - из голоса Тани исчезла обычная робость, не было в нем и строгих интонаций деловой женщины. Ее пышные волосы отливали платиной и осенними листьями.

            - Не дразните меня, Таня,  - сказал Иван нерешительно, чувствуя, как нарастает между ними напряженное электрическое поле, готове в любой миг родить молнию. - Вы знаете, как я предан своему делу, как мало от него отвлекаюсь.

            - А жизни вы преданы, Иван? Или вы - в глубине души - из тех, кого называют холодными спортсменами? Чем вы дышите за стенами кабинета, кого вы любите?

            В этом нежном голосе звучало неподдельное волнение. Но вместо того, чтобы спокойно напомнить Тане, что впереди - насыщенный рабочий день, что он не может себе позволить поддаваться страстям, когда мозг его должен работать безотказно, словно компьютер - он налил Тане еще вина и испытующе посмотрел в ее ясные, словно июньское небо, голубые глаза.

            - Значит, вы считаете меня сухарем, Таня? - в его словах вдруг прозвучала неожиданная в этом сильном человеке печаль.

            - О нет, Иван! - воскликнула она. - Что вы! Неужели я стала бы разговаривать с вами в таком тоне, если бы знала, что меня не поймут? Мне просто кажется, что вы лишаете себя стольких жизненных радостей! Когда вы в последний раз были в отпуске? Вот видите. Зачем же вам зарабатывать столько денег, губить свое здоровье, когда все это оборачивается только тяжелым трудом, пускай и во имя благородной цели! Большевистской диктатуры больше нет, для вас открыт весь мир. Любая газета полна объявлениями о зарубежных поездках на отдых, которые не могут себе позволить наши несчастные соотечественники. Вы - один из немногих счастливцев. Поезжайте отдохнуть за границу, забудьте о своих делах. Вы были на Ниагарском водопаде, например? А в Париже?

            О чем она? Ведь полгода тому назад Иван со своим заместителем Федором Тютчевым и с Таней летали в Париж, продавать крупную партию деревянных ложек. Иван посмотрел на Таню с немым вопросом.

            - О да, - саркастически засмеялась она. - Мне ли не помнить этой поездки?. Мы вылетели в воскресенье вечером, после напряженного дня, а прилетели обратно утром в среду. Что мы видели в Париже, кроме сувенирных магазинов, улиц из окна лимузина и кабинетов предпринимателей? Даже наши единственные два вечера были заняты деловыми обедами, и с Тютчевым вы разговаривали много больше, чем со мной. Конечно, я понимаю, что он - ваш заместитель, а я -  всего-навсего секретарь-референт, что с ним у вас куда больше тем для разговора. Стратегия и тактика бизнеса, все те тонкие вещи, недоступные, как вы считаете, женщине...

            - Перестаньте, Таня, - недовольно сказал Иван. - Неужели вы считаете, что я держу вас на работе, как говорится, за красивые глаза? Вы настолько талантливы, что я постоянно боюсь, как бы вас не переманили к себе конкуренты...

            - Оставим эту тему, - сказала Таня с усталостью. - Скажу вам только, что от Парижа у меня осталось тяжелое впечатление. Закажите мне лучше "Кока-колы" и расскажите, зачем к вам приходила эта кинозвезда в черном платье.

            Он рассказал ей о замыслах Анны. Она мечтала о славе сценариста и режиссера, и была - вместе со своим другом Алексеем Татариновым - соавтором оставленного в кабинете Ивана сценария.

            - Она держалась так, словно вы давно знакомы, - сказала Таня задумчиво. - А вы выглядели взволнованным и расстроенным.

            - Знаете, как мне хорошо сейчас с вами, - невпопад сказал Иван, словно хотел уклониться от разговора об Анне. - Наверное, потому, что мне так редко доводится отдыхать. Белые скатерти для меня означают работу, работу, и еще раз работу... Вы говорили об отпуске, а меня сегодняшним утром посетила странная мысль... я вдруг почувствовал, что устал... что мне, возможно, и впрямь следует поехать на какой-нибудь Ниагарский водопад... Я все время на людях, все время в гуще событий, в последнее время я недоволен Лермонтовым - мне приходится, вместо того, чтобы пробегать глазами по его докладам, углубляться во все эти новые законы самому, а ведь юридического образования у меня нет. Да и сами законы такие путаные. Иногда мне кажется, - он поднял бокал и полюбовался игрой солнечного луча в густой багровой влаге, - что большевики, лицемерно дав нам свободу, все же остались у власти, и теперь пытаются вернуть утраченное, преследуя честных бизнесменов вроде меня. Вы читали последний закон о налогах на добавленную стоимость. Ведь он, в сущности, способен удушить любое дело. А экспортные пошлины? А экспортные лицензии? А недавний приказ перевести все валютные средства русских компаний в Москву, не держать счетов в зарубежных банках? Вы знаете, какие хлопоты предстоят нам, чтобы вырваться из этой петли?

            Иван увлекся монологом на свою любимую тему. А прекрасная, всегда такая сосредоточенная и деловитая Таня, напротив, поскучнела, и оживилась, лишь когда усатыйофициант подал им невиданное в Москве диво - элегантно разложенных на фарфоровом блюде лангустинов под французским соусом. Нежно-зеленые ломтики киви, окружавшие розовых лангустинов, сообщали всему блюду непередаваемое изящество. Другой официант - когда успел Иван шепнуть ему об этом? - подал стакан ледяной "Кока-колы" и бутылку рислинга.  Двое скрипачей в углу зала уже наигрывали трогательную, бесконечно грустную цыганскую мелодию. Таня увидела, что Иван вдруг начал вслушиваться в музыку, словно она будила в нем какие-то давно забытые воспоминания. Вдруг ей стало жалко Ивана, даже чуть стыдно за свои недавние колкости.

            - Значит, десять лет тому назад у вас не было даже велосипеда? - спросила она.

            - Я жил с матерью в подвальной комнате, - пожал плечами Иван, - и отдавал ей всю свою скудную стипендию. Иначе нехватало бы даже на хлеб. После смерти отца мы страшно бедствовали.

            - Что же случилось с вашим отцом?

            - Он умер в тюрьме КГБ, - вздохнул Иван, - арестованный по ложному обвинению. Он был директором крупного завода, и большевики не могли простить ему, что он пытался устроить сносную жизнь своим рабочим.

            - Боже мой, - покачала головой Таня, - сколько гнусных преступлений на совести этого режима! И как хорошо, что все это - в прошлом, что уже не надо бояться ночного обыска, что нет больше гнусного КГБ, которое держало досье на всех несчастных граждан нашей страны!

            Лицо Ивана потемнело, и Таня сама уже была не рада, что вызвала его на этот разговор. А Безуглов вспоминал, с какой радостью отец рассказывал ему, шестнадцатилетнему подростку, о своих мечтах и планах. Безуглов-старший прекрасно видел, как унизительна жизнь рабочего люда при большевиках, сколько утомительных часов приходится проводить в очередях, в каких тесных, жалких квартирах влачить убогое существование. В свободной стране он не совершил бы никакого преступления. На деньги, полученные от предпринимательства, Безуглов-старший строил рабочим новые жилые дома и детские сады, обеспечивал их бесплатным питанием, увеличил им отпуска. Увлекшись, он потерял осторожность и в один прекрасный день попытался отменить пайки, которые за бесценок получала на заводе коммунистическая элита. Ему не простили ни честности, ни предприимчивости, и однажды ночью в скромную квартиру Безугловых пришло три офицера КГБ, и после двухчасового обыска увели Безуглова-старшего. Иван навсегда запомнил прошальное рукопожатие отца, и его последнюю фразу на пороге дома. "Я был честен, - с гордостью сказал он сыну, - не верь никаким наветам, и продолжай мое дело, Иван".

            Сейчас, за крахмальной скатертью ресторана, он вновь и вновь вспоминал, как отец по вечерам учил его азам экономики, как с огнем в глазах твердил, что дни большевизма сочтены, как настаивал, чтобы сын, поступив в университет по экономическому отделению, не верил преподавателям-коммунистам. От отца в наследство Ивану досталась настоящая драгоценность - чемоданчик с учебниками по экономике на английском языке, которые тот с риском для собственной свободы, если не жизни, покупал на черном рынке, порою отказывая семье в самом необходимом. Этих книг невежественные офицеры КГБ не заметили, однако же, уводя отца, они захватили с собой все ценное в доме, и главное - фамильную Библию, которая была спрятана в самом укромном месте квартиры.

            Иван невольно нащупал нательный крестик на груди. Его тайно крестили в раннем детстве, но, едва закончив университет, он гордо сказал матери, что не будет больше таить свою веру, и начал носить крест открыто. Его бы несомненно выгнали за это с работы, но начались новые времена, и на самом почетном месте в кабинете Ивана, как и в библиотеке особняка, красовалась теперь увесистая черная Библия - точная копия той, что конфисковали тогда офицеры КГБ.

            - В моей жизни тоже было страдание, Таня, - задумчиво сказал он, отрезая податливый, почти текущий под ножом ломтик пахучего камамбера, - я вообще думаю, что произвожу на людей ложное впечатление. Всегда озабоченный,  всегда думающий только о делах... Но у меня тоже бывают минуты печали. Закат над Кремлем всегда наталкивает меня на грустные мысли. Бывает, прохожу мимо старой церкви, разоренной большевиками и прверащенной в склад или в ремонтную мастерскую, и сердце кипит от грусти и негодования. Какой огромный труд предстоит нашей стране! Я работал бы на ее благо еще тяжелее, если б только мог. Ведь даже теперь, после всех реформ, затаившиеся большевики делают все, чтобы затормозить преображение страны.

            - Почему же вы не занимаетесь политикой, Иван? С такими мыслями вы могли бы стать министром или депутатом парламента. А вы - всего лишь хозяин фирмы, пускай и со значительным состоянием...

            - Как вы наивны, Таня. Трудно делать политику чистыми руками, а я дорожу своим честным именем. Да и кроме того, каждый должен заниматься тем, к чему у него есть талант. Единственное ,что меня беспокоит - что в последние месяцы я получаю меньше радости от своей работы.. Слишком много сил приходится тратить на борьбу с нелепыми законами, слишком большую долю пирога хотят, не работая, захватить себе те, кто занял кресла ушедших коммунистов... Жизнь бизнесмена не состоит только из обедов в "Савое" и коктейлей на светских приемах...

            - И это вы говорите мне! - Таня с упреком всплеснула руками. - Разве я не делю с вами все тяготы, весь риск нашего труда? Иван, Иван, неужели вы спутали меня с Анной Шахматовой! Не сомневаюсь, что в ее сценарии много наивности и прямой белиберды.

            - Я постараюсь его исправить, - в улыбке Ивана ей почудилась некоторая натянутость, - если бы у меня еще было время на чтение! Даже своего любимого Достоевского я не открывал уже месяца три. Что уж говорить о сценариях! Нам предстоят очень трудные переговоры сегодня, Таня. Мексиканцы не прочь приобрести у нас оконное стекло и медвежьи шкуры, но при этом хотят расплачиваться кактусами. Значит, на плечи фирмы ляжет забота по продаже кактусов на Дальний Восток, для переработки в текилу - знаменитую мексиканскую водку.

            - Почему же на Дальний Восток, Иван? И хватит ли у нас опыта?

            - Наши сахалинские партнеры вывели нас на своих корейских друзей.

            - С каких пор в Корее изготовляют текилу?

            - В Корее делают все, - Иван рассмеялся, - Еще находясь в Монреале, я по факсу подписал все протоколы о намерениях.  Кактусоперерабатывающий завод близ Сеула открылся всего полгода назад, но производство растет с каждым месяцем. Эта сделка не только принесет нам прибыль, но и откроет путь на корейский рынок. Вот почему эти переговоры не должны сорваться, и вот почему они должны оставаться в тайне от всего коллектива фирмы, кроме вас, Тютчева и Баратынского...

            Между тем официант уже нес на серебряном подносе дымяшийся каппуччино. "Савой" был едва ли единственным местом в русской столице, где подавали этот божественный напиток, щедро посыпанный толченым шоколадом.

            - Как вкусно! - Таня элегантно сдула с фарфоровой чашки густую, снежно-белую пену.

            - Та небольшая роскошь, - улыбнулся Иван, которые я просто обязан себе позволять, чтобы весь день держаться в форме. Между прочим, наша машина для кофе по-итальянски тоже может готовить каппуччино.

            - Я научусь, - прошептала Таня. - И все-таки берегите себя, Иван, кофеин все-таки вреден для здоровья. Если, конечно, он не входит в состав "Кока-Колы".

            Они вышли из ресторана на апрельскую улицу. За время обеда погода разгулялась. Ясное, теплое солнце сияло над замусоренным городом, отражаясь в сверкающих боках "Кадиллака".  Телохранители курили в двух шагах от машины, а шофер Василий, слегка высунувшись из окна, вел разговор с незнакомцем в кожаном плаще. При виде Ивана и Тани тот быстро отошел в сторону, смешавшись с толпой.

            - Интересуется машиной, - Василий усмехнулся вслед своему случайному собеседнику. - Многие подходят, спрашивают, сколько стоит такое диво и где его можно приобрести. Вы сделали отличную покупку, шеф. Такое удовольствие сидеть за этим рулем. Ну и, разумеется, к хозяину "Кадиллака" сразу и отношение другое. Поехали?

            Ивана вдруг оставила его обычная собранность. Он внимательно посмотрел в глаза Василию. Где он мог видеть его собеседника? Однако Василий - вне подозрений. Да и чего бояться Ивану с такими надежными защитниками? Постепенно Иван успокоился. Однако когда машина свернула в Садового кольца и понеслась по Ленинскому проспекту (все еще носившему имя преступного основателя большевизма), он невольно посмотрел в зеркальце бокового вида и похолодел. Почти неотступно за ними следовал грязный "Москвич" с разбитыми фарами, за рулем которого сидел Зеленов, а на заднем сиденье - давешний незнакомец в кожаном плаще.

            - Андрей, Павел, - спокойно сказал Иван, - нас преследуют.

            - Что вы, Иван! - вскрикнула Таня, бледнея.

            - Ничего опасного, - Иван пожал плечами, - это Зеленов, давешний авантюрист. Он ничем не может грозить нам, но я уверен, что будет продолжать навязываться со своими гнусными предложениями. А может быть...

            Иван замолк. Огромный сеульский завод отчаянно нуждался в сырье, а мексиканское правительство ограничивало экспорт кактусов, опасаясь за свою монополию на мировом рынке текилы. Корейцам приходилось приобретать кактусы через третьи страны, и на запланированную сделку, которая должна была принести несколько сот тысяч долларов чистой прибыли, могло найтись много охотников.

            - Шеф, - сказал Андрей, напрягаясь, - а ведь я знаю этих людей. Тот, что за рулем - бывший политрук нашей дивизии в Афганистане. Полковник Зеленов.

            - Точно, - поддержал Павел, - это он организовал ту карательную экспедицию, когда погибло шестьсот пятнадцать мирных афганцев. Это по его доносу нас с тобой, Андрей, отправили в гарнизонную тюрьму за отказ стрелять в женщин и детей... Иван, Иван, если б вы знали, какой это хладнокровный негодяй!

            - Боже мой, - Таня снова заволновалась, - он очень опасен?

            - Этот человек готов на все, - кивнул Андрей. - После увольнения из армии политруки остались без средств к существованию. Они - наши главные враги в этой стране. Именно из них вербуются самые жестокие рэкетиры, а если уж такой политрук прошел войну в Афганистане и узнал вкус крови, то не хотел бы я встретиться с ним на узкой дорожке! Но не бойтесь, Татьяна! Политруки всегда нападают по четверо, а их всего двое.

            - Значит, они хотят выследить нас, - вдумчиво сказал Иван, - или даже устроить аварию, чтобы помешать запланированной встрече. Как ты думаешь, Василий, мы могли бы от них оторваться?

            Василий без единого слова резко вырулил на левую полосу движения - и нажал на педаль газа. Могучий "Кадиллак", заревев, мгновенно набрал скорость - и помятый "Москвич" с двумя политруками остался далеко позади, а у прелестной спутницы Ивана вырвался облегченный вздох.

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

            Долгий, напряженный день, наконец, кончился и для утомленной Тани.  Едва успев к закрытию Центрального рынка, едва вдохнув знакомые с детства запахи цветов, свежих фруктов и овощей, доносившихся от его мраморных прилавков, она не сумела удержаться от соблазна купить небольшой букет розовых гиацинтов и радостно засмеялась от их слабого травянистого благоухания. Цветы были ее давней слабостью, а эти, беззащитные и ароматные, знаменовавшие собой приход в Москву настоящей весны, в особенности. Выбирая на рынке румяные яблоки, которыми торговали улыбчивые, чистоплотные крестьянки в цветастых платках, покупая яркие пучки свежей зелени и аппетитный деревенский творог, белыми пластами лежавший на цинковых подносах, Таня невольно вздыхала - все это стоило едва ли не впятеро дороже, чем в государственных магазинах. Однако у деловой женщины - свои расходы, ей ли ездить в утренних автобусах, набитых рабочим народом или рыскать по городу в поисках продуктов подешевле? Даже теперь, после изгнания большевиков, государственная торговля означала грязь, сутолоку, многочасовые очереди за самым необходимым, а главное - грубость вороватых продавцов, развращенных коммунистическим режимом... А крестьянский рынок оставался тем же, чем был при диктатуре - островком нормальных человеческих отношений, показывавшей пытливому наблюдателю, какой была бы Россия при свободной экономике.

            Что же до вздохов, то хотя фирма и платила Тане щедрую по российским меркам зарплату, и предусматривалось даже участие в прибылях, чистого дохода пока поступало немного, хотя компания и заставляла девушку отдавать ей чуть ли не все силы.  Не так уж редко приходилось ей заполночь засиживаться с Иваном или с Тютчевым в офисе, рассылать срочные телефаксы, с трудом дозваниваясь до телефонного оператора, писать на компьютере, как это умела только она одна, строгие, корректные и в то же время дышавшие непонятной теплотой деловые письма. Однако даже дребезжащая машина русского производства, не говоря уж о "Фольксвагене" или "Форде" пока оставалась для нее такой же недоступной роскошью, как и для большинства ее соотечественников, а небольшую трехкомнатную квартиру на окраине приходилось делить с младшей сестрой Светой. 

            Правда, Безуглов клятвенно обещал с первых же значительных прибылей предоставить Тане автомобиль от компании, а года через два - купить квартиру попросторнее. Пока же фирма оснастила ее жилье всевозможными приспособлениями, снимавшими с сестер часть житейских забот. "Ваши ноготки с их пленительным маникюром, - смеялся Безуглов, - это в некотором роде собственность фирмы, и она обязана заботиться о них." Вообще же Иван был из тех, кто предпочитает все свободные средства вкладывать в развитие дела, ограничиваясь только самым насущным. И "Кадиллак", и особняк в тихом арбатском переулке, и самая современная электроника в офисе - все это считал он необходимым для укрепления престижа фирмы и самого важного в ней человека - президента, равно как и ближайшего круга его служащих. Сам же он действительно был почти равнодушен к житейским удобствам, и даже сегодня в "Савое" с удовольствием вспоминал студенческие годы, когда, бывало, ему неделями приходилось питаться макаронами с маргарином, сдабривая их национальным русским блюдом - солеными огурцами и кислой капустой.

            "Скупость ли это? - спрашивала себя Таня, трясясь по бесконечной темной улице в разбитом такси. - Пожалуй, скорее преданность делу... Нет, с таким шефом стоит работать, даже если бы дела у него шли не так блестяще... "

            Впрочем, сегодняшние расходы не слишком волновали Таню. Она хорошо усвоила от своего президента, что только щадя себя сможет назавтра быть свежей, работоспособной, веселой - словом, той самой Татьяной, которую так любили и ценили в фирме Ивана Безуглова. И если уж говорить о расходах, то собственное изящество было для Тани едва ли не дороже профессиональной репутации. Звоня сегодня в дверь квартиры, она заранее была пунцовой от смущения, потому что добрую половину своего скудного запаса долларов оставила сегодня в коммерческом магазине, где торговали импортной одеждой. Откуда бралось смущение? Таня любила сестру, но та порою тайно ревновала ее к захватывающей службе, к тем людям, которых она встречала в фирме, наконец, просто к ее вкусу и возможностям приобретать красивые обновки.

            - Добрый вечер, Танюша, - встретила ее на пороге сестра, - снова возвращалась на такси, мотовка?

            - Конечно, - улыбнулась Таня, - в ином случае я вернулась бы на полтора часа позже, измученная и несчастная.

            - Почему Иван никогда тебя не подвозит на своем великолепном "Кадиллаке"? - вздохнула Света, помогая сестре снять шубку.

            - Мы всего лишь коллеги, - в голосе Тани прозвучала легкая грусть, - и он ничего мне не должен. Да я бы первая отказалась от этого. У него и так практически нет ни на что времени, а если посылать шофера...

            - Ага! - с торжеством воскликнула Света. - Значит, с Иваном ты бы ездила, а услугам Жуковского предпочла бы такси?

            - Перестань, - покраснела Таня. - Василий должен всегда быть на подхвате, ему не до того, чтобы развозить домой секретарей-референтов. И какие тогда пойдут слухи? Лучше помоги мне разобраться с продуктами и поставь наши гиацинты в вазу.

            - Ах, Таня, Таня, - поникла младшая сестра, - может быть, мне пора сменить профессию? Может быть, я с самого начала ошиблась? Ты живешь настоящей жизнью, а моя так однообразна! Я вижу только своих подружек за швейными машинками, слышу их скучные разговоры в обеденный перерыв. Сплетни о низком жалованье, о кознях директора и начальника цеха... Но нет, я неправа, зачем же так, - она мгновенно оживилась, - сегодня опять было собрание, на котором мы единогласно потребовали приватизации фабрики, но директор, старый коммунист, по-прежнему ставит нам такие палки в колеса!

            Невольно обнаруживая в разговоре удивительные для своего возраста познания в экономике и политике, Светлана изящными движениями обрезала и расщепляла стебли гиацинтов, чтобы поставить их в хрустальную вазу. Скромная кухня сестер сразу оживилась, словно осветилась розовым пламенем великолепных махровых цветов. Да и сами сестры простотой и изысканностью внешности напоминали полевые цветы где-то в средней полосе России.

            Нельзя сказать, что старшая сестра была красивее младшей. Но рядом с Таней, молодой женщиной в полном расцвете лет, худощавая двадцатилетняя Светлана, с ее светло-русыми волосами, казалась ребенком, требовавшим заботы и защиты. И в то же время в ней чувствовался ум, решительность, недетское обаяние, роднившее ее со старшей сестрой.

            В августе прошлого года Света, не колеблясь, поехала вслед за Таней ночью на баррикады у Белого Дома, собрав две полных сумки снеди для его защитников. Всю ночь они бродили по баррикадам, отыскивая знакомых, ободряя собравшихся горячим кофе и домашними бутербродами. Тогда обеим девушкам казалось, что победа на баррикадах означает окончательное прощание с комунизмом, но враг оказался много хитрее и коварнее.

            Вот и теперь, хлопоча по хозяйству, Света рассказывала старшей сестре о том, каких трудов, несмотря на новые законы, поощрявшие приватизацию, стоит перевести швейную фабрику в собственность работниц - двухсот молодых женщин, получаюших нищенское жалованье за рабский труд.

            - Видишь, какие волнующие события? На что же ты жалуешься, Света! - улыбнулась старшая сестра. - Денег нам хватает, а твоя фабрика... ты ведь не зря выбрала себе такое призвание, ты и сейчас знаешь, что создана не для того, чтобы сидеть за машинкой... Меня всегда так захватывают твои рассказы о том, как просыпаются забитые работницы... а ведь этим они отчасти обязаны тебе, твоему уму, твоей деловой сметке!  - Она крепко обняла сестру за худенькие плечи. - Я уверена, что фабрика в самом скором будущем станет вашей.

            - Как ты думаешь, Иван действительно захочет стать нашим главным акционером? - робко спросила Света. - Я знаю, что он занят делами более насущными, чем судьба несчастных работниц, и все-таки...

            Простой, но классически сервированный ужин уже стоял на столе. Там был салат из капусты с яблоками, политый соусом, придуманным Светланой еще в детстве, аппетитно шипели бараньи отбивные в окружении румяной картошки, красовалась в бутылочках с русскими надписями "Кока-кола", единственный безалкогольный напиток, который безоговорочно признавали обе сестры. Когда успела Света приготовить все это? Она едва ли не каждый вечер ухаживала за старшей сестрою, верила ей во всем, окружала трогательной заботой... Переодевшись в кремовый свитер исландской шерсти и свои любимые Думнэы (их покрой, специально рассчитанный на женщин, замечательно облегал ее стройные крепкие бедра), Таня села за стол.

            - Спасибо, Света, ты так заботлива, - сказала она, - я знаю, что ты устаешь не меньше моего. Я немножко завидую твоему будущему мужу...

            - А я твоему, - засмеялась Света. - Так что же с Иваном?

            - Ты не поверишь, - отвечала сестра, - но сегодня он говорил со мной о тебе, о вашей фабрике. Он вернулся из Америки полный новых идей, с двухмиллионной прибылью в долларах. Эти деньги надо вкладывать не в торговлю, считает он, а в производство. Тут есть множество возможностей. В Монреале он вел переговоры с текстильщиками. Кое-кто не прочь вложить небольшой капитал в швейное производство в России...

            - А если прибавить к этому поддержку Ивана, - воодушевленно закончила сестра, - то фабрика, несомненно, станет сама приносить миллионные прибыли! Как ты обрадовала меня, Таня!

            Таня бросила на сестру лукавый взгляд. Мало кто из привлекательных девушек в ее возрасте размышляет о таких проблемах, - в который раз подумала она.

            - Нам придется неделю-другую подождать, - деловито продолжала Таня. - Иван уже получил аккредитив, но для того, чтобы оплатить его, ему придется полететь в Монреаль, где располагается штаб-квартира наших партнеров, и самому хлопотать о переводе денег в русский банк. Иначе все это затянется на месяцы.

            - Почему же он не хочет хранить деньги за рубежом? Разве это не проще, не безопаснее? - простодушно спросила Света.

            - Да, это было бы лучше во всех отношениях, - задумчиво сказала Таня. - Сегодня они с Тютчевым спорили до хрипоты. Но Иван - я впервые видела его таким сердитым... Знаешь, что он заявил Феде? Ни под каким видом не хочет он нарушать нового закона о том, что все русские предприниматели не имеют права хранить средства за рубежом. Я, признаться, была на стороне Феди. Никогда не знаешь, какого нового сюрприза ожидать от нашего правительства... Но Иван настаивал на том, что принципы ему дороже любого риска, а его принцип - соблюдать законы той страны, в которой он живет.

            При упоминании имени Феди Тютчева Света порозовела и незаметно вздохнула. Молодой предприниматель, верный ученик Ивана Безуглова, иногда заезжал в их скромную квартирку, чтобы в субботу или поздно вечером забрать Таню в офис. Выпускник естественного факультета, он был незаменимым помощником Ивану во всем, что касалось металлов, удобрений, каучука - и с каждым месяцем набирал деловую хватку, умение оценить рынок, разобраться в надежности партнера. Не одна из идей, благодаря которым богатела брокерская фирма "Иван Безуглов" принадлежала этому не по летам сообразительному, коротко стриженому усатому пареньку, по широкому русскому лицу которого, по чуть раскосым глазам было бы трудно угадать одного из тех людей, в ком, несомненно, лежало будущее деловой России. Приезжая к девушкам, он всякий раз привозил Свете то коробку конфет, то букет роз и та глядела на него с неизбывным волнением. Но эти свидания были так кратки! Сама же она легко одолевала соблазн позвонить Федору. В этом неопытном сердце было много настоящей гордости.

            - Ну что же, - Таня допила свой кофе и стала быстро загружать посуду в моечную машину - недавний подарок фирмы. - Давай отдохнем с тобою, сестренка?

            Выключив мягкий свет на кухне, сестры прошли в гостиную и Таня открыла крышку фамильного "Блютнера". В прошлую субботу, стараниями слепого настройщика, рояль снова стал звучать ласково и стройно, как в незапамятные годы. Своего любимого Вивальди Таня умела играть наизусть, а сейчас к ней присоединилась и сестра. В четыре руки играли они, проникаясь чистой музыкой, ту пьесу, которая лучше всех сочеталась с их хорошим настроенеим, с их дружбой, с ничем не омраченным будущим, казалось, лежавшим перед двумя честными, трудолюбивыми, миловидными русскими девушками. Божественные звуки "Весны" из "Времен года" доносились на лестничную клетку, на улицу, где молчаливые звезды сурово созерцали запущенный, небогатый рабочий район, кое-как застроенный неряшливыми стандартными домами. А в этой чистой квартирке был оазис другой жизни, светлых надежд, красоты, обаяния, высокого искусства. Сестры играли на рояле почти каждый вечер, и не один поздний прохожий, бывало, изумленно поднимал взгляд на ничем не примечательные окна за малиновыми шторами, останавливался, заслушиваясь чудной мелодией.

            - Мне кажется, Иван увлечен тобою, - вдруг сказала Света, когда сестры, еще полные счастья от встречи с музыкой, уселись на обитый мягким коричневым плюшем диван в их крошечной гостиной.

            - Не знаю, сестренка, - вздохнула Таня. -  Мне нелегко читать в его сердце. Иногда, как сегодня, он бывает так внимателен, так ласков, а порою кажется мне не человеком, а сущей машиной для бизнеса. Мы видимся почти каждый день, но сегодня он впервые за два года позвал меня пообедать без деловых партнеров, едва ли не впервые мы говорили не только о службе... И вот это... - она протянула сестре аметистовый браслет, сверкнувший фиолетовым и серебряным в свете лампы из-под зеленого абажура. - Как ты думаешь, что это может означать? Намек ли на то, что нас связывает не только общее дело, или просто благодарность предупредительного босса верному служащему?

            - Какая прелесть! - не удержалась Света. - Ты знаешь, он что-то напоминает мне. Погоди...

            Она подошла к комоду и, достав старинный фотоальбом, уверенно раскрыла его на знакомой странице. С пожелтевшей фотографии на твердом картонном прямоугольнике, украшенной золотой надписью с именем фотографа, смотрела молодая женщина, удивительно похожая на обеих сестер, но одетая по моде начала века в пышное атласное платье с высоким воротом, со строгой прической и взглядом, исполненным внимательной нежности.

            - Света! - поразилась Татьяна. - Не может быть! Как я могла забыть об этой фотографии!

            На правой руке графини Петровско-Разумовской, покоившейся у нее на коленях, был ясно виден точно такой же браслет, как у Тани. Ошибиться было невозможно. А ведь мать рассказывала дочерям, что браслет этот изготовила фирма Фаберже по особому заказу, на годовщину свадьбы графини. Нью-йоркское украшение, конечно, было недавнего происхождения, но где взял неведомый ювелир образец для подражания? Неужели это одно из тех совпадений, в которых виден промысел сил, неведомых ни Ивану Безуглову, ни Тане?

            - А ведь у бабушки тоже была сестра, - сказала Света. - Где-то в Европе или в Америке у нас с тобой, вероятно, есть родные, разметанные по всему свету большевистской революцией... Может быть, кого-то из них занесло в Нью-Йорк? Как бы хотелось разыскать родных...

            Ее юное, лучащееся лицо на мгновение погрустнело, чтобы тут же вновь приобрести то сосредоточенное, светлое выражение, за которое ее так любили подруги. Света была упрямой, но жизнерадостной девушкой. Она пошла на швейную фабрику против воли родителей, прочивших ей будущее пианистки, и мать нередко плакала, когда смотрела на ее пальцы, опухшие от восьмичасовых смен за швейной машинкой. Но Света твердо сказала, что хочет узнать настоящую жизнь, без которой не бывает подлинного искусства. Уже больше года мирилась она со скромным доходом и монотонной работой, зато с каждым днем становилась все взрослее, приобретая тот незаменимый опыт, какой можно получить лишь в сферах, почитаемых снобами за низкие.  Как обрадовало ее сообщение о том, что внимание Ивана привлекла их фабрика - мрачное трехэтажное здание, окна которого, казалось, навеки покрыл толстый слой пыли, а внутри установился стойкий запах пряжи и ниток!

            "Неужели, - думала она, - нашим планам окажет поддержку сам Иван Безуглов? А что если он назначит Федора директором этого проекта? Значит, мы сможем видеться едва ли не каждый день, пускай для разговоров о деле, но все же..."

            Света знала, что уже сейчас могла бы рассчитывать на ведущую роль в филиале фирмы. За прошедший год она не только изучила нелегкую жизнь работниц, казавщихся похожими друг на друга в своих сиих ситцевых косынках, не только знала все их нужды и чаяния. Нет, тут было и другое - живое чувство производства, которого не могло быть у Федора и даже у Ивана. Своими наблюдательными глазами Света уже видела, какое оборудование требуется взамен обветшавшего, как нужно отремонтировать здание, как обставить рабочую столовую - словом, все те тысячи мелких подробностей, для знания которых требовался незаурядный опыт.

            "А возраст, - думала она, - не должен быть помехой. Разве самому Феде не двадцать пять лет?"

            Она с волнением делилась своими мечтами с Таней и та, ласково глядя на любимую сестру, соглашалась с нею.

            Между тем время близилось к одиннадцати. Рассказывать ли Свете о сегодняшнем случае с Зеленовым? Наверное, не стоит, думала Таня. Лучше оберегать сестру от лишних переживаний. В самом деле, легко обогнав разбитый "Москвич", они благополучно добрались до гостиницы, где их нетерпеливо ждали корейские партнеры, в течение двух с лишним часов обсудили с ними все подробности грядущей сделки, и нигде больше не встретились с озлобленными политруками. Лучше, думала Татьяна, еще поиграть на рояле, или поговорить о Светиных надеждах на будущее фабрики. Своим любящим взглядом она видела, как загорелись глаза Светы при имени Феди. Сам он уже не раз расспрашивал ее о Свете, и, может быть, именно поэтому не просто кинул Безуглову идею заняться швейным промыслом, а составил, задерживаясь в офисе вечерами, тщательное и дельное обоснование всего проекта.

            - Знаешь что? - вдруг сказала она. - Посмотри, какую обновку я для тебя купила сегодня.

            От шелковой блузки, которую достала Таня из своей сумочки, по комнате словно разлилось лиловое сияние.

            - По-моему, тебе пойдет, - довольно сказала старшая сестра.

            "Боже мой, подумала она, неужели я такая эгоистка, что хотела оставить блузку себе? Насколько больше радости получаешь, когда делаешь добро не себе, а близким."

             Глаза Светы засияли детской радостью, она сняла свою простую домашнюю блузку - зеленую в белый горошек, сняла кружевной лифчик, обнажив прелестную юную грудь, которая прекрасно могла бы обойтись и без поддержки, и, облачившись в обновку, стала перед высоким зеркалом. Таня глядела на нее счастливым взглядом и в этот момент, казалось, готова была отдать все во имя сестры.

            - Знаешь, - та уже осматривала блузку профессиональным взглядом, прощупывала швы, внимательно изучала отделку, - такие бы вещи и делать на нашей фабрике. Так горько весь день строчить вот такое, - она презрительно кинула сестре уродливую кофточку из линялого, тусклого материала. - Специально принесла показать тебе, чем нас заставляют заниматься. Ни одна уважающая себя женщина этого не надела бы, если б не наша бедность и бестолковость.  Так хочется делать красивые, полезные вещи, - она снова загляделась в зеркало, сосредоточенная на этот раз уже не на проблемах фабрики, но на собственном юном изяществе.

            Резкий, пронзительный телефонный звонок раздался в вечерней тишине, и обе сестры вздрогнули. На определителе номера Таня увидела только ряд рубиновых вопросительных знаков - звонили, очевидно, из автомата.

            - Таня? - раздался в трубке скрипучий голос. - Извините, что беспокою очаровательную женщину в столь поздний час, - в скрипучем голосе прозвучали издевательские нотки.

            - Но кто это?

            - Это ваши друзья. Ваши и Ивана Безуглова.

            - Что случилось? - сердце Тани отчаянно колотилось.

            - Если вы хотите помочь своему президенту, мы ждем вас на станции метро "Ленинский проспект", у первого вагона, в половине первого ночи.

            - Кто вы?

            - Будете вести себя благоразумно, явитесь в назначенное место без свидетелей, с вами ничего не произойдет. Но в случае малейшего нарушения наших условий... - голос угрожающе замолк. - Мы будем ждать вас в течение получаса. И запомните - стоит вам позвонить кому-то из сотрудников фирмы, как с Иваном произойдут крупные неприятности.

            Из трубки, которую скованная ужасом Таня уронила на пол, раздались отрывистые короткие гудки. Едва ли не впервые в жизни эта невинная девушка столкнулась с жестокостью окружающего мира, с неприкрытой алчностью и насилием...

            - Что-то стряслось с Иваном, - еле выдохнула Таня упавшим голосом. - Я уверена, что это те самые политруки...

            - Какие политруки, Танечка? - недоуменно спросила младшая сестра, тоже бледнея от безотчетного страха.

 

 

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 

            Стоял поздний вечер, ясный и тихий. В прохладном, влажном апрельском воздухе остро пахло распускающимися тополиными почками. Полная луна, героиня множества тоскливых русских песен, лила свой печальный свет на старый арбатский переулок, где на втором этаже одного из артистически отделанных особняков ласково сияла зеленая лампа, да угадывался за кремовой шторой лучащийся всеми цветами радуги экран новенького "Макинтоша".

            Гости Ивана не уставали поражаться тому, как в его доме сочетаются две эпохи. Одна, давно ушедшая, выдавала себя самой архитектурой здания, белыми колоннами, желтыми наружными стенами, позолоченной лепкой на высоких потолках комнат, наполненных воздухом и светом. Архитекторы, нанятые Безугловым, позаботились о том, чтобы восстановить весь дух того времени, когда в гостиной собирались дворяне в напудренных париках, и изящные дамы в корсетах танцевали менуэты с офицерами царской армии, затянутыми в тугие лосины. Он сам потратил два драгоценных дня на то, чтобы объехать антикварные магазины Москвы, тщательно подбирая мебель для кабинета, гостиной, спальни и зала приемов, сам проследил за тем, чтобы ее восстановили лучшие мастера города. Однако в кабинете Ивана царила другая эпоха, воплощенная в строгих линиях книжных полок матового дерева, металлических конторских шкафах, алом радиотелефоне без шнура, словом - во всех достижениях века нынешнего, быть может, менее привлекательного для взгляда, чем прошлый, но создающего условия для полноценной тяжелой работы.

            Закрылись высокие резные двери за Тютчевым и Баратынским. Ребятам пришлось, как это бывало едва ли не каждый день, допоздна засидеться в квартире у шефа. Собственно, можно было работать и в офисе, но Иван ценил доброе настроение своих работников, и потому по вечерам предпочитал приглашать их домой, на скромный холостяцкий ужин, нередко состоявший из бутербродов с черной икрой и осетриной, да ломтика лимона. Впрочем, в честь окончания работы над контрактом Иван налил себе и Тютчеву по бокалу шампанского, а Баратынскому - порядочную пузатую рюмку "Смирновской". Сделка, судя по всему, обещала быть беспроигрышной, и в этом была немалая заслуга его товарищей. Когда Тютчев указал ему на сомнительное место в условиях доставки, Иван не обиделся, как сделал бы на его месте другой, наоборот - обрадовался тому, что в фирме его работают такие проницательные специалисты. А исполнительный Баратынский тут же, порывшись в юридических справочниках, нашел верную формулу,

            - Пожалуй, - сказал Иван, исправив ошибку, - настало время нашей фирме подумать о своих сотрудниках.

            - О чем ты, Иван? - спросил Баратынский.

            - Я думаю, что с этой сделки мы можем, наконец, начислить комиссию всем, кто принимал в ней участие. Верлен уже в Москве, завтра я встречаюсь с ним и с корейцами. Вы сами, друзья мои, и Лермонтов, и Таня, и все остальные - разве эти два года вы добровольно не отказывались от доли в прибылях, довольствуясь скромной зарплатой?

            Вице-президент фирмы и главный бухгалтер - ибо именно таковы были официальные титулы Тютчева и Баратынского - смущенно переглянулись.

            - Не знаю, шеф, - Федя пожал плечами, - наша зарплата была не такой уж скромной, мы можем еще подождать. В конце концов, разве мы работаем не на собственное будущее?

            - Верно, - поддержал его Евгений, - верно, президент. Польза фирме - достаточная для нас награда.

            - И все-таки, - Иван расстроганно смотрел на своих сотрудников, - все-таки вы заслужили и кое-что еще. Как только мы получим деньги по аккредитиву за лес, я превращусь в добрую фею и выполню по одному желанию каждого из вас.

            - Смотри, шеф, будь осторожней, - засмеялся Баратынский, - а вдруг наши желания не совпадут с твоими возможностями? Учти, что состояние финансов фирмы известно мне лучше, чем тебе.

            - Я думаю, что тут конфликтов не будет, - улыбнулся Безуглов, - а теперь еще по бокалу, и Василий отвезет вас домой. Только имейте в виду, господа - после исполнения ваших желаний, если я их верно угадываю, всякие выпивки в этом доме прекратятся ведь вам придется вести собственные машины, к тому же, надеюсь, не "Лады" и не "Волги".

            Старинные бронзовые часы в гостиной хрипло пробили одиннадцать. Иван утомленно откинулся в рабочем кресле, массируя уставшую шею, потом, не удержавшись, налил себе еще бокал шампанского. Долгий, долгий день! Всего минут за пять до боя часов он поставил последнюю точку в исправленном контракте на мониторе компьютера, и поспешил записать его в память - в последние месяцы в Москве все чаще происходили перебои с электричеством. Завтра, ровно в девять тридцать утра, его уже ждали окончательные переговоры. 

            Он нажал на несколько клавишей компьютера, и из лазерного принтера с мягким шуршанием одна за другой поползли убористые страницы.

            Странная вещь - бизнес, думал Иван. Не поразительно ли, что из неприметного арбатского особняка исходят сигналы, приводящие в движение людей на всех концах земли, поселяющие в одних - надежду, в других - радость, в третьих - отчаяние.  Пожилой сибирский охотник, в глухой тайге кривым ножом обдирающий мохнатое чудовище, вряд ли догадывается о том далеком пути, который сужден этой внушительной шкуре. И коллекционер в Монреале или Калифорнии тоже вряд ли когда-нибудь узнает, что украшению, раскинутому на полу своей гостиной, он обязан гению Ивана Безуглова - одного из тех, кто всегда стоит в тени, но заставляет мир плодотворно работать.

            Но эти мысли недолго занимали Ивана, предпочитавшего действие любым размышлениям, пусть даже самым высоким. До полуночи, когда он обыкновенно ложился спать, оставался еще час, и Безуглов, всегда державший свое слово, решил выполнить данное Анне обещание. Он достал из кейса увесистый сценарий, элегантно переплетенный в вишнево-красную кожу, и раскрыл его на первой странице.  Этот знакомый шрифт он узнал бы из тысячи - так приятно было читать отчетливый, похожий на типографский, текст, напечатанный на таком же лазерном принтере и таком же "Макинтоше", как у него.

            Однако страницы через две он со вздохом отложил рукопись. Да, Анна не кривила душой - у нее с неведомым соавтором была благородная цель. И как дальновидно поступили они, обратившись к нему за помощью! Но он сердцем чувствовал в сценарии какую-то главную фальшь, нечто, выдававшее в авторах людей неопытных и даже в чем-то наивных. Разумеется, размышлял Иван, захватывающего фильма не снять без того, что называется романтикой. Нельзя не положить в его основание какую-то любовную историю. Но разве жизнь бизнесмена вертится вокруг любви? Нет, у него есть более серьезные заботы. Вольно бездельнику Татаринову на своем вольном монреальском досуге измышлять волнения страстей, одолевающие его поэтически настроенного героя, который после трудового дня не ложится спать без томика стихов. Жизнь гораздо сложнее. Непременно надо будет отдать рукопись Баратынскому, одаренному сухим, острым умом. Пусть сделает на полях, как это он отлично умеет, свои издевательские пометки.

            Иван с глубоким вздохом скользнул взглядом по книжным полкам. Как всякий русский, он любил книги, и собрал порядочную библиотеку, в которой были не только романы Толстого и пьесы Чехова, но и философские труды. Увы, книги эти уже начинали покрываться пылью.

            Он вспомнил, как Анна сегодня днем, стоило только Тане выйти из кабинета, завела с ним странный разговор.

            - Вы, бизнесмены, можете осчастливить человечество материальными ценностями, - она потряхивала густыми волосами цвета воронова крыла, и в глазах ее, похожих на спелые маслины, поблескивало что-то цыганское, - но разве этого достаточно для полной жизни?

            Иван растерялся. А знаменитость, наслаждаясь свежим "эспрессо", смотрела торжествующим взглядом.

            - Взять хотя бы вас, Иван, - продолжала она, - окруженнного преданными товарищами, алчными конкурентами, житейской роскошью. Наверняка у вас давно уже есть интрижка... хотя бы с этой тощей, белобрысой, которая принесла нам этот - надо сказать, замечательный - кофе и несет чушь про какие-то котировки... Но знаете ли вы страсть? - она, казалось, не замечала протестующих жестов хозяина кабинета. - Знаете ли вы это страшное и сладкое чувство, рядом с которым бледнеет любой бизнес? Знаете ли вы, - она посмотрела ему прямо в глаза, - как давно забытое чувство, возвращаясь, становится всепожирающим пламенем? Может ли ваша белобрысая и плоскогрудая - как ее зовут, Таня, кажется? - внушить что-либо, хотя бы отдаленно похожее на страсть?

            Анна встала с кресла и, видимо волнуясь, начала ходить по кабинету, бросая на Ивана зовущие взгляды. Черный, отдающий старым серебром шелк ее платья издавал легкий шум, и голова у Безуглова чуть закружилась. Красавица подошла к нему и, отдавая сценарий, своей жаркой рукой чуть пожала его пальцы.  А на прощание он проводил ее до дверей кабинета - и тут Анна неожиданно прижалась к нему всем своим роскошным телом и поцеловала в щеку влажными карминовыми губами, за которыми виднелись белоснежные, ровные, чуть хищные зубы.   И теперь, выключив зеленую лампу и подойдя к ночному окну, в которое светили равнодушные огромные звезды, он вновь и вновь вспоминал это непонятное посещение. Неужели у актрисы недостаток поклонников? Зачем ей бередить это честное, работящее сердце? Или это только игра пресыщенной кинозвезды, утомленной своими друзьями из артистического мира?

            Да, думал Иван, все ее чувства ко мне давно угасли. Я интересен ей после долгой разлуки, как прототип для персонажа кинодрамы. И если ей удастся вновь расшевелить во мне ту страсть, о которой она твердила с таким убедительным жаром, она использует меня и оставит ради другого, ради нового героя фильма. Имею ли я право на такое увлечение? Имею ли я вообще право на любовь?

            В переулке было совершенно пусто. Даже с пешеходного Арбата, обыкновенно в этот час еще живущего полной жизнью, не доносилось обычного пения и гитарного перебора.

            Резкая трель телефона вдруг нарушила тишину апрельской ночи. Все вечерние звонки принимал автоответчик, теперь же Иван, закончив работу, решил подойти к аппарату сам.

            После ухода Тютчева и Баратынского он остался в доме один - экономка уехала в деревню навестить семью, телохранителей он отпустил часа два назад.

            - Иван Безуглов слушает, - в голосе его звучала усталость и легкое раздражение.

            - Очень рады, - на том конце провода, казалось, раздалось злорадное хихиканье. - Ваша секретарша, ваша очаровательная Таня через десять минут будет у нас в руках. Хотите помочь ей?

            - Мерзавцы! - вырвалось у Ивана. - Звери!

            - Вы ошибаетесь, господин Безуглов, с вами говорят друзья. Единственное, чего мы хотим от вас - это помощи Тане. Она поехала на встречу с нами среди ночи, чтобы выручить вас. Но зарубите себе на носу - если с вами будут телохранители, если при вас будет оружие, то мы просто не подойдем к вам на месте встречи. Поверьте, мы знаем, что делаем.

            - Но зачем вы пошли на это? Неужели ради выкупа?

            - У нас свои резоны. Если хотите, чтобы у Тани не было очень крупных неприятностей, слушайте нас.

            Писклявый, нарочито измененный голос похитителя уже диктовал Ивану координаты места встречи. Сердце его часто билось, но не от страха за себя, а от негодования на разбойников и тревоги за Таню. Неужели это правда? Неужели беззащитная женщина одна, в поздний час, отправилась через весь огромный засыпающий город на помощь Ивану, подвергая опасности свою собственную юную жизнь? Он повесил трубку и включил автоответчик.

            "Иван, - услышал он, - тебя нет дома, значит, ты действительно в руках у каких-то негодяев. Я еду к тебе на помощь, у меня есть газовый баллончик и вся решимость в мире... Я никому не буду звонить больше, чтобы похитители не сделали с тобой чего-нибудь страшного..."

            Иван не терял времени даром. Натянув любимые потертые Думнэы и рубашку той же фирмы, надев поверх рубашки толстый свитер, связанный ему на день рождения старушкой-матерью, он включил в доме сигнализацию, сунул в карман извлеченный из сейфа газовый пистолет и на мгновение замер перед телефоном. Звонить в милицию, на корню подкупленную бывшими коммунистами, смысла не было. А телохранители? Он снял трубку - и тут же со вздохом кинул ее обратно. Да, сам он будет в безопасности, но вдруг негодяи, увидев, что он явился с охраной, увезут Таню? Он попытался набрать номер Феди, потом Евгения. Ребята, видимо, еще не доехали до дому, пришлось оставить им записку на автоответчиках. Он вздрогнул, сообразив, как ловко выбрали негодяи время для своей операции - видимо, они давно следили и за особняком Ивана, и за таниной квартирой... Какие темные силы скрывались за этой зловещей историей?

            Взгляд его упал на готовый контракт, уже заботливо вложенный в фирменную папку с золотым тиснением.

            Иван горько усмехнулся.

            Все дневные дела, все завтрашние заботы, даже злополучный контракт, обещавший четыреста тысяч чистой прибыли, вдруг показались ему мелкими и ничтожными, когда он представил себе связанную девушку, которую отвратительные похитители увозили неизвестно куда. "Поеду один - решил он, - а там будь что будет".  Боевой пистолет у него в сейфе так и остался в фабричной промасленной бумаге. В последнюю минуту Ивану всегда удавалось победить соблазн и не класть в карман это орудие хладнокровного убийства.

            Красавец "Кадиллак" стоял в гараже минутах в десяти ходьбы от особняка. Выбежавшему из дома Ивану пришлось сесть в "Волгу", всегда стоявшую под его окном с полным баком бензина. Он знал, что если сейчас не поедет выручать Таню, то перестанет себя уважать. А может быть... нет, нет, и тысячу раз нет, думал он, проносясь в непривычно тесном запасном автомобиле по плохо освещенным ночным улицам. Он, несомненно, так же точно поехал бы выручать и Тютчева, и Баратынского, и Лермонтова - словом - любого из своих преданных помощников. Ведь настоящий бизнесмен, нанимая на работу людей, не просто хочет получать от них прибыль, но и в известном роде берет на себя ответственность за их судьбу, не правда ли?

            Его могучее сердце, обыкновенно бившееся с регулярностью "Ролекса", колотилось, как сумасшедшее. Жалел ли он о своем безрассудстве? О нет, Иван не забывал, что остается тем самым благоразумным и осторожным президентом компании, который не подпишет даже пустячного протокола о намерениях без уверенности в стопроцентной надежности партнера. Однако сейчас речь шла не о бизнесе, в котором он был таким экспертом, а о чем-то не столь знакомом, но не менее волнующем, и Безуглов выжимал из грубо построенной, но достаточно надежной "Волги" все, на что была способна машина - сначала сто, потом и сто двадцать километров в час. Шины автомобиля повизгивали при торможении на влажной мостовой, остававшиеся позади машины недоуменно сигналили фарами. На съезде с моста через Москву-реку он услышал тонкий писк антирадарного устройства - но было уже поздно. Постовой милиционер, вынырнув из темноты, отдал ему своим полосатым жезлом приказ остановиться.

            - Дело жизни и смерти! - взмолился Безуглов, выглядывая в окно машины.

            - Ваши документы, - холодно сказал милиционер.

            - Вы принуждаете меня нарушать мои собственные моральные правила, - гневно сказал Иван, протягивая ему две зеленые банкноты.

            Милиционер широко открыл глаза. Двадцать долларов в нынешней России, охваченной инфляцией, составляли его двухнедельную зарплату. Видимо, приняв Ивана за иностранца, он без единого слова дал ему знак ехать дальше. Но Иван продолжил путь на нормальной скорости - начиналась улица Димитрова, где доживали свой век остатки партийной элиты, и следовало ожидать других милиционеров. Ему не жалко было денег, но на выяснение отношений с обнищавшими служителями закона, пытавшимися взятками увеличить свое скудное жалованье, ушли бы драгоценные минуты, от которых зависела судьба синеглазой худенькой девушки, вдруг показавшейся ему бесконечно близкой.

            Поворачивая к метро "Ленинский проспект" он сбавил скорость до минимума, тщательно высматривая на темной улице следы похитителей. Возле ярко освещенного стеклянного павильончика стояло только несколько безобидных цветочниц, но на обочине, метрах в двадцати от станции метро, притулился обшарпанный микроавтобус с тремя пассажирами. Выходя из автомобиля, Иван крепко, до боли в пальцах сжал в кармане рукоятку газового пистолета, готовый при первой опасности атаковать негодяев. Согласно инструкциям от них, он встал у входа в метро, продолжая держать руку в кармане. Из микроавтобуса, покряхтывая, вылез невысокий крепыш в черной фетровой шляпе. Он вразвалку подошел к Ивану, и тот с брезгливостью и омерзением узнал полковника Зеленова. Под его армейским зеленым плащом виднелся тот же потрепанный костюм в клетку, что и нынешним утром.

            - Итак, - начал политрук, - прежде всего настоятельно советую вам перестать сжимать рукоятку пистолета и вынуть руку из кармана. Вы можете застрелить меня, но это не спасет вашу сотрудницу. У меня оружия нет.

            Иван невольно отметил, что политруку нельзя было отказать в известном мужестве.

            - У вас нет оружия? - поразился Иван. - На что же вы рассчитываете?

            - Я не сказал, что у нас нет оружия, - хмыкнул политрук. - Пистолета нет у меня, зато я могу рассчитывать на вашу совесть и порядочность. У моих товарищей, надо сказать, этих достоинств не имеется, и если вы захотите, предположим, взять заложником вашего покорного слугу, то они просто уедут вместе с Таней. А так у нее будет защита.

            - Вы говорите о совести! Негодяй! - не удержался Иван.

            - У меня нет времени на разговоры.

            - Что вы от меня хотите?

            - Прежде всего, чтобы вы сели в нашу машину. Я клянусь честью бывшего офицера, что ни вам, ни вашей подруге ничего не грозит. Убивать вас нам не нужно.

            Он усмехнулся, обнажив редкие желтые зубы заядлого курильщика.

            - Что же вам нужно? Выкуп?

            - Нет.

            - Так что же?

            - Об этом вы узнаете в машине.

            - Нет, - гордо сказал Иван, не вынимая руки из кармана. - Ивану Безуглову никто и никогда не приказывал. Выведите девушку из машины и отпустите ее на свободу.

            Вместо ответа полковник Зеленов спокойно повернулся и пошел по направлению к микроавтобусу. Негодяй, дослужившийся в коммунистической армии до политрука дивизии, неплохо знал психологию, и был уверен, что Иван растеряется, сраженный таким открытым цинизмом.

            - Зеленов! - крикнул Иван ему вслед. - Где ваши гарантии?

            - Если с вами что-то случится, то нас будет весьма легко обнаружить. Вряд ли вы так неосторожны, что не предупредили своих сотрудников. Если же мы вас отпустим живыми и невредимыми, то вы дадите слово, что позволите нам скрыться.

            - Вы думаете, что я не нарушу своего слова?

            - Мы слишком хорошо знаем Ивана Безуглова, - обычная наглость в голосе Зеленова уступила место чему-то похожему на уважение. - Кроме того, вы бизнесмен. Мы тоже. Нам заплатили неплохие деньги в американских долларах за то, чтобы совершить с вами невинную загородную прогулку. И мы ее, я уверен, совершим. А инструкций убивать вас, господин Безуглов, нам не давали. Мы уважаем российские законы.

            Иван похолодел. Он вспомнил, что в российском уголовном кодексе до сих пор не было статьи, карающей за похищение. Иными словами, мерзавцы, преследующие свои темные цели, еще и останутся безнаказанными...

            Но времени на размышления не было. Ведь Тане грозила опасность! Он медленно вынул руки из карманов и пошел к автомобилю, весь охваченный - не страхом, нет, только волнением и тревогой.  Он всматривался во тьму, пытаясь угадать на заднем сиденье микроавтобуса очертания Тани, но шторы внутри машины были задернуты. Зеленов, издевательски усмехаясь, приоткрыл скрипучую, помятую дверь - и вдруг из темноты автомобиля прямо в глаза Ивану брызнуло туманное облачко, от которого все его могучее тело вдруг мгновенно охватила неожиданная слабость. Он зашатался, но упасть ему не дали. Чьи-то волосатые мускулистые лапы, пахнущие крепким табаком и машинным маслом, ухватили Безуглова с двух сторон под мышки и затащили в машину, а там - бросили на заднее сиденье, рядом с бесчувственной Таней, которую пятнадцать минут назад заманили в ловушку тем же нехитрым способом. Он успел почувствовать, как на его запястьях защелкнулись отвратительно холодные жесткие наручники - и потерял сознание.

 

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ.

 

            Высокое небо на востоке уже начинало чуть заметно светлеть. В искривленных ветвях старых яблонь, уже просыпающихся навстречу новой весне, щебетали первые малиновки, щеглы и другие незатейливые русские птицы. В уютном дачном поселке в сорока милях от Москвы было совершенно пусто. Давно погасли последние огни в деревянных, окруженных садами загородных домах, замолчали неугомонные сверчки, и только от железной дороги порою доносилось тяжелое громыхание дальнего товарного поезда.

            В окнах небольшой дачи, стоявшей на краю поселка, у самой березовой рощи, тоже было темно. Однако любопытный прохожий быстро заметил бы неладное - сорванную с петель дверь, выбитое окно. А если бы он постоял у дачи чуть подольше, то, возможно, услышал бы и приглушенные стоны, доносившиеся из глубины дома. Однако ни любопытных прохожих, ни даже каких-либо иных в поселке не наблюдалось, а значит, некому было и прийти на помощь Ивану и Тане, брошенным на произвол судьбы коварными политруками.

            Часам к четырем утра Таня уже пришла в себя. Иван же, обычно такой стойкий и неутомимый, поддался действию неведомого отравляющего вещества, и лежал на дощатом полу неподвижно, погруженный, казалось, в глубокий сон.

            "Что делать? - подумала она в тревоге. - Пытаться привести в чувство Ивана или сначала освободиться самой?"

            На даче стоял нежилой запах отсыревшего дерева и тлена. Даже при неверном свете луны, падавшем в разбитое окно, Таня различала багровые следы на том месте, где ее прелестные тонкие запястья были туго перехвачены грубой веревкой. Однако похитители, судя по всему, давно уехали в город. Таня еще раз бросила взгляд на Ивана, и ее глаза наполнились теплыми слезами жалости к этому человеку, которого ей никогда до сих пор не доводилось видеть в минуты слабости.

            Впрочем, слабость ли это? Ведь в лапы похитителей простодушного Ивана привело его собственное мужество Это могучее тело в наручниках, бессильно распростертое на некрашеных досках, вызывало у нее только одно желание - привести его в чувство, помочь освободиться, снова увидать в его глазах знакомый энергичный огонек. Пытаясь повернуться во сне, Иван издал жалобный стон. Сердце у Тани разрывалось от нежности, но она только вытерла слезы рукавом джинсовой куртки и решительно тряхнула головой. Если сейчас разбудить Безуглова, то он будет страдать еще больше от невозможности помочь ей. Она наклонилась к веревке и принялась зубами ослаблять узел, на совесть завязанный политруками.

            За этой кропотливой работой прошло добрых полчаса. Наконец веревка ослабла, и Таня последним отчаянным движением освободила сначала левую руку, потом правую. Всякое движение отзывалось болью в пальцах. Сквозь разбитое окно задувал ледяной весенний ветер, и несчастная девушка совершенно продрогла. Встав на ноги, она попыталась зажечь свет, но провода оказались перерезанными. На ее счастье, в кухонном шкафу нашелся старый электрический фонарик. Чтобы размяться и унять ломоту в суставах, она решила обойти все загадочное здание - по всей видимости, необитаемое, так как ни в одной из трех небольших комнат почти не было даже той жалкой дачной мебели, какой бывают обставлены подмосковные загородные дома. С бревенчатых, обшитых сухой штукатуркой стен, свисали куски ободранных обоев, по полу были раскиданы старые газеты, а в том, что должно было быть спальней, рядом с грубой железной кроватью, кое-как накрытой серым солдатским одеялом, стояла лесенка маляра и лежали на полу нехитрые приспособления этого ремесла. "Как неуютно," - подумала Таня. На кухне, однако, отыскался помятый алюминиевый чайник, а плита отозвалась на вспышку спички веселым синим жаром газового пламени.

            Она вернулась в гостиную. Иван свернулся калачиком, сложив на груди скованные руки и продолжая спать, словно принц из волшебной сказки. Луна, единственная свидетельница их ночных злоключений, побледнела, зато на востоке уже порозовел край неба, обещая ясный день. В такие часы они с Иваном всегда до сих пор были врозь. Даже в деловых путешествиях, когда они останавливались в одной гостинице, он в десять-одиннадцать вечера галантно целовал ей на прощание руку и уходил в свой номер. Таня с самого начала приняла от него этот мучительно корректный стиль отношений. Вчерашний день, с обедом в "Савое" и аметистовым браслетом, был единственным, когда оба они переступили эту грань.

            Или ей только показалось? В конце концов, разве не привозит он символических подарков другим сотрудникам? разве не проводит обеденного времени с Лермонтовым, за обсуждением последних правительственных декретов?

            Таня ощутила неожиданный укол оскорбленного самолюбия. Вольно бы сердце Ивана было занято, вольно бы ему быть повесой, тратящим жизнь на развлечения с пустыми красотками, привлеченными блеском золота. Но в присутствии женщин от Безуглова, при всей его предупредительности, казалось, начинал исходить пронзительный душевный холод, такой же, как от стен этого заброшенного дома.  А ведь его грубоватое, но одухотворенное лицо, его привычка одеваться с иголочки, его собранность и мягкие манеры способны были заставить вздохнуть не одну молодую женщину.

            Таня сама устыдилась своих мыслей.  В рассветной полутьме, скрадывающей очертания бедной мебели и ободранных стен, он показался ей роднее, чем за все два года работы вместе. Не удержавшись, она склонилась к беспомощному Ивану и тихо, почти по-сестрински, поцеловала его в холодные губы.

            Лежащий вздрогнул, словно от удара электрическим током, и попытался привстать, но снова повалился на пол, не сумев из-за наручников удержать равновесия.

            - Где я? - прошептал, почти простонал он. - Что со мной? Анна?

            Таня отпрянула в сторону, и от ее чистого порыва мгновенно не осталось и следа. Впрочем, вряд ли Иван ощутил ее поцелуй. Открыв глаза, он увидел перед собой все ту же серьезную, энергичную Татьяну, что по утрам в кабинете, разве что не в обычном строгом костюме, а в джинсах и свитере.

            - Мы попали в порядочную переделку, босс, - сказала она с нарочитой бравадой.

            - Да-да, - Ивану с трудом удалось сесть. - Я все помню. Метро "Ленинский проспект", полковник Зеленов. И что же, они ничего с нами не сделали? Получается, что у этого мерзавца тоже есть понятие о слове?

            - Как видите, шеф.

            Иван с изумлением посмотрел на девушку, в устах которой эта новообретенная фамильярность звучала на редкость фальшиво.

            - На вас тоже были наручники, Таня?

            - Меня удостоили только веревки, - она криво улыбнулась, еле сдерживая слезы. - Пока вы лежали без сознания, я сумела освободиться, - она кивнула головой в сторону, где на полу валялись ее узы. - Зеленов и его дружки вряд ли рассчитывали, что мы сумеем так быстро прийти в себя. Где мы, как вы думаете?

            - Явно в загородном доме... впрочем... - он раскрыл глаза в безмерном удивлении. - Таня! Негодяи привезли нас в мой собственный дом! Я не рассказывал вам, что купил его прошлой осенью у бывшего секретаря райкома партии? Но зачем они устроили с нами такую жестокую шутку?

            - Иван, Иван, - Таня снова смотрела на него с нежностью, - как же вы простодушны. Видимо, им приказали не причинять нам вреда, так что оставить нас просто в лесу они не могли. А собственного убежища раскрывать нам не захотели.

            - Я не об этом, - Иван мотнул головой, - зачем было вообще устраивать эту трагикомедию?

            Вместо ответа Таня взяла его руки в свои и погладила скованные железными браслетами кисти. От этих сильных пальцев исходило волнующее живое тепло, передававшееся, казалось, в самое ее сердце.

            - Милый мой президент, - рассмеялась она, - вы забыли, что сегодня в девять тридцать утра мы должны подписывать контракт? У вас вылетело из головы, сколько у нас конкурентов? Вся деловая Москва завидует вам, Иван.

            - Ох, вряд ли мне кто-нибудь завидует сейчас, - Безуглов не отстранял рук, - разбитый, невыспавшийся. Сейчас бы поспать хотя бы час, но на этой даче всего одна кровать. Что же нам делать с этим украшением? - он бросил взгляд на наручники. - У меня здесь есть кое-какие инструменты...

            Под первыми лучами весеннего солнца уже наполнявшими здание, Таня легко отыскала в чулане металлический ящик с американскими слесарными приспособлениями. Изнеможенным голосом Иван давал ей советы - но ни плоскогубцы, ни клещи не помогали.

            - Погодите, Иван, тут нужно что-то вроде шпильки, - сказала Таня.

            - Вы же не носите шпилек, - через силу улыбнулся Иван.

            - Не беда, - отвечала Таня.

            Зардевшись, она вышла в соседнюю комнату, где стянула через голову свитер, расстегнула белый лифчик и, вынув из него металлическую застежку, распрямила ее, превратив в подобие отмычки. Она с грустью посмотрела на свою обнаженную грудь - маленькую, как у подростка, но такой же безукоризненной формы, как у младшей сестры, с алыми вишенками сосков, словно устремленными вперед, в неведомое будущее. Мне двадцать четыре года, - вдруг пронеслось у нее в голове, - но ни один мужчина до сих пор ни разу не прикоснулся к этим сокровищам. Для кого я берегу их? И стоит ли их беречь, если этот - единственный, достойный притронуться ко мне - твердый и нерешительный, отважный и робкий, проницательный и наивный - холоден, как весенняя льдина на Москва-реке? Наверное, он даже не заметит, откуда я взяла этот волшебный ключик, - с грустью подумала она.

            Она вставила выпрямленную застежку в скважину наручников и несколько раз повернула ее. При очередном нетерпеливом движении замок вдруг щелкнул - и Иван оказался свободен. Он вскочил на ноги и даже подпрыгнул от радости, а Татьяна смотрела на него таким счастливым взглядом, что ей пришлось отвести глаза. Она не хотела выдавать своих чувств. Что ж, теперь они успевали в "Метрополь на подписание контракта, думала она. Иван снова стал не скованным пленником, нуждающимся в защите и помощи, а самоуверенным президентом преуспевающей фирмы.

            - А я? - вдруг сказала она вслух. - Кем же стала я? Автоматом для работы на компьютере и перевода с испанского?

            - Нет, Таня, - голос Ивана вдруг стал хриплым и нежным, - нет. Ты думаешь, я смогу когда-нибудь забыть твое ночное путешествие во имя моего спасения? Ты думаешь, я не догадался, откуда ты взяла этот волшебный ключ, которым открыла мои оковы? Ты думаешь, я смогу забыть об этом?

            Он подошел к ней так близко, как никогда в жизни, и обнял ее худенькое тело. Маленькая, почти детская грудь Тани сквозь тонкий свитер ощущала биение его сердца. Наверное, она успела бы замерзнуть без лифчика, если бы не неожиданное объятие в пустом доме, после всех страшных событий этой ночи. Но эти объятия продолжались недолго. Губы Ивана скользнули по щеке Тани, коснулись ее волос, и отстранились, словно наткнулись на невидимую преграду. Его могучие руки, легким движением обхватив ее талию, тут же разжались, так и не успев разбудить в ней того жара, который Таня испытала несколько минут назад, целуя скованного Ивана.

            - Сколько времени, Таня? - спросил он, отстраняясь.

            - Половина шестого утра, - отвечала она, дрожа не то от холода, не то от разочарования.

            - Надо ехать. Я еще рассчитываю успеть на переговоры. Что там? - вздрогнул он.

            С крошечной кухни донесся свист закипающего чайника.

            - Не отпущу тебя без завтрака, - сказала она сквозь слезы. - Не верю, чтобы у предусмотрительного Безуглова загородный дом был совершенно неприспособлен для жизни. Даже если ты еще не успел распорядиться о ремонте.

            Вместо ответа Иван только рассмеялся и кивнул, увлекая свою гостью на кухню.

            - Во-первых, если ты уже умылась холодной водой из-под кухонного крана и жидкостью для мытья посуды вместо мыла, то ошиблась, - он раскрыл дощатую дверцу в стене, и изумленная Таня увидела за ней великолепно оборудованную ванную комнату, облицованную синим кафелем и завешанную тяжелыми махровыми полотенцами. На полочке стоял шампунь и прозрачное глицериновое мыло, а в шкафчике, который не преминула открыть Таня, когда осталась в ванной одна - полный комплект мужских кремов и одеколонов. В ванной даже стоял благовонный запах лаванды, такой неожиданный в этом заброшенном доме.

            - В этом жилье есть небольшой секрет, - сказал он, когда Таня, освеженная теплым душем, вышла из ванной. Ей так нравилось быть вдвоем с Иваном в этом странном месте, что она, казалось, начисто забыла про зловещие события минувшей ночи.

            Он нагнулся и с видимым усилием потянул на себя неприметную ручку, укрепленную на одной из досок пола. Доска со скрипом поддалась, обнажив лесенку, ведущую в подвал. Иван зажег свет. В чистом и сухом подвале стоял сосновый стол и мягко урчал огромный американский холодильник. Кроме того, по всем стенкам стояли шкафы с разнообразной снедью.

            - Я планировал иногда работать здесь, - сказал он, помогая Тане спуститься по лестнице, как помог бы другу - без всякого следа чувственности. - А ты знаешь, как трудно достать самые обыкновенные продукты, как только отъедешь от Москвы. Оставлять же их на кухне глупо. В такой дом может забраться любой. Хочешь, я накормлю тебя завтраком? После всех этих бесчисленных эспрессо с печеньем, которые ты мне сервировала в офисе?

            Таня осматривала подвал хозяйским взглядом. В крошечной комнатке без окон, отделанной лакированными сосновыми досками, источавшими слабый запах смолистого дерева, было, казалось, все необходимое для жизни. Она приоткрыла один из шкафов и увидела ряды банок сгущенного молока. В другом лежали пакеты с крупой, в третьем - консервированные фрукты и овощи.

            - Здесь можно пережить атомную войну, - рассмеялась она.

            - Я заказал из Голландии целый контейнер разных припасов, - просто отвечал Иван. - Русские консервированные продукты не так уж плохи, но уж если здесь моя собственная нора - хочется созерцать красивые этикетки, и к тому же быть уверенным в качестве всей этой снеди. Никто не знает, как повернется жизнь. Сегодня я состоятелен и счастлив, а завтра? Законы свободного рынка - жестокая вещь, Таня.

            - Какой ты смешной, Иван! - не удержалась Таня. - Другие в твоем положении оставляют себе на черный день миллион в швейцарском банке, а у тебя - разваливающаяся загородная хибарка да набор продуктов на две недели. И это все?

            - Более или менее все, - пожал плечами Иван, - я же не говорю, что разорюсь. Это студенческая привычка - мечта о скромной норе с запасами. Согласно древним индейским гороскопам, во мне живет душа бобра или белки. А все-таки, как насчет завтрака?

            Через десять минут его гостья, так и не позволившая Ивану хлопотать по хозяйству, уже сервировала на стол шипящий, восхитительно пахнущий омлет с консервированной ветчиной, изготовила из замороженного хлеба гренки, и еле спасла кофе, готовый убежать с неожиданно мощной электрической плитки. В убежище у Ивана оказался даже полный набор специй - перца, базилика, сушеного чеснока, а в особом шкафу красовались картонные пакеты с апельсиновым и грейпфрутовым соком.

            - У меня волчий аппетит, - смеялся Иван. - Я и не подозревал, какой ты замечательный кулинар.

            - Это семейный рецепт, - отвечала Таня. - Маме он достался в наследство от бабушки. А та, несмотря на то, что в доме был повар, любила по воскресеньям собственноручно потчевать графа, моего дедушку, завтраком.

            - Наверное, эти отравители думают, что мы с тобой до сих пор валяемся на полу. Представляешь, какой им будет сюрприз, когда мы приедем на переговоры?

            Лучащийся взгляд Тани снова померк.

            - Господи, - сказала она недовольно, ощущая какую-то пусть ничтожную, но все-таки власть над Иваном, какие-то права - эфемерные, но явно реальные, - неужели ты, Иван, не можешь провести двух минут без того, чтобы не думать о бизнесе?

            - А кто ты такая, чтобы мне приказывать?

            - Конечно, я никто, - Таня не приняла его шутливого тона. - Неужели я унижусь до того, чтобы напрашиваться в подруги равнодушному ко мне человеку? Нет, ради Бога, занимайтесь своим бизнесом, Иван, - проговорила она с непонятным ожесточением, снова переходя на вы, - вас ведь и впрямь ничего в мире не волнует, кроме процветания вашего дела, кроме идиотского оконного стекла и никому не нужных кактусов...

            Резким движением она встала из-за стола и отвернулась лицом к стене.

            - Ты ошибаешься, Таня, - Иван подошел сзади, ласково обнял ее за плечи, и она почувствовала , что одного этого прикосновения уже достаточно для того, чтобы рассеять ее озлобление. И все же боль не уходила из ее души, потому что сердце Ивана - она снова чувствовала его биение совсем рядом - стучало ровно и бесстрастно, словно он обнимал не прекрасную девушку, а манекен. - Я вынужден быть осторожным, потому что пережил в жизни слишком много разочарований.

            - Вот почему ты, едва приходя в сознание, зовешь свою пышнотелую кинозвезду?

            - Отчасти и поэтому, - кивнул Иван, и по его голосу чувствовалось, как много он еще мог бы сказать об этом, если б только захотел.

            - Ты просто тайно влюблен в нее, и обрадовался до смерти, когда она к тебе заявилась. А теперь тоскуешь, потому что она играет твоими чувствами... как ты моими - добавила она тихо.

            - Я не играю твоими чувствами, - голос Ивана был тверд и спокоен, - да и о каких чувствах ты говоришь?

            Значит, он не признает за мной даже права на чувства к нему? - пронеслось в голове у Тани. - Неужели актриса за единственную встречу успела так покорить его?

            - Нам надо торопиться, чтобы не опоздать на переговоры., - сказала Таня, и если бы Иван вслушивался не только в ее слова, но и в ту интонацию, с которой они произносились, он многое бы понял из того, что творилось в душе у его собеседницы. - Кстати, Иван, а деньги у нас есть?

            Иван с облегченным вздохом начал рыться в карманах, и по его лбу, вдруг покрывшемуся морщинами, она поняла, какую боль доставлял и ему этот разговор.

            - Вот, - он достал из кармана пачку зеленых банкнот, - на эти деньги можно добраться хоть до Санкт-Петербурга.

            - Ах, Иван, - засмеялась Таня, которая не могла долго на него сердиться. - Как твоя деловая хватка уживается с такой наивностью?. Тебя уже избаловало твое богатство. Когда ты в последний раз сам ходил в магазин или на рынок, Иван? Мы ведь не в Америке. За твои доллары за пределами Москвы тебе не продадут даже билета на электричку, а попутная машина хоть и возьмет их, но зато нас по дороге могут прекрасным образом ограбить. Есть ли у тебя обычные, прозаические деревянные рубли? У меня после ночной поездки на такси не осталось ни копейки.

            Иван густо покраснел.

            - Ты зря пренебрегаешь грейпфрутовым соком. Знаешь, среди моих мечтаний есть одно - я хочу приучить Россию к здоровому питанию, чтобы мои соотечественники меньше пили водки, потребляли меньше холестерина, и жили на пять, на десять лет дольше. Ты совершенно неправа, не так уж я и избалован, - добавил он с обидой и упреком. - Я всегда ношу с собой несколько тысяч рублей. Ты забыла, в какой спешке я вчера собирался и по какому поводу.

            - А я?

            Они посмотрели друг другу прямо в глаза - и в этом взгляде, быть может, заключалось больше сокровенного смысла и того взаимного притяжения, которое влечет друг к другу Венеру и Юпитер, чем во всех словах, то растерянных, то сердитых, сказанных до этого.

            - Моя тайна принадлежит не только мне, - сказал Иван, наклоняясь к Тане и целуя ее в волосы своими мягкими и в то же время мужественными губами. - Когда-нибудь я расскажу тебе о ней. Только не торопи меня, пожалуйста.

            Он собрал со стола посуду отнес на кухню и, несмотря на протестующие жесты Тани, вымыл и насухо вытер.

            - Когда ты приедешь сюда в следующий раз, - говорил он торопливо, будто эти слова были совсем не теми, что он хотел сказать, - все здесь будет по-другому. Здесь уже были архитекторы, рабочие оснастили ванную и подвал, но дел еще непочатый край. Сменить балки, сменить перекрытия, оконные рамы, ставни. Разбить хороший сад на участке. Работа должна начаться со дня на день, и к лету здесь уже можно будет комфортабельно жить. Я хочу поселить здесь на лето старушку-маму.  Пусть ухаживает за смородиной и клубникой. Она всю жизнь мечтала о даче.

            - А ты пригласишь меня? - спросила Таня.

            - Конечно, - кивнул Иван. - Мы еще устроим здесь шумное новоселье, такое же, как, помнишь, в моем особняке. Только там было пол-Москвы, а сюда я позову только самых близких товарищей. А теперь поехали. Послушай, Таня, - голос его вдруг стал напряженным, - кто же мог выдать нас? Откуда политруки узнали, что контракт будет подписан именно сегодня? О нем знал только я сам, ты, Тютчев и Баратынский.

            - Ты забыл о Лермонтове, - сказала Таня. - Разве не он писал основной текст контракта, который тебе вчера пришлось так долго исправлять?

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

 

 

            Подмосковные дороги - сущее наказание для современного модника, дорожащего своими белоснежными реебоковскими кросовками. Ладные, щедро сдобренные живой зеленью дома дачных поселков, наставленные аккуратными рядами в тридцатые и ранние пятидесятые годы, пришлись не на обустроенную землю, снабженную должными коммуникациями и покрытую теплеющим к вечеру асфальтом, но на бывшие угодья бывших деревень, жители которых то ли были выселены, то ли исхитрились сами переехать в столицу от сельской бескормицы, то ли до сих пор прозябают в своих избах на отшибе, с ненавистью поглядывая на городских пижонов - детей и внуков тех, кто с помощью каких-то большевистских хитростей отобрал у них дедовские наделы. Новые дачи были построены, но о дорогах толком не позаботился никто, и в лучшем случае они посыпаны гравием, под которым всякую весну, не говоря уж об осени, девственно хлюпает первородная глинистая земля. Автобусы, даже те разбитые и скрежещущие, какие только и есть в бестолковой русской провинции, до дачного поселка не ходили, и когда Иван с Таней добрели, наконец, до лежавшей километрах в восьми станции электрички, ноги у них были в грязи чуть ли не по колено, а позолоченная стрелка безугловского "Ролекса" приближалась к восьми. На продутой ветром платформе уже скапливался народ - недостаточные клерки, служащие в Москве, но обитающие в избах без телефона и канализации, непонятные тихие старушки в серых платках из козьего пуха. Были и бодрые нищие, собирающиеся на промысел в подземные переходы столицы, присутствовала и парочка цыганок, живописно облаченных, согласно своей незамысловатой профессии, в анилиновые цветастые платки и широкие черные юбки, в складках которых, казалось, мог бы поместиться весь Черноморский флот. У единственного на всю платформу телефона-автомата была с корнем вырвана трубка, и позвонить в город Ивану не удалось.

            До электрички оставалось еще минут двадцать, и Безуглов, расхаживая по платформе, заметно нервничал. Миновал мгновенный порыв, который заставил его таким доверчивым взглядом посмотреть в глаза Тане. Иван снова превратился в работящего, сосредоточенного брокера, озабоченного не столько собственной судьбой, сколько своим местом в деловом мире, читай - судьбой сегодняшних переговоров. Несомненно, неведомые конкуренты хотели не просто сорвать сделку, но вытеснить из нее Ивана, заняв его место сами, и потому следовало торопиться.

            Чтобы купить билеты на электричку, ему пришлось за бесценок продать цыганке, увешанной бусами, браслетами и монистами, пару фирменных зажигалок с надписью "Брокерская фирма Ивана Безуглова", которые он на всякий случай всегда носил во внутреннем кармане кожаной куртки. Его долларов похитители не взяли - но газовый пистолет все-таки исчез, как и баллончик Тани. Разбитная цыганка, обрадованная неожиданным барышом, вызвалась бесплатно погадать Ивану. Он заинтригованно наблюдал за комбинациями, в которые раскладывались прямо на бетонном перроне карты из видавшей виды засаленной колоды.

            - Были у тебя, красавец, только что большие неприятности, но миновали. А суждена тебе, красавчик, дальняя дорога с червонной дамой, - верещала цыганка, - встреча с пиковой дамой в чужой стороне, суждены тебе по возвращении из чужой стороны большие хлопоты в казенном доме.  Что, голубчик, не веришь?

            Но Иван уже вежливо отошел от гадалки. Он почитал все эти фокусы с картами за чистое суеверие, и не отказался от предложения только из любопытства.

            - Что же тебе наговорила эта колдунья? - спросила Таня, когда он подошел к ней с билетами. - Я видела, как она раскладывала карты.

            - Обычную чушь, - Иван махнул рукой. - Мне знаком этот незначащий набор слов, на котоырй ловятся доверчивые простаки.  Правда, она предсказала мне, что я потеряю свое богатство, а потом с помощью какой-то червонной дамы верну его. Какая ерунда, Танечка. Мы ведь живем не в сказке, а в нормальном мире.

            - А я иногда верю цыганкам, - засмеялась Таня.

            - Может быть, нам нанять такую предсказательницу в офис, чтобы заранее извещала нас о колебаниях курса доллара? - пошутил Иван. - Помнишь, как он за месяц упал в два раза, а потом опять поднялся? Кое-кто из моих коллег нажил на этом порядочный капитал, а кое-кто и разорился. Ничего конкретного эта братия предсказать все равно не может. Ты знаешь, - задумчиво продолжал он, словно возвращаясь к неотвязно преследовавшей его мысли, - сегодня я во второй раз в жизни столкнулся с предательством.

            - А я - в первый, - печально откликнулась она. - Надеюсь, ты не подозреваешь меня?

            - Как тебе не стыдно, - искренне возмутился Иван.

            - Кого же тогда?

            - Откуда я знаю, Таня! Мне так мучительно подозревать своих друзей. Может быть, кто-то прослушивает наш телефон? Никто из моих товарищей, я уверен, не мог предать интересы фирмы ради конкурентов. Ведь мы начинали вместе еще пять лет назад, когда коммунистическая власть только начинала распадаться, и никто не мог быть уверен в завтрашнем дне. Мои трое друзей вслед за мной бросили все - работу, карьеру, положение в тогдашнем обществе. Баратынский даже был членом партии, он единственный среди нас считал, что ее можно оздоровить изнутри. Но его исключили, как только он стал заниматься бизнесом. Друзья и родные считали нас авантюристами. Скептики твердили нам, что большевики никогда не расстанутся с властью, и рано или поздно мы все кончим в застенках КГБ. А Лермонтов был самым энергичным из нас, он легко загорался новыми идеями, и умел зажечь остальных. Мы выжили, мы прошли сквозь такие испытания, которые тебе и не снились, Танечка. Конечно, владелец фирмы - я сам, а они всего лишь мои служащие, но в свое время мы сами так решили. На корабле нельзя без капитана.

            - Неужели это кто-то из них? Я тоже не могу поверить.

            - Мне даже думать об этом больно, - вздохнул Иван. - Однако я давно заметил, что у Лермонтова накапливается недовольство своим местом в фирме. Он был отличным юристом в те годы, когда нужно было выискивать лазейки в законах. А теперь, когда законы, пусть несовершенные и меняющиеся чуть ли не каждый день, стали значительно мягче, я все чаще ловлю его на ошибках. Несмотря на его молодость, Таня, он все-таки человек вчерашнего дня.

            - Почему же ты не уволишь его?

            - Ты думаешь, у меня нет сердца, Таня?. В конце концов, я стольким обязан Мише, а если в его контрактах и есть ошибки, то вряд ли они злонамерены. Хотя... Если бы вчера Тютчев не увидел неверной формулировки в одной из статей, то сделка бы практически погибла. То есть, все шло бы своим чередом, но мы оказались бы в убытке из за курсовой разницы в стоимости фрахта. И на этом неплохо бы нагрели руки наши партнеры в Канаде. Но нет, я даже думать об этом не хочу. Мое правило - не подозревать человека в преступлении, покуда не увидишь убедительных доказательств. Так что подождем с выводами, госпожа Алушкова.

            К платформе на всех парах уже с ревом и свистом, заглушавшим пение утренних птиц, подъезжала электричка, набитая рабочим народом. Иван и Таня, еле втиснувшись в переполненный тамбур, кое-как сумели пробиться к стенке. Иван отгородил Таню от толпы своим могучим телом, и она всю дорогу до Москвы чувствовала на своем высоком лбу жар его дыхания. Иногда напор толпы прижимал его совсем близко, и девушка с несказанным удивлением ощущала, как по всему ее телу разливается неожиданное, неведомое раньше желание крепче обнять этого человека, покрыть поцелуями всю его коротко стриженую голову, ласкать его до потери сознания, до того пика страсти, о котором она до сих пор только слышала от подруг. Испуганная этой незнакомой гремучей смесью мучения и блаженства, она пыталась отстраниться от Ивана, но именно в эти мгновения, казалось, толпа напирала все сильнее, и когда они вышли на московский перрон, густо уставленный ларьками цветочниц и мороженщиц, Таня чувствовала себя совсем разбитой от пережитой сладкой пытки.

            А он? На лице Ивана, как обычно, невозможно было увидеть ни следа страстей или плотских желаний, но по игре могучих мускулов под джинсовой курткой, по тому, как он отводил глаза в те мгновения, когда толпа прижимала его к Тане, она видела, что и для него это путешествие исполнено изнеможения и счастья.

            Она невольно залюбовалась своим спутником. Как отличался Иван от народа на вокзальной площади! Даже в скромной спортивной одежде на фоне простого народа он казался принадлежащим к другой расе, хотя и сам был плотью от плоти этого народа, и жил, в сущности, только ради него. Наверное, виною тому была его гордо поднятая голова, а может быть, аристократическая осанка, или то чувство хозяина жизни, которое излучал весь его облик.

            Да и он любовался Таней. Без грима, в брезентовой куртке, стареньком зеленом свитере и джинсах, плотно облегающих ее стройные узкие бедра, она была этим утром особенно хороша. Стареющие работницы в потертых пальто, пожилые, помятые рабочие со следами алкоголизма на отекших лицах, мелкие чиновники в мешковатых плащах российского пошива - все они бросали на эту пару восторженные, чуть завистливые взгляды, не ведая ни событий прошлой ночи, ни того, каким тернистым путем пробирался Иван Безуглов к своему нынешнему завидному положению.

            - Что было бы с тобой, Таня, если б ты не устроилась на работу в нашу фирму? - вдруг спросил ее Иван, когда толпа вместе с ними выплеснулась на привокзальную площадь.

            - Не знаю, - честно отвечала она. - Я могла бы служить секретарем-референтом в любом СП, но мне нехватало бы твоего чувства высшей цели, чувства служения. И кроме того, в твоей фирме работать слишком интересно, чтобы я променяла ее на дела по импорту каких-нибудь колготок.

            - Однажды мы импортировали колготки, - напомнил ей Иван.

            - Да, - расхохоталась Таня, - и продали их ниже себестоимости. Ты сказал тогда, что не можешь наживаться на несчастных русских женщинах, и потерял на этом около двухсот тысяч.

            - Ничего я не потерял, - Безуглов не любил, когда ему напоминали о его благородстве. - Ты забыла, что на пакетах было написано "Русским женщинам от Ивана Безуглова". Реклама была первоклассная... и придумал ее, между прочим, не кто иной, как Лермонтов, - взгляд Ивана снова потускнел. - Знаешь, он страшно обиделся, когда я выписал ему премию за эту идею. Чуть ли не бросил мне эти деньги в лицо. Кричал, что я купаюсь в роскоши, а он, верный друг и главный генератор идей, получает подачки, на которые не купишь даже запасного колеса к автомобилю.

            - А сколько там было? - поинтересовалась Таня.

            - Хватило бы на новую "Волгу", - сказал Иван. - Лермонтов никогда не понимал, что идеи - вещь хорошая, но президент фирмы - единственный, на кого ложится вся тяжесть делового риска. Вот почему одни становятся владельцами фирм, а другие всю жизнь служат по найму, в лучшем случае - за комиссионные.

            - Все равно, - Таня замешкалась, пытаясь найти верные слова, - мало кто умеет делать бизнес так красиво, как ты, Иван.

            - Мало у кого есть такие преданные помощницы, - Иван галантно поклонился ей, и засмеялся счастливым, совершенно беззаботным смехом.

            На стоянке такси у вокзала Таня увидела обычное для Москвы зрелище - очередь странников с чемоданами, стремящихся по государственной цене доехать по нехитрым житейским делам в разнообразные местности Москвы. Московские таксисты, вероятно, - самое гордое племя на этой планете, ибо свою честь они ставят значительно выше презренного золота. Притормаживая на своих громыхающих "Волгах" в голове очереди, они осведомлялись о маршруте, после чего беззастенчиво захлопывали дверь и стремительно уносилдись в неведомые дали, недостаточными клиентами пренебрегая.

            Впрочем, поодаль от стоянки скучала дюжина водителей частных машин, дожидавшихся заказчиков побогаче. Несмотря на скромный вид Ивана и его перепачканную обувь, к ним с Таней сразу кинулось трое или четверо этих новоявленных бизнесменов. Иван невольно вздохнул. По возвращении из деловых поездок его всегда ждал у вокзала или аэропорта исполнительный Жуковский с тележкой для багажа, а в машине уже сидели немногословные телохранители, в присутствии которых удваивалась его уверенность в себе. Но время не ждало, и Иван с Таней, пообещав водителю пять долларов, сели в первую же попавшуюся "Ладу".

            - У нас нет времени заехать к тебе, - полувопросительно сказал Иван.

            - Ты прав, - отвечала Таня.

            - Тебе придется поехать ко мне, почистить одежду... и отправиться на переговоры как есть, в джинсах и свитере. Я думаю, что ничего страшного не будет. Правда, это твоя первая встреча с господином Верленом... но он поймет, мы объясним ему, что произошло...

            - Воля ваша, господин президент.

            Таня улыбнулась, зная, что в этом будничном наряде она все равно остается молодой и привлекательной. У нее было замечательное настроение - то ли из-за того, что миновала такая серьезная опасность, то ли потому, что она провела так много времени с Иваном Безугловым вне стен офиса. Смущала ее только скованность Ивана, да та зловещая тайна, о которой он упоминал этим утром. загадка, о которой говорил Безуглов.

            Он сказал, что его предают второй раз в жизни. Кто же предал его в первый раз? И не потому ли так странно ведет себя иногда Иван, словно отгораживаясь невидимой стеной от окружающего мира?

            Они донеслись до особняка в считанные минуты, как раз вовремя, чтобы успокоить встревоженного Жуковского, только что подъехавшего забрать шефа. Иван наскоро привел себя в порядок, на всякий случай снял еще две ксерокопии готового контракта, заехал в офис сделать кое-какие распоряжения - и в девять часов двадцать пять минут мягко урчащий "Кадиллак" уже пересек Москва-реку, по которой торжественно плыли зеленоватые льдины, и затормозил у подъезда "Украины". - огромного здания сталинских времен, построенного трудом политзаключенных и обильно украшенного каменными башенками и безвкусными бетонными скульптурами рабочих и колхозниц.

            Павел и Андрей остались охранять офис - шеф решил, что после всех испытаний прошлой ночи вряд ли его, по теории вероятности, ожидает еще одна переделка. По тщательно выглаженному костюму-тройке жемчужного цвета, по снежно-белой рубашке Ивана и галстуку сдержанных тонов, заставлявшему вспомнить о картинах импрессионистов, ни одна душа не сказала бы, что еще несколько часов назад этот уверенный в себе бизнесмен лежал в наручниках на некрашеном полу заброшенного дома. Разумеется, нельзя было узнать в нем и того сдержанного, но исходящего нежностью Ивана, который защищал Таню от натиска толпы в тамбуре электрички.

            Они с Таней одновременно заметили на высоких ступенях гостиницы высматривающего что-то полковника Зеленова, а рядом с ним - молодого человека в черных очках, закрывающих добрую половину лица. Оборвав разговор с полковником, его собеседник резко подался в вертящуюся дверь и исчез из виду. Ошарашенный Зеленов посмотрел ему вслед, потом увидел Ивана и Таню - и его помятое лицо с явными следами ночных возлияний исказила гримаса разочарования, смешанного с откровенной злобой.

            - Вы проиграли, полковник, - твердо сказал Иван, подойдя к Зеленову и глядя ему прямо в лицо. - Вы проиграли дважды - сначала вам не удалось спровоцировать меня на преступную сделку, а потом - сорвать сегодняшний контракт другим, еще более подлым способом. Странные способы вести бизнес у банка "Народный кредит"! Неужели правда, что он был открыт на деньги партийной мафии? Вы низкий человек, полковник. Вы были честным офицером, а стали заурядным преступником...

            - Я никогда не был честным офицером, - цинично произнес Зеленов. - Я был лишь орудием выполнения преступных приказов большевистской государственной машины. Но у меня была престижная работа, было положение в обществе. А теперь, при вашей демократической власти, мне приходится заниматься грязными делами, рисковать жизнью и свободой. Я ненавижу вас и таких, как вы, Безуглов. И вы напрасно думаете, что я проиграл!

            Лицо полковника исказилось до неузнаваемости. Молниеносным движением он сунул руку в карман своего армейского плаща и Таня с ужасом увидела блеск нержавеющей стали. Степенные туристы-финны, заходившие в туристический автобус, обернулись на ее крик и тоже остолбенели. Полковник замахнулся, чтобы ударить Ивана - но тут же взвыл от нестерпимой боли, словно раненая гиена, выронил нож и обхватил левой рукой запястье правой, куда пришелся стремительный удар ребром ладони Безуглова. Покуда Зеленов с жалким видом корчился и подпрыгивал, страдая не только от боли, но и от унижения, невозмутимый Безуглов хладнокровно наклонился, поднял нож и положил его в карман своего белого плаща.

            - Вы не против, господин полковник, если я возьму себе этот маленький сувенир? - сказал он.

            Зеленов, совершенно уничтоженный, снова взвыл и засеменил по ступенькам лестницы, на ходу бормоча какие-то проклятия и перемежая их грязными солдатскими ругательствами.

            - Славный нож, - засмеялся Иван, рассматривая свой трофей, - представляешь, Таня, в каком я был бы виде, если бы эти двенадцать сантиметров загнали мне в бок.

            - Как ты можешь шутить в такие минуты? - еле выдохнула Таня, не скрывая восхищения. - Я и не знала, что ты учил каратэ.

            - Бизнесмену в России без этого нельзя, - ответил Иван. - Ты ведь знаешь мои правила - не употреблять смертоносного оружия. А защищаться иногда, как видишь, приходится.

            - У вас все в порядке, шеф? - подбежал к ним Жуковский.

            - Не беспокойся, Вася, - Иван улыбнулся, - как видишь, я умею за себя постоять. Думаю, что лучевую кость я ему сломал. И поделом.

            - Надо заявить в милицию, - сказал Жуковский.

            - Я не мстителен, - Иван покачал головой, - к тому же чем нам поможет милиция? Я уверен, что половина милиционеров - дружки Зеленова и его компании. А если они и начнут следствие, то потянутся допросы, вызовы, суды... Ты думаешь, у меня есть время на все эти развлечения? Нет, пусть идет с Богом, только не попадается мне больше. В следующий раз я сломаю ему не запястье, а шею. Есть предел терпению даже у Ивана Безуглова. А теперь ступай в машину, Василий. У нас с Татьяной очень серьезная встреча.

            Трое дежурных у входа не пускали в гостиницу каких-то мелких дельцов - как, впрочем, никого, кто не мог показать справки о проживании в гостинице. В который раз поразилась Таня умению Ивана спокойно преодолевать эти заслоны, стоявшие, по традиции большевистских времен, у входа в любую гостиницу. Иван просто проходил мимо них, и было в его облике нечто столь решительное, что заставляло даже самых придирчивых дежурных не задавать ему никаких вопросов. В холле гостиницы царило обычное утреннее оживление. Пожилая американская пара, непривычная к российской неразберихе, шумно пыталась чего-то добиться у администратора - кажется, починки водопроводного крана. Понемногу собирались туристические группы, звучала финская, японская, английская речь. Скромно сидели в буфете над кофе и кока-колой крикливо накрашенные дамы в мини-юбках - для них утро было концом рабочего дня, вернее, рабочей ночи. Таня невольно бросила на них любопытный взгляд. Она встречала этих дам в гостиницах для иностранцев и раньше, но никогда не могла понять, что заставляет их отдавать за такую пошлую материю, как деньги, самое дорогое, что есть у женщины.

            - Бедные девушки, - сказал Безуглов, словно прочитав ее мысли. - Они сами не подозревают, чем расплачиваются за свои заработки.

            - Чем, Иван?

            - Невозможностью полюбить, - отвечал Иван. - Ничего нет на свете страшнее.

            - Откуда ты знаешь?

            - Поверь мне, - отвечал Иван с неожиданной горечью. - Но не будем об этом, Таня. Видишь, за столиком в углу сидят наши партнеры.

            Обменявшись визитными карточками с тремя корректными смуглыми корейцами, поразительно похожими друг на друга, они поднялись в конференц-зал. Первым, что появилось на столе переговоров, был не текст контракта, и даже не деловые блокноты участников переговоров, а квадратная, темно-зеленого стекла бутылка текилы сеульского производства с яркой этикеткой. Как некогда японское виски, она стремительно завоевывала мировой рынок, и когда Таня пригубила обжигающий напиток, она взглянула на корейцев с недоверчивым уважением.

            - Теперь я понимаю, почему мексиканское правительство пытается помешать вашему производству, - улыбнулась она. - Это и впрямь продукция мирового класса.

 

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

 

 

            Время клонилось к полудню. Все участники переговоров, включая подоспевшего Лермонтова, на подбородке которого чернели следы порезов от торопливого бритья, уже порядком притомились, однако кропотливая работа над контрактом близилась к завершению, благо за старомодным дубовым столом, покрытым зеленой суконной скатертью, сошлись два президента крупных компаний, которые могли принимать решения, не советуясь с заместителями. Хотя, конечно же, заместители тоже не зря сидели в просторном конференц-зале с высокоими потолками, и один из корейцев добрых полчаса на невозможном юридическом языке объяснял сбитому с толку Лермонтову тонкости выдачи револьверных аккредитивов в Сеуле с оплатой через Монреальский банк. (Сделка осложнялась тем, что груз из Мексики отправлялся сначала в снежную Канаду, где переоформлялся, и только после этого - в Сеул. Больше всего на свете Иван обожал устраивать сложные операции, с целыми цепочками партнеров.)

            Время от времени то один, то другой из собравшихся недоуменно поглядывал на огромные настенные часы с профилем Ленина. Дожидались Поля Верлена - его подпись тоже требовалась на контракте. С улицы доносились гудки грузовиков, выстрелы выхлопных труб, свистки милиционеров - столица России продолжала свою суетливую жизнь. Над мутной Москва-рекой кричали грузные чайки. Вдали, за рекой, ослепительно сияли полированным золотом древние купола кремлевских соборов. Толстоногая, краснолицая горничная в игривом алом переднике уже второй раз принесла на подносе дымящийся чай, сваренный по особому заказу корейцев. Сеульцы переглянулись.

            - Не желаете ли перекусить - голос помощника президента был по-восточному ласков и предупредителен. - Мы принесли с собой национальных корейских блюд. Отвлечемся от переговоров хотя бы минут на десять. Тем более, что практически все сделано, а господин Верлен еще не явился.

.           - Господин Верлен нередко опаздывает, - усмехнулся Иван, - с его объемом работы, тем более в чужой стране, это неудивительно. Но я уверен, что он непременно приедет.

            Обширные контакты во всем мире, баснословное богатство, бесконечное обаяние - вот что приходилось слышать Тане о господине Верлене. Всякий раз, когда звучала эта фамилия, она ощущала укол любопытства. Нью-йоркские партнеры говорили о "Верлене и Рембо" как одной из самых солидных фирм в Канаде, а о ее единственном владельце отзывались с неизменным благоговением. (Артур Рембо, основатель фирмы, отошел от дел еще в незапамятные годы и посвятил себя, по слухам, изящной словесности). Еще в годы агонии большевистской власти Верлен победил во всемирном конкурсе на строительство завода электроники в Санкт-Петербурге, снабжавший своими изделиями чуть не половину населения северной столицы, и с тех пор все чаще и чаще приезжал в Россию. Рано или поздно его путь должен был скреститься с дорогой Ивана Безуглова - и Таня не удивилась, когда сами корейцы предложили услуги Поля по перевалке мексиканских кактусов, тем более, что он уже вторую неделю находился в Москве. .

            Между тем кореец открыл свой кейс и поставил на стол к поблескивающей квадратной бутылке давешней текилы (к которой Иван не притронулся - он никогда не употреблял алкоголя в рабочее время, даже если речь шла о дегустации - исключением был только редкий бокал шампанского) завернутое в прозрачную пленку блюдо с изящно разложенными тонкими ломтиками вишнево-красного цвета. От ломтиков исходил аппетитный, хотя и непривычный запах вяленого мяса и восточных специй - Таня различила пряный аромат гвоздики, острый - мускатного ореха и кисловатый - кумина. Специи, особенно восточные, были ее тайной страстью.

            Второй помощник президента достал сверкающий хромом и никелем "Никон" и принялся снимать сначала стол переговоров, затем - по очереди - всех участников. Президент фирмы встал со своего кресла, и его гладкое лицо, совершенно не выдававшее возраста, приняло торжественное выражение.

            - Наша излюбленная еда, - английский язык президента был безупречен, словно господин Ким Ду-Хван кончал Гарвард. Впрочем, так оно, по верным сведениям, и было. - С большим тщанием готовится из особой породы собаки, которую обильно откармливают перед убоем, как у вас гусей. Как вы думаете, господин Безуглов, можно ли пробудить у русских интерес к этому блюду?

            Иван, уже простодушно подносивший ломтик сушеной собаки ко рту, чуть не поперхнулся, а у Тани, которая отказалась от деликатеса с самого начала, замерло сердце. Неужели ее кумир опозорится перед партнерами?

            - Ваши соотечественники поедают своих четвероногих друзей? - не удержалась она от недоуменного и, прямо скажем, несколько бестактного вопроса, которым хотела всего-навсего дать Ивану несколько секунд на то, чтобы прийти в себя. Он понял это и с чуть заметной улыбкой благодарно кивнул Тане.

            - Они не больше друзья нам, чем китайцам - кошки и змеи, - парировал Чо Ду-Хван, - к тому же, разве русские не едят соленых рыбьих яиц, называя их "икрой"?

            Все трое корейцев со своей стороны стола пристально следили за тем, как Безуглов медленно подносит ко рту заморское лакомство.

            "Видимо, - подумала слегка обескураженная Таня, - таким своеобразным способом в этой компании проверяют искренность своих европейских партнеров - но и иные русские бизнесмены любят испытывать западных предпринимателей огромными количествами водки".

            Иван не ударил лицом в грязь. Изображая наслаждение, он медленно разжевал кусок сушеной собаки своими ровными белыми зубами, а затем и проглотил. То же самое вслед за ним пришлось сделать и Лермонтову, губы которого кривились от отвращения. Таня с восторгом заметила, что мужественное лицо Безуглова так и не изменило спокойного, достойного выражения.

            - Пикантный аромат, - хладнокровно сказал Иван, - отличная консистенция. Смотрите, как бы мексиканцы, чтобы отомстить вам за текилу, не начали изготовлять эту продукцию где-нибудь в Тегусигальпе. Тогда моей фирме придется перевозить из Кореи через Россию целые стада ваших мясных собак. А что это за салат, господа?

            - Также наше любимое блюдо, - президент испытующе посмотрел в глаза Ивану. - Корейская капуста в остром соусе, так называемая ким-чи. Угощайтесь, господин Безуглов. Прошу вас, господин Лермонтов, - он бросил на юриста взгляд, полный тщательно скрываемой насмешки, - только советую сразу же запивать водой... или текилой. Рассказывал ли я вам, что для разработки рецепта мы послали семьдесят пять сотрудников в Мексику на два года? Специалисты не отличают ее от настоящей.

            Иван качнул головой, но все же взял на плстмассовую вилку немного салата, состоявшего из бледно-зеленых листьев, обильно пересыпанных кайеннским перцем, сдобренных чесноком и чем-то розовым, по виду напоминавшим креветки.

            "Это должно быть очень остро, Иван,"тихо предупредила его Таня по-русски. "Я пробовала этот салат в Узбекистане, и во рту у меня горит до сих пор".

             "Не острее, чем нож полковника Зеленова," - возразил он, запивая салат горячим чаем.

            Сколько всего случилось за последние сутки! Таня впервые осознала, как нравится ей наблюдать за Иваном в те моменты, когда он занимается простыми человеческими делами - пьет, ест, умывается ледяной водой, обнажившись до пояса, как сегодня утром на даче. Что-то вдруг изменилось в ней. Еще позавчера она могла заслуженно похвастаться тем, что никогда не позволяла себе личных мыслей в рабочее время, и не раз обрывала бесконечные беседы молоденьких секретарш о своих ухажерах. А теперь, стенографируя по-английски, она все чаще поднимала глаза на Ивана и с трудом одолевала соблазн представлять под всегдашней белой рубахой и цветастым галстуком его мужественное, мускулистое тело, обещавшее той счастливой женщине, которой достанется любовь Ивана, не только крепкие и жаркие объятия, но и покой и защиту. Казалось, что Иван видит этот новый жадный огонек в ее глазах - и не может остаться равнодушным.

            Тем временем несчастный Лермонтов безуспешно сражался с предательским угощением. Едва обжигающее блюдо коснулось его узких, бескровных губ, как он издал нечто похожее на стон - и вскочил бы с места в негодовании, если б не решительный, тяжелый взгляд Ивана, напомнивший ему об этикете. Кое-как утолив жжение во рту добрым галлоном ледяной воды, он обессиленно вздохнул.

            - От вашего угощения у меня из головы вылетят все юридические термины, - проворчал он, доставая сигареты. Показалось ли Тане, или его лицо на миг исказила гримаса неудовольствия, когда он увидел знакомую надпись "Иван Безуглов" на фирменной зажигалке? Крепкая русская сигарета распространила по небольшому конференц-залу устойчивый запах турецкого табака.

            - Миша, - негромко сказал Иван, - сколько раз я предупреждал тебя, что на переговорах с западными партнерами следует курить только американский или английский табак?

            - У меня не было денег, - проворчал Лермонтов. - Из-за проклятой инфляции приличные сигареты стоят уже сто рублей за пачку, а валюты мне фирма не платит.

            - Ты сошел с ума, - холодно отвечал Иван еле слышным голосом, - вдруг кто-то из корейцев знает русский? Что они подумают о фирме? Или ты нарочно хочешь нас скомпрометировать?

            Но русского языка корейцы, очевидно, не знали. Их дружелюбный смех при виде через силу улыбающегося Лермонтова означал, что лед недоверия был окончательно сломан. Господин Ким Ду-Хван приложил изящную, словно выточенную из старой слоновой кости, руку к сердцу - и согласился почти со всем текстом контракта, с такими хлопотами подготовленного фирмой. Лермонтов только составлял документы, но не обладал правом подписи. Посматривая своими бегающими глазами в сторону, он выпил уже куда больше текилы из своего бокала, чем полагалось бы для дегустации. По исправленному тексту он уже догадался, что коллеги успели обнаружить в контракте серьезный недосмотр. .

            Между тем двойные двери стремительно распахнулись, и влетел седовласый, розовощекий, дышащий буйной энергией господин Верлен. Можно было подумать, что он нарочно дожидался момента, когда ритуал испытания кончится и блюдо с сушеной собакой, равно как и предательский огненный салат перекочуют обратно в кейс к заместителю Ким Ду-Хвана. Таня с любопытством смотрела на этого самоуверенного здоровяка гигантского роста с неуклюжей, грациозностью в движениях, который, казалось, заполнил собой всю комнату. На господине Верлене был великолепно сидящий синий костюм, белейшая рубашка из натурального шелка (после некольких уроков, полученных от младшей сестры, Таня прекрасно умела отличать настоящие ткани от синтетических), а когда он танцующей, энергичной походкой приблизился к Ким Ду-Хвану и наклонился, чтобы пожать ему руку, на задней стороне его галстука мелькнула этикетка "Кристиан Диор". Безупречно выбритый господин Верлен благоухал одеколоном "Эгоист", терпкий, волнующий запах которого Таня не спутала бы ни с чем в мире. Его объемистый кейс из сыромятной кожи с патентованным замком мог, казалось, вместить документацию целой конторы. На безымянном пальце господина Верлена блистал массивный золотой перстень с крупным бриллиантом.

            - Послезавтра я уже улетаю в Монреаль, - его полные алые губы сложились в обезоруживающую улыбку, - и эти последние дни, как всегда, превращаются в сущий ад. К тому же от "Савоя", где я остановился, не так далеко до вашей гостиницы, но я около часу прождал заказанного лимузина. Даже двухэтажный "люкс" не в радость, когда в нем приходится убивать время в бесцельном ожидании. В этой стране очередей не понимают, что час моего рабочего времени стоит несколько тысяч долларов, - в голосе его прорезалось легкое негодование.

            - Мой шофер мог бы съездить за вами, - сказал Иван, поднимая на миллионера испытующие глаза. - Все ли в порядке с заводом в Санкт-Петербурге?

            - Вышел на полную мощность! - с неподдельной радостью воскликнул господи Верлен. - Восхищен вашей эффективностью, господин Ким Ду-Хван. Подумать только, ведь я сказал вам о необходимых микросхемах только в понедельник. Вчера утром первая партия уже была у дверей завода. На сорок пять процентов дешевле японских. Лично мне было бы все равно, вы понимаете, но когда завод планирует часть продукции продавать на внутреннем рынке, важен каждый цент экономии.

            Ким Ду-Хван склонил голову в полупоклоне, как бы давая понять, что для него в этом нет ничего необычного.

            - Советский Союз распался, - вальяжно объяснял Поль, обращаясь не столько ко всем присутствующим, сколько к Тане, - власти независимой Латвии обложили свои микросхемы такой грабительской экспортной пошлиной, что пришлось разорвать контракт с Ригой и просить об этом одолжении наших корейских друзей.

            Господин Верлен самостоятельно подтащил к столу тяжелое кресло, обитое черной кожей, удобно устроился за столом, безотчетным движением взял стопку страниц контракта и, не прерывая беседы, надел массивные очки в роговой оправе. Как бы машинально перелистывая страницы, он в считанные минуты добрался до самой последней и отложил всю стопку в сторону. Лермонтов следил за ним хмурым, недоверчивым взглядом. Однако едва закончив свой рассказ, Поль Верлен придвинул к себе страницы уже совсем другим движением, самоуверенным и властным.

            - Фрахт ФОБ мексиканский порт, господин Безуглов? Демараж за ваш счет? Упаковка в стандартных сорокафутовых контейнерах? Аккредитив подтвержденный и безотзывный? И, должно быть, с индоссаментом? Как вы понимаете, я готов взять на себя все технические аспекты перевалки, но гарантом сделки должна целиком выступать московская фирма.

            Иван утвердительно кивал в ответ на все вопросы.

            - Погодите, - вмешался Лермонтов, по-прежнему не веривший, что Верлен успел таким легкомысленным манером прочесть весь документ, который стоил ему трех дней работы. - Мы, кажется, пропустили пункт о канадском таможенном контроле. Вы согласны взять на себя эту ответственность?

            Верлен быстро повернулся к юристу.

            - Не беспокойтесь, молодой человек, - сказал он насмешливо, - у меня в Монреале есть собственные закрытые склады, так что продукция будет экстерриториальной все двое суток, и таможенная очистка не потребуется. .

            Очевидно, он ухитрился не только тщательно прочитать весь контракт, но и проанализировать его. Едва ли не первый раз за эти годы Таня увидела бизнесмена, который мог соревноваться с Иваном Безугловым.

            - Наш аккредитив будет выписан через два дня после получения телефакса из Сеула, за вычетом комиссии и платы за перегрузку, - продолжил Верлен. - Вы, я вижу, уже подписали контракт, господин Ким Ду-Хван? А вы, господин Безуглов?

            Иван неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака, подбитого серым атласом, свой перьевой "Паркер" малахитового цвета (точную копию модели 1928 года) и протянул руку к контракту. Как восхищалась Таня его строгим лицом в такие минуты! Казалось, на нем написаны вся радость, бушующая в душе талантливого предпринимателя, от завершения тяжелого труда, от того, что удалось собрать вместе людей со всех концов света и объединить их в одном общем деле. Иван поочередно поставил свои инициалы на всех страницах контракта, а на самой последней - размашисто расписался крупным, отчетливым почерком, вполне выдававшим его честную и открытую натуру.

            - В таком случае и у меня никаких возражений, - жизнерадостно заключил Поль Верлен. Под лучом весеннего солнца из высокого окна его массивная авторучка с той же монограммой, что и перстень, лучилась тусклым, тяжелым блеском. - Да-да, - он заметил любопытный взгляд Тани, - действительно золотая. Подарок от жены на пятидесятилетие. Что поделать, дорогая Таня, все мы не молодеем.

            Он посетовал на то, как мало места ему оставили для подписи, и украсил последнюю стра- ницу витиеватым знаком, в котором при желании можно было прочесть любую фамилию. Корей- цы тут же поднялись и начали церемонно раскланиваться, отказавшись от совместного обеда.

            - Что ж, до новых встреч, - Иван крепко пожал руку своему новому партнеру. - Будем держать связь по телефаксу, и ручаюсь, что через месяц с небольшим к вам прибудет целый пароход вашего драгоценного сырья. А пока давайте завершим гастрономическую тему. Выб кажется, упоминали в разговоре рыбьи яйца? Существует несколько разновидностей черной икры - она добывается...

            - Из белуги, осетра и стерляди, - завершила за него Таня.

            Иван, не говоря ни слова, раскрыл невзрачную картонную коробку, которую в самом начале переговоров принес Жуковский. Отуда он извлек четыре увесистые, по килограмму каждая, жестяные банки с изображенной на крышке невиданной рыбой - острые плавники, хищная морда, - и протянул по одной всем троим корейцам, а также господину Верлену. Тот недоверчиво открыл банку - и глазам присутствующих предстала ровная, маслянистая поверхность, отливающая темно-серым.

            - Стерляжья икра! - воскликнул Верлен. - Самая драгоценная разновидность этого деликатеса. Но ведь ее уже нет на рынке! Моя фирма безуспешно гоняется за этим товаром уже больше года. Нью-йоркские гурманы готовы платить за нее любые деньги.

            Иван пожал плечами.

            - У нашей фирмы большие возможности, - заключил он, - думается, что мы поможем вам выполнить этот заказ в минимальные сроки.

            Господин Ким Ду-Хван и его подчиненные уже прятали подарок в свои кейсы, благодарили, кланялись, смущались, торопились. Иной бы подумал, что подарок Ивана предназначен для того, чтобы мягко отомстить им за сушеную собаку и ким-чи, но Таня знала своего шефа - он был чужд мстительности, и хотел от чистого сердца, чтобы корейцы увезли в Сеул самое редкое и драгоценное, что только есть в России. Кажется, и они это поняли, во всяком случае, прощальная улыбка Ким Ду-Хвана была более радушной, чем полагается по восточным правилам поведения.

            Через десять минут Лермонтов, Иван, Таня и господин Верлен уже сидели за белой скатертью ресторана при "Украине". Скромный стол украшала ледяная бутылка русского шампанского, только что с внушительным хлопком открытая исполнительным, но чудовищно медлительным официантом.

            - Я еще раз прошу прощения за опоздание, - заметил Верлен Ивану. - Тому были свои настоящие причины, о которых чуть позже.

            Он выразительно посмотрел на Лермонтова и Таню.

            - У меня нет секретов от своих служащих, - твердо сказал Иван, чуть помедлив. - Наша небольшая компания достигла такого веса в деловом мире только за счет стопроцентного доверия между ее работниками.

            При этих словах Таня заметила, как Лермонтов заерзал на своем стуле.

            - Как странно, господин Верлен, - сказала она, чтобы разрядить слегка напряженную атмосферу. - Никогда в жизни наши партнеры не приносили с собой национальных блюд. Впрочем, наверное, бедным сеульцам уже надоела европейское питание, тем более, в его русском варианте. А вам?

            - Мне нравится русская кухня, Таня, - отвечал Верлен серьезно. - Борщ, пирожки, грибы... Что же до сеульцев, то я уже прошел обряд испытания сушеной собакой еще года три назад. Это старая шутка господина Ким Ду-Хвана, который далеко не так сердечен и простодушен, как хочет казаться. Впрочем, бизнесмен он, за вычетом этой странности, честный и дельный. Никогда не подозревал, что на старости лет буду заниматься такими экзотическими сделками, - вдруг засмеялся он. - Вы понимаете, господин Безуглов, что наш транспортный отдел легко справится с перевалкой ваших кактусов, но прибыли мы практически не получим.

            - Не верится, что ваша фирма будет заниматься благотворительностью, - тонко улыбнулся Иван.

            - О нет, себе в убыток мы не работаем, - вокруг проницательных, живых глаз Верлена вдруг собрались морщинки, выдающие его возраст. - Вот почему мне, по всей видимости, придется на этот раз уехать из России практически несолоно хлебавши - так, кажется, выражаются по русскому языку?

            Взгляд его стал сосредоточенным, как у всякого бизнесмена, решающего сложную деловую проблему.

            - Бизнес здесь становится все сложнее. Не хочу обидеть вас, господин Безуглов, - продолжал он, раскачивая в руке бокал с шампанским, исходящим легкими пузырьками, - но кое-кто из русских предпринимателей нового поколения разочаровывает меня. Например, сегодня в девять утра я получил телефонный звонок, которым меня настоятельно уговаривали, что вы на переговоры не приедете, что фирма ваша ненадежна, и в этой сделке ее вполне может заменить...

            - Банк "Народный кредит"? - не удержался Безуглов, искоса бросив взгляд на своего юриста.

 

 

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 

            Отправив Лермонтова с Жуковским в офис на "Кадиллаке", Таня с Иваном из вежливости сели в "Чайку", нанятую Полем для разъездов по городу. Мрачный шофер, не говоривший по-английски, долго не мог завести внушительную, но не слишком надежную машину. Наконец, выплевывая сизый выхлопной дым и ощутимо подскакивая на неровностях разбитого асфальта, она покатила по Кутузовскому проспекту. С правой стороны за рекой высилось увенчанное золотыми курантами белокаменное здание, знакомое любому москвичу, а с августа прошлого года - и любому телезрителю мира.

            - Вот резиденция российского правительства, которую мы в шутку называли "Белым домом", - заметил Иван. - Вокруг него до сих пор сохранились остатки баррикад. В августе было страшное время, Поль. Большевики едва не вернулись к власти, и сейчас вместо нас, господин Верлен, на этом лимузине катался бы какой-нибудь секретарь райкома партии или инструктор ЦК КПСС в компании с канадским коммунистическим чиновником. Отвратительная, доложу вам, публика.

            - Мне пришлось бы кататься на моем "Мерседесе", - засмеялся Поль, - но, думаю, по Монреалю, а не по этому городу. А вам?

            - Боюсь и подумать, что бы со мной сделали большевики, - откликнулся Безуглов, провожая взглядом удалявшийся величественный дом, на котором развевался трехцветный национальный флаг России. - Больше всего в мире эти людоеды ненавидят свободное предпринимательство. Они не так глупы, господин Верлен. Как говорил мне замученный большевиками отец, они всегда понимали, что бизнес - лишь первый шаг на пути превращения раба в гражданина. Но они упустили время. Уже никто не хочет быть рабом в этой стране, кроме горстки бывших коммунистов.

            - Да и те хотят быть не рабами, а рабовладельцами, Иван, - с волнением вставила Таня.

            - Вот почему весь состав моей фирмы сражался на баррикадах с первого до последнего часа. Даже Лермонтов был там со своей гитарой.

            Машина давно миновала Белый дом, и катила теперь по Новому Арбату, прямо на величественные древние стены Кремля. Однако Верлен продолжал расспрашивать своих хозяев о тех героических днях, когда горстка москвичей под предводительством храброго российского премьера отважно выступила на защиту молодой демократии против вооруженных до зубов офицеров КГБ и сбитых с толку солдат, которым отдавали приказы такие же преступники, как сидевшие в здании ЦК, только в военной форме.

            - Женщинам из офиса Иван запретил идти на баррикады, - пожаловалась Таня. - Даже пригрозил, что уволит.

            - Как будто вы послушались! - Иван усмехнулся. - Никогда не забуду, как встретил вас со Светой у самой линии огня. Помнишь, как быстро кончился кофе в вашем термосе? Но послушай, наши воспоминания утомят господина Верлена. Вернемся лучше к делу. В конторе нас ожидают переговоры с участием Тютчева и одной твоей близкой знакомой...

            - Иван! - взмолилась Таня. - Я и так уже потеряла пол-дня. Почему ты не берешь нашего Баратынского на эти совещания? После летней школы в Неаполе он знает английский не хуже меня. У меня столько собственной работы! Через неделю я должна сдать тебе обоснование на проект нового швейного комбината, а оно готово едва наполовину.

            - Госпожа Алушкова, - сказал Иван нарочито строгим голосом, - пока еще я ваш начальник, и потрудитесь выполнять мои приказания. Это обоснование может и не понадобиться...

            Тяжелая "Чайка" мягко выкатилась на Моховую, проехала мимо беломраморного здания Румянцевской библиотеки, опутанной строительными лесами, миновала музей Пушкина и заехала в путаницу узких арбатских переулков. До конторы оставались считанные минуты, и Таня, достав из сумочки свою парижскую пудреницу (единственный сувенир, который она успела купить в аэропорту во время той злополучной деловой поездки), заранее принялась прихорашиваться. К своему удовольствию, она увидела в зеркальце, что правильные, как бы акварельные черты ее свежего молодого лица совсем не пострадали от бурных событий минувшей ночи.

            - Милости прошу в мой кабинет, - гостеприимно распахнул двери Иавн. - Он, конечно, скромнее вашего, господин Верлен, но для Москвы вполне неплох.

            Седовласый миллионер с интересом оглядывался вокруг.

            - Ваш кабинет ничуть не хуже моего собственного, - сказал он с удивлением. - Правда, мы обычно ведем переговоры в особом зале, вы помните его - огромный, отделанный кленовым деревом в колониальном стиле. Но я понимаю, что Москва - не Монреаль, здесь всем приходится тесниться. За неделю в вашей столице мне доводилось видеть самые странные офисы, господин Безуглов. Большинство было расположено в обычных квартирах, в уродливых блочных домах - как это - у дьявола на куличках. Но даже если говорить о профессиональных офисах - ни в одном не было так уютно, не считая, конечно, представительств западных компаний. Кроме того, у вас самый очаровательный и деловой секретарь-референт в России. Я бы с удовольствием нанял бы ее в свои собственные личные секретари.

            Таня вздрогнула. Ее смущали комплименты миллионера, ей было неловко под испытующим, дразнящим взглядом его синих глаз за очками в платиновой оправе. Господин Верлен очевидно наслаждался жизнью в полную меру возможностей главы компании с миллиардными оборотами. Кроме того, он явно не упускал случая напомнить русским партнерам о дистанции между бизнесменом с тридцатилетним стажем и начинающими предпринимателями из пробуждающейся страны.

            - Вам не трудно здесь без помощников, господин Верлен? - спросила она.

            - Переводчик мне не нужен, - Верлен по-хозяйски раскинулся в кресле Ивана, словно сидел в собственном кабинете, - года три тому назад, то ли от скуки, то ли от предчувствия, что в России скоро настанут многообещающие времена для западного бизнеса, я на старости лет нанял преподавателя и, как видите, не так уж худо выучил русский язык. Все мои инженеры и специалисты по маркетингу либо в Монреале, либо в Петербурге, там же я оставил обоих секретарей-референтов. Пусть отдохнут несколько дней в этом замечательном городе. А мне, признаться, захотелось тряхнуть стариной, когда я разъезжал - когда в одиночестве, когда с молодым еще Артуром Рембо - в одиночестве по градам и весям, продавая то сухофрукты, то дрянной японский ширпотреб. Поверьте, это было нелегко, но я с удовольствием вспоминаю те годы. Где же ваши клиенты, господин Безуглов?

            Стоило ему задать этот вопрос, как в двери постучались, и в кабинет вошел Тютчев, а за ним - Таня не поверила своим глазам - смущенная Света в темно-синем сатиновом халате и грубых рабочих туфлях. Под халатом, впрочем, переливалась лиловым и сиреневым подаренная вчера Таней блузка.

            - Утром на собрании мы пригрозили бессрочной забастовкой. Директор, трусливый, как и все бывшие большевики, сдался. Фабрика теперь наша, Танечка!

            Старшая сестра, не в силах сдержать своих чувств, кинулась к ней на шею и расцеловала. Господин Верлен, ничего не знавший, наблюдая за объятиями сестер с известным недоумением.

            - Поль, - обратился к нему Иван Безуглов, - в России вам еще не раз доведется встретиться с небывалыми вещами. Как бы то ни было, позвольте рекомендовать вам вашего будущего партнера Светлану Алушкову. Несмотря на свой юный возраст, с сегодняшнего дня она стала заместителем директора швейной фабрики "Красная заря" по импорту и экспорту. А фабрика, по всей видимости, на днях заключит с нами договор о консорциуме и консультационных услугах. Мы готовы вкладывать средства в ее переоборудование и выпуск современных товаров. А вы, господин Верлен?

            - Говорить об этом рановато, - протянул Поль, недоверчиво меряя взглядом юную заметительницу директора, - тем более, что я только что вложил порядочную сумму в совместный русско-канадский кинофильм... но в принципе я, разумеется, готов на любое плодоворное сотрудничество. Моя система магазинов готового платья нуждается в товарах, которые в Гонконге и в Корее с каждым годом шить становится все дороже. Россия, конечно же, могла бы занять их место. Сколько получают в месяц ваши коллеги, Светлана?

            - Пока фабрика была собственностью правительства, им платили в месяц по две тысячи рублей, - сказала Светлана. - Теперь, когда мы сами себе хозяева, эту зарплату надо, наверное, как минимум удвоить.

            Господин Верлен раскатисто рассмеялся.

            - При нынешнем курсе доллара это было бы исключительно выгодно, - взгляд его, направленный на Светлану, был исполнен снисхождения пожилого, многоопытного бизнесмена к юному коллеге, - но не в моих привычках резать курицу, несущую золотые яйца. Если я буду финансировать переоборудование фабрики, то зарплата будет выше нынешней в четыре-пять раз. Это заставит ваших работниц держаться за свое место, не воровать и соблюдать трудовую дисциплину. Кто будет заниматься обоснованием с вашей стороны?

            - Господин Тютчев уже составляет его, - сказала Таня. - юридической стороной займется Лермонтов, перевод на английский сделаем мы с Баратынским. Думаю, что через неделю оно будет готово.

            - Отлично, - подытожил Верлен. - В таком случае сегодня мы съездим на вашу фабрику, посмотрим, в каком она состоянии, сколько потребуется вложений и во что... Кроме того, я полагаю, что господину Тютчеву и госпоже Алушковой-младшей следует присоединиться к вам, господин Безуглов, и к вам, Татьяна, в вашей поездке в Монреаль. Будет идеально, если вы пуститесь в путь дней через десять.

            - Вы идеалист, господин Верлен, - сказала Света, ни разу не бывавшая за границей. - Нам нужно сначала получить приглашение, потом выездные визы, потому купить билет...

            Таня пришла в полное замешательство. Иван действительно собирался в Монреаль, она занималась оформлением его паспорта. Речь шла о переводе денег и о переговорах по строительству в Москве такого же электронного завода, как в Петербурге. Кроме того, дотошный Безуглов хотел своими глазами убедиться в том, что груз кактусов будет должным образом перегружен и отправлен в Сеул. Хотел он и посмотреть на швейную империю Поля. Но ни разу не шло речи о том, чтобы взять с собой Таню. Что это? подумала она. Неужели после сегодняшней ночи чувства Ивана к ней переменились? Шепнул ли он о своих планах Полю? Или сам Поль хочет увидеть ее в Монреале? Но зачем же?

            Тем временем Поль, по-отечески улыбнувшись юной Светлане, раскрыл свой кейс и достал из него объемистую папку. В папке оказалась пачка типографских приглашений в Канаду на бланках фирмы "Верлен и Рембо". Он разложил бланки на столе Ивана и вписал в них имена Тани, Тютчева и Светланы, а затем оттиснул на всех трех приглашениях круглую печать, извлеченную из сафьяновой коробочки.

            - Как видите, - он протянул приглашения Ивану, - поскольку приглашаю этих дам и господ лично я, то фирма берет на себя оплату не только проживания, но и билетов через океан. И не вздумайте отказываться! - он предупредительно поднял свою пухлую белую ладонь и покачал ей в воздухе. - Я прекрасно понимаю вашу гордость, Иван, но, думаю, средств у меня в настоящее время все-таки побольше. А сэкономленные деньги пустите на премии своим сотрудникам. Вернее, сотрудницам.

            - - Я готов принять ваш щедрый подарок - в конце концов, свои люди, сочтемся, - сказал Иван, - но вы уверены в целесообразности этой поездки, господин Верлен? Я считал, что могу справиться с ней и самостоятельно. Вы же сами предпочитаете путешествовать в одиночку.

            - Я старый человек, - сказал Верлен не без кокетства, - а вы молоды, вам интереснее делить свои впечателния с друзьями.  Кроме того, у вас слишком много дел, чтобы забивать себе голову вопросами выкроек, фасонов, плотности ткани, количества ниток в утке и основе. Нет, Иван, не экономьте на специалистах.

            - Таня нужнее в Москве, - сказал Иван, и эти слова обожгли ее, словно удар плеткой по лицу. Значит, она жестоко заблуждалась. Прошлая ночь ничего не значила, они по-прежнему босс и подчиненный, ничему романтическому не бывать между ними...

            - Вы совершенно правы, господин Безуглов, - сказала она ледяным голосом, - я думаю, мне лучше остаться в Москве.

            - Мы решим этот вопрос без господина Верлена, - резко сказал Иван. - А теперь мы с господином Тютчевым и со Светой просим у вас прощения. Нам надо отлучиться в банк утвердить кредит в рублях для нового предприятия. Господин Верлен, мой секретарь Таня к вашим услугам на этот час. Советую вам отобедать в кафе "Пречистенка". Мы подъедем туда ровно в два часа тридцать минут, и прямым ходом отправимся на фабрику.

            Вскоре Таня с Полем уже сидели в уютном, полутемном зале кафе, решив ограничиться легкими закусками. Играла тихая музыка, в полутьме сверкали ряды бутылок на полке бара. Таня забыла свою обиду на Ивана, тем более, что снова чувствовала себя на работе.

            - Что же заставляет вас вкладывать деньги в Россию, господин Верлен?

            - Азарт, дорогая Таня, азарт и еще раз азарт. Ваша страна сейчас подобна Клондайку в годы золотой лихорадки. Иному золотоискателю достанется пуля в затылок, иной замерзнет, через силу съев последнюю ездовую лайку. Но третий, подобно вашему Ивану, заложит основание состоянию, какое есть сейчас на Западе только у Ротшильдов и Рокфеллеров. Вот что значит страна в момент великого перелома. Есть, конечно, и еще одна причина...

            - Какая же?

            - Я сразу решил иметь дело со Светланой, как только узнал, что она ваша сестра, что вы болеете за нее и, по всей видимости, оказываете ей протекцию. Полагаю, что и со стороны Ивана не обошлось без личных чувств - его фирма вступит в консорциум далеко не с каждым предприятием.

            Откинувшись в кресле, Поль закурил сигару. Таня закашлялась. Наедине с Верленом ее с самого начала мучило безотчетное волнение. Разумеется, Поль годился ей в отцы, но только по возрасту. С первых мгновений вдвоем она ощутила на себе его зовущий, настаивающий, прожигающий насквозь взгляд, из тех, которые говорят больше, чем самые романтические слова, и понятны любой женщине, достойной этого имени. От всего облика Поля веяло богатством и самоуверенностью - но совсем не так, как от Ивана, предупредительного, вежливого, сдержанного. Удушливый табачный дым стелился по небольшому кафе возле Красной площади густыми клубами, и Таня еле удерживалась от того, чтобы попросить Верлена погасить сигару.

            - Много ли в Канаде пишут о вреде курения? - деликатно спросила она.

            - Спрашиваете! - захохотал господин Верлен, выпуская очередной клуб дыма. Кажется, для него это было способом утвердить свою власть над Таней. - Только об этом и говорят. Но я считаю, живем только один раз, к тому же в Канаде, слава Богу, не запрещены кубинские сигары. Жизнь слишком коротка, чтобы жертвовать одним из ее удовольствий. А вы не курите, душка?

            Он наклонился к Тане и коснулся ее плеча.

            - Я попросила бы вас не называть меня так, - Таня возмущенно отстранилась, и ее мелодичный голос внезапно стал тверд и решителен. - Я секретарь-референт президента фирмы, и хотела бы в рабочие часы выступать исключительно в этом качестве.

            - Но вы так очаровательны и молоды, что язык сам собой тянется называть вас нежными именами.

            - Не в рабочее время, Поль, - сказала Таня чуть мягче.

            - Достойный ответ, - с деланным разочарованием протянул господин Верлен. Его умные глаза, однако, сияли прежним жутким и веселым блеском. - Вижу, что американская цивилизация уже успела проникнуть и в Россию. Ну что ж, моя прекрасная и холодная русская женщина, чем мы займем время до прихода вашего босса? Лимузин ждет, и хотя это не "Мерседес", а всего лишь тяжелая и уродливая "Чайка", на которой раньше ездила партийная элита, мы можем с вами совершить получасовую поездку по этому живописному городу. А можем выпить здесь. И, право слово, не стоит обижаться на мои комплименты. Я делаю их от чистого сердца и на правах отца.

            Протягивая Тане пачку "Марлборо",. он смотрел на девушку с любопытством. Похоже было, что ему, иностранцу и миллионеру, русские женщины доставались так легко, что нежданный отпор все-таки слегка смутил его. Торговавшее на доллары кафе было практически пусто. Поль заказал себе "Смирновской" с тоником, а Тане - порцию ее любимого Шкшыр Скуфью И то, и другое принесли в считанные секунды. Бокалы из простого стекла были чисто вымыты, официант по-американски приветлив.

            - Я не хочу в сорок лет умереть от рака легких, - отвечала Таня. - Кроме того, я рассчитываю когда-нибудь иметь детей, а их здоровью курение может повредить еще больше, чем мне самой. Женщина не имеет права думать только о себе. На ней лежит ответственность и за здоровье молодого поколения.

            Она поймала себя на том, что отводит взгляд от Верлена. Этот шумный, массивный, самоуверенный мужчина, который должен был казаться ей стариком, имел над ней загадочную власть. Даже запах "Эгоиста" волновал Таню, даже серебряная седина, густо покрывавшая голову Поля. К Ивану ее влекло совершенно по-иному - она знала, что может положиться на него, но во многом он и сам нуждался в защите. А Поль, развалившись в кресле и закинув ноги в ботинках на журнальный столик, изучал ее веселым и наглым, совершенно хозяйским взглядом, который совершенно не изменился после ее отповеди.  Нельзя сказать, что чувство, которое испытывала бы вещь в присутствии хозяина, если б была одушевленной, было вовсе неприятно Тане. Нет мужчины или женщины, который был бы уверен в тех глубинах своего подсознания, где дремлют звериные инстинкты, вытесненные в эти темные пещеры тысячелетиями цивилизации.

            - Есть ли у вас дети, господин Верлен? - Таня отчаянно пыталась перевести разговор в более светское русло, как бы исключая из него настойчивые сигналы, исходящие от Верлена.

            - Разумеется! - воскликнул тот, доставая из бумажника крокодиловой кожи цветные квадратики фотографий. - Двое сыновей. Трое внуков. Очаровательные крошки, не правда ли?

            - А это?

            С фотографии на Таню смотрела худощавая седая женщина с утомленным, печальным выражением лица.

            - Это моя супруга, - сказал Поль с некоторым пренебрежением. - Не стану уверять, что между нами сохранилось то романтическое чувство, что тридцать пять лет назад. Но она прекрасная хозяйка, она замечательно воспитала моих детей. Правда, мы редко видимся последние годы. Я в постоянных командировках, у меня все время новые планы, новые впечатления. А жена так и осталась простой домохозяйкой.

            - Но разве не ее тяжелому труду вы обязаны всеми своими успехами? - возмутилась Таня. - Как несправедливо устроен мир. Вы разъезжаете по свету, занимаясь увлекательной работой, а ваша жена, отдавшая вам все лучшие годы, сидит дома и тоскует. Почему вы не берете ее с собой?

            - Ей будет скучно, - категорически заявил Верлен. - Кроме того, она ревнива и ограничена. Я люблю современных женщин, которые посвящают себя не только дому, но и всему миру. Женщин с образованием, с амбициями, со своими взглядами. Женщин, которые при этом ухитряются оставаться прекрасными... как вы, например, Таня... но больше я не буду говорить вам комплиментов, я уважаю ваши желания, - торопливо добавил он, - тем более, что ваш Иван с господином Тютчевым, - ей почудилось слабое ударение на слове ваш, - уже, должно быть, сейчас подойдут.

            В каждом слове Поля она чувствовала скрытый намек, каждая фраза означала, казалось, больше, чем составлявшие ее слова.

            Таня с тревогой понимала, что Поль давно уже переступил грань светского разговора - и ей не следовало, например, позволять ему намекать на ее увлечение Иваном. Однако придраться к его обтекаемым фразам было бы трудно, своей веждивостью Поль как бы нарочно отстранялся от нее, еще больше дразня ее сердце. О, будь он более настойчив и агрессивен, она нашла бы, что ему ответить! Но Верлен был осторожен, и потому переливы его вкрадчивого, мужественного баритона да многозначительная улыбка, поражали ее женское естество еще сильнее. За этот неполный час бедная Таня впервые в жизни поняла неодолимую силу соблазна. Да, прошлой ночью ей хотелось броситься в объятия к Ивану - но это был зов сердца. К Полю ее подталкивало даже не сердце, а нечто куда более звериное и первобытное.

            - Вы правы, Поль, - сказала она обессиленным голосом, - сейчас они действительно должны подойти.

            - Скажите, Таня, - Верлен потушил сигару и подвинулся на самый краешек кресла, - нравлюсь ли я вам? Вы можете быть откровенны - ведь завтра я уезжаю.

            - Мы увидимся в Монреале, - сказала Таня.

            - Если вас захочет взять ваш Безуглов, - ядовито улыбнулся Поль. - А он, по-моему, не слишком пышет этим желанием. И почему бы нам с вами не встретиться в нерабочее время?

 

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 

            Приятное, чуть полноватое лицо господина Верлена, едва они с Таней, Безугловым и Тютчевым вошли в аэропорт, на глазах вытянулось, будто миллионера заставили съесть довольно крупных размеров лимон. Впрочем, он сразу понял, почему Иван с помощниками взядся его провожать. До сих пор Верлен вылетал в Канаду из Санкт-Петербурга, и не знал, какой сюрприз ожидает его в Шереметьево.

            Купленный еще в Монреале билет первого класса на КЛМ, обещавший небывалый комфорт и удивительное по такту и предупредительности обслуживание (лучшее в мире, говаривал Верлен, сладко зажмуривая глаза), как и следовало ожидать, нимало не помог заезжему миллионеру пройти русскую таможню. Граница, где ярче всего являл себя гнусный большевизм, попиравший человеческое достоинство всеми возможными способами, изменилась за два года до неузнаваемости. Никто больше не перетряхивал багажа отъезжающих иностранцев в поисках крамольных рукописей и фотоснимков, никто не обыскивал их карманов и не отпарывал подкладки одежды в поисках завалявшегося рубля, строжайше запрещенного к вывозу за пределы страны. Увы, оставалась, как в сердцах выразился простодушный Тютчев, обыкновенная русская бестолковость, так часто заставляющая иностранцев полагать, будто любимый спорт русских - это стояние во всевозможных очередях.

            Если бы Безуглов решительно не прошел за барьерчик таможенной охраны туда, где в стеклянной будке томился непреклонный на вид начальник смены, канадскому миллионеру пришлось бы часа полтора провести в толпе исхудавших, утомленных эмигрантов, кативших перед собой на тележках десятки туго упакованных узлов и разномастных чемоданов с нехитрым скарбом - а то и опоздать на свой "Боинг". Покуда Иван решительно и спокойно говорил с начальством таможни, с уважением глядевшим на его визитную карточку с золотым обрезом, Поль озадаченно созерцал тесные группы беженцев, которые, казалось, поселились в аэропорту навечно. На вытертых одеялах, на нелепых узлах и туго набитых рогожных мешках , источая стойкий запах простонародного пота, беспробудным и безответным утренним сном дремали сотни провинциалов, сутками дожидаясь своих рейсов в Тель-Авив, Нью-Йорк или Франкфурт-на-Майне. Сонные, помятые лица светились упрямой надеждой. Жажда легкой и сытой жизни действовала на наивных отъезжающих, как сильный наркотик, заставляя их безропотно принимать даже это последнее испытание на родине.

            Лавируя между спящих мужчин, заросших черной щетиной, и растрепанных женщин, к ним уже подходил улыбающийся Иван. Он размахивал какой-то бумажкой мерзейшего канцелярского вида.

            - Как жаль, что вам приходится зря трепать свое имя и растрачивать свои способности на такую чушь, как борьба с посткоммунистической бюрократией, - с известным просветлением в озабоченных глазах Поль забрал у Ивана пропуск на внеочередной проход таможни. - Почему вы не останетесь в Америке или в Канаде, господин Безуглов? Не говорю об этих несчастных, - кивком головы он указал на целую семью, с дедушками и бабушками, с малыми детьми, оглашавшими своими криками все обветшалое здание аэропорта, - вряд ли они подозревают, что большинству из них, особенно пожилым и не знающим языка, суждено пополнить собой ряды получателей социального пособия. Но вы, с вашими способностями, стали бы у нас в десять раз состоятельнее, чем здесь. Я взялся бы оформить вам рабочую визу и нанял бы к себе старшим менеджером по делам с Россией. Восемьдесят тысяч в год вас устроит? Таня осталась бы вашей помощницей. Моя компания также работает на "Макинтошах"... маленькое, но серьезное преимущество.

            - Я и сам зарабатываю достаточно, - покачал головой Безуглов. - Кроме того, я слишком ценю свою независимость. Я отвечаю только за свои решения, за свои достижения, свои ошибки.

            Он был особенно привлекателен в этот момент - гордый, сильный, со складкой, вдруг пересекшей высокий лоб. "Настоящий викинг, - подумала вдруг Таня. - Такой же бесстрашный... и иногда по-детски безжалостный..."

            - Но насколько безопаснее бизнесмену жить в Канаде! - гнул свое Верлен. - Мы любим иногда поплакаться на высокие налоги, но во всяком случае правительство не издает нелепых декретов, бьющих бизнес в самое сердце.

            Он лукаво смотрел на своих русских партнеров, не без тайного умысла сжимая в руке ладный канадский паспорт с золотой британской короной на черной обложке.

            - Я люблю опасность, люблю азарт, - его собеседник слегка нахмурился. - Кроме того, я здесь нужнее. Если начнут уезжать люди, подобные Безуглову, то некому будет восстанавливать страну из развалин. Правда, Федя?

            Молодой Тютчев серьезно кивнул шефу.

            - Ах, русские, русские, - с мягким укором улыбнулся господин Верлен, - какие вы неисправимые идеалисты.

            - Разве и сами вы не связали свою деловую судьбу с Россией? - не удержалась Таня.

            - Я уже объяснял вам, - Верлен со своей тележкой, на которой лежало три огромных кожаных чемодана, подъезжал уже к самым воротцам таможенного прохода для особо важных лиц. - Но теперь у меня появилась еще одна причина любить эту страну.

            - Какая же? - простодушно спросил Тютчев.

            - Об этом я, может быть, скажу вам в Монреале. Уверен, что мы еще вернемся к этому разговору. Итак, до скорого свидания - и я рассчитываю, что вы сумеете до отъезда посетить Санкт-Петербург и ознакомиться с моим электронным заводом. Другой такой, я уверен, мог бы украсить собой вашу древнюю Москву. И вас, господин Тютчев, вместе с вашей юной партнершей, я буду с нетерпением ждать у себя в гостях. Посмотрите на мои швейные предприятия, на оптовые базы... это звучит скучно, но неделя в Канаде в качестве моих гостей принесет вам больше пользы, чем год в университете. Кстати, застанете и еще одно забавное мероприятие, имеющее отношение к вашей родине...

             Верлен, словно в сильном утомлении, провел морщинистой рукой с канадским паспортом в руке по своим чуть взлохматившимся седым волосам, вручил Безуглову небольшой пакет, наказав открыть его в офисе, и прошел к таможенному контролю. Уже стоя перед чиновником, с уважением уставившимся на бриллиантовую булавку в его галстуке, он обернулся, чтобы послать обескураженной Тане - именно ей, тут не могло быть ошибки - воздушный поцелуй. Глаза его снова светились давешним мучительным, дьявольским блеском, и Тане показалось, что аэропортовский сквозняк вновь донес до нее волнующий запах "Эгоиста".

            После получасового поединка с разбитыми московскими дорогами неутомимый "Кадиллак" уже доставил Ивана и Таню в офис, где в приемной Безуглова маялся бледный, словно от бессонной ночи, Лермонтов (своего кабинета в компании у юриста не было - он сам, невзирая на сопротивление шефа, по старой дружбе выторговал себе право работать дома, появляясь у президента два-три раза в неделю). Бросившись к Ивану, он искательно протянул ему руку - и Безуглов, испытующе взглянув в бегающие глаза Михаила, ответил на рукопожатие. Широким жестом пригласил юриста к себе в кабинет. Минут через пять к ним присоединился бухгалтер Баратынский. Когда минут через сорок Лермонтов, потирая потные руки, оставил кабинет, президент по селектору вызвал Таню.

            - Нам придется вылететь в Монреаль гораздо раньше, чем мы планировали, - в голосе Ивана звучала такая редкая в этом решительном человеке тревога, что Тане стало не по себе. - Наша партия леса уже отправилась в путь из Архангельска. Сегодня в полдень курьерской почтой пришли все необходимые для оплаты аккредитива документы.

            - Поздравляю тебя, Иван! - не удержалась Таня. - Разве не этого момента вся наша фирма ждала уже два года?

            - Не забывайте, Таня, что по меньшей мере четверть нашей выручки, то есть, шестьдесят два миллиона рублей, получены по краткосрочному кредиту , чтобы доплатить за наши поставки, - своим сухим, бесцветным голосом вставил Баратынский. - Мы должны практически мгновенно обратить часть полученных долларов в русскую валюту, чтобы расплатиться с банками. Курс доллара снова начал падать, и каждый день, который деньги пробудут на западе, чреват для нас неприемлемыми потерями.

            - Лермонтов только что сообщил мне, - с высокого лба Ивана не сходило выражение озабоченности, - что все безналичные платежи, поступающие из-за границы для частных компаний с таким крупным оборотом, как у нас, должны теперь размещаться не в банке "Россия", где у нас открыт валютный счет, а в том самом банке "Народный кредит", которым заправляют большевистская мафия Зеленова. Видимо, нам придется привезти все деньги наличными или ценными бумагами.

            - Это, слава Богу, пока еще не запрещено, - сказал Баратынский, - однако я не поручусь за завтрашний день.

            - Ты все-таки настаиваешь на том, что твои два миллиона должны находиться в России? Одумайся, Иван. Все твои заместители против этого.

            - Включая, естественно, и меня, - Самоуверенный, как у всех бухгалтеров, взгляд Баратынского словно подчеркивал, что в своей скучной области цифр и балансов он обладает непререкаемым авторитетом. Евгений был честным, хотя и ограниченным служакой, и когда  год назад его временно назначили исправлять бухгалтерские обязанности, с радостью ухватился за новую должность, обнаружив, что в ней и лежит его призвание. - Более того, сегодня я, замещая тебя, Иван, получил анонимный звонок, которым тебе настоятельно рекомендовали не лететь в Монреаль. Я думаю, что это опять шутки уважаемого господина Зеленова.

            - Зачем ему это нужно?

            - Ходят упорные слухи о том, что все наличные инвалютные средства русских компаний вскоре будут заморожены и направлены на погашение внешнего долга России.

            Иван поднял удивленные брови.

            - Только прошу тебя обойтись без лишнего патриотизма, - Баратынский раздвинул губы в безжизненной алгебраической улыбке, - лично у меня нет ни малейшего желания отдавать наши кровные денежки тупому правительству для оплаты долгов, наделанных коммунистами. Это, на мой взгляд, не патриотизм, а простая глупость, господин Безуглов.

            - Принципы для Ивана Безуглова дороже любого риска, - отрезал Иван, и в голосе его Тане почудилось раздражение. - Прошу тебя, Таня, распорядиться о покупке четырех билетов и выездных визах.

            - Значит, ты все-таки берешь меня с собой? - голос ее дрожал.

            - Стоял выбор между тобой и Лермонтовым, но мое доверие к нему поколебалось, как ты прекрасно знаешь.

            - Позволь, но не он ли сообщил тебе такие важные сведения?

            - После вчерашнего я уже не знаю, на кого могу опереться. Где гарантия, что мой старин- ный друг не куплен на корню Зеленовым, и не играет с ним вместе в какую-то грязную игру?

            Баратынский, согнув свою долговязую, облаченную в слишком короткий пиджак фигуру в церемонном полупоклоне, вышел. А Иван, замолчав, отвернулся к широкому панорамному окну, в котором виднелась одна из тех бесконечно обаятельных русских церквушек, которые были разрушены безбожными большевиками или превращены в склады и мастерские. С прошлой осени, хлопотами фирмы "Иван Безуглов" в церкви шла реставрация. Небольшие луковицы ее куполов уже светились червонным золотом, а по двору расхаживал монах-инженер, руководивший восстановительными работами. Длиннополая черная ряса странно не вязалась с большим чертежом, который он разворачивал перед двумя рабочими. Апрельский день был солнечным и теплым. Щебетали скромные московские воробьи - единственные, кроме голубей и ворон, птицы, которые отваживались залетать в этот огромный, шумный и загрязненный промышленными отходами город. Перед Иваном стояла порожняя банка из-под кока-колы и стакан. В этом не было бы ничего удивительного, если б сквозь приоткрытую дверь книжного шкафа Таня с беспокойством не увидела открытую бутылку "Джека Дэниэлса" - Иван обожал это виски, но в рабочее время, как мы уже знаем, не пил никогда. Видимо, стресс последних суток сказывался на нем. И недаром сегодня он облачился не в один из своих ежедневных темных двубортных костюмов в чуть заметную полоску, а коричневые, с легкой искрой брюки и светло-серый пиджак из ткани, которую Тане хотелось погладить своей сухощавой ладонью, чтобы ощутить мягкость и нежность шерстяной фланели. И даже ботинки были скорее спортивные - из итальянской светло-кремовой кожи, на толстой комфортабельной подошве.

            В этом наряде динамичного, пренебрегающего условностями бизнесмена он казался, несмотря на озабоченность, не старше своих лет, как обычно, а даже слегка моложе. На Тане же вместо обычного строгого делового одеяния был ее лучший розовый шелковый свитер, ласковыми складками окутывавшее ее стройное тело, и простая ситцевая юбка в широких складках. Даже вдумчивый Тютчев, даже желчный Лермонтов с утра рассыпались в комплиментах - и только Иван, не подняв глаз из-за письменного стола, заваленного контрактами и бланками телефакса, принялся торопить ее на проводы Верлена. Все утро, глядя на знакомый приветливый экран своего "Макинтоша", она не могла сдержать горестной гримасы, искажавшей ее прекрасное, с точеными чертами лицо. Как необдуманно жесток бывает Иван, думала она, отбрасывая со лба непокорную прядку своих нежных и непокорных волос. Как умеет он, сам того не замечая, наносить удары по человеческому самолюбию, по беззащитной женской гордости.

            - Знаешь ли ты, что вчера вечером Верлен приглашал меня в бар при "Савое"? - ее чудные синие глаза вдруг сверкнули неожиданным мстительным огоньком.

            - Я заметил, какими восхищенными глазами он смотрел на тебя, - Иван пожал могучими плечами, не принимая ее вызова. - Удивительно, что ты не краснела под его хищными взглядами. Он первоклассный бизнесмен, но, по-моему, слабоват по части прекрасного пола.

            - Так тебе все равно? - вспыхнула Таня.

            - Госпожа Алушкова, у меня создалось впечатление, что за последние сутки вы вносите в наши рабочие отношения слишком много личного, - негромкий голос Ивана был сух и холоден, как ледяной ветер ясным зимним днем, словно он говорил со случайным посетителем, - При всей симпатии к вам я, в качестве загруженного работой президента фирмы, не могу себе этого позволить. Думается, что это вредит и исполнению ваших прямых обязанностей.

            Он смотрел ей прямо в глаза, не мигая, только теребил свою паркеровскую ручку в сильных пальцах. Ошарашенная этим неожиданным, почти грубым, незаслуженным выпадом Таня вдруг заметила на столе перед ним объемистый малиновый том, заложенный закладкой посередине.   Значит, он уже нашел время прочитать его - вероятно, ночью, при свете своей старомодной зеленой лампы.

            Значит, он и впрямь увлечен этой актрисой. Или просто видит в фильме возможность получить дополнительную рекламу, а вслед за нею и прибыль.

            Ничто не могло в этот миг задержать ее в этом храме бизнеса, где, казалось, все служило делу, деньгам, товарам, не оставляя места для простых человеческих чувств.

            - Боже мой, - вырвалось у Тани, - неужели я потеряла тебя, еще не завоевав?

            Не дожидаясь ответа, она резким движением схватила со стола бумаги для оформления паспортов, виз и билетов, и почти выбежала из кабинета, явственно хлопнув тяжелой дверью. Ей чудилось, что спиной она ощущает озадаченный взгляд Ивана, до нее даже донесся робкий шепот, зовущий ее обратно, но было уже поздно. Разгоряченная, оскорбленная, пылающая ревностью, она сунула бумаги младшей секретарше, плюхнулась в свое рабочее кресло, и яростно застучала по упругим клавишам ни в чем неповинного "Макинтоша", печатая по-английски первые страницы обоснования на переоборудование швейной фабрики.

            Понемногу, однако, сердитое выражение сходило с ее лица. Скучная для любого другого работа была для нее исполнена особого смысла, потому что касалась не только расширения бизнеса, но и судьбы любимой сестры. Она невольно вспоминала, как за строгим, почти бес- шумным "Кадиллаком" у кирпичных, покрытых обваливающейся желтой штукатуркой ворот скромной швейной фабрики остановилась тяжелая "Чайка". Машины встали сразу вслед за черной "Волгой" бывшего директора фабрики. Светлана с Тютчевым уже стояли у проходной. На собрании поговаривали, что если фабрика поступит под юрисдикцию Безуглова (на что работницы, наслышанные о фирме Ивана, соглашались с большим воодушевлением), то трудно будет найти лучшего кандидата на директорскую должность, чем молодой, но опытный Тютчев, который уже бывал здесь, с грустью изучая допотопные швейные машинки и глядя на несчастных работниц, которые на ручных тележках перевозили готовые изделия на склад. Фабрика доставалась Безуглову в донельзя запущенном виде. Да он и не скрывал этого от Верлена.

            - Главное имущество, которое мы получаем, - говорил он, подымаясь по разбитой лестнице со сломанными перилами, - это добротное здание фабрики, построенное еще при царе, да земля, которая автоматически отходит в собственность коллектива.

            - Я благодарен вам за откровенность, - вежливо улыбнулся Верлен, которого к третьему этажу начала мучить одышка. - Другой бы на вашем месте принялся превозносить достоинства фабрики, но я вижу все невооруженным глазом. Думаю, что здесь немного изменилось с царских времен.

            - Наверняка здесь было чище, - сказал Безуглов, взгляду которого сквозь пыльное лестничное окно открывался фабричный двор, покрытый грязью и лоскутами материи.

            - Мы все здесь переменим, - Света растерянно вздохнула и Тютчев, утешая девушку, ласково дотронулся до ее локтя.

            - Не сомневаюсь, - Верлен смотрел на них благожелательно, почти по-отечески. - Однако вы вряд ли представляете масштабы предстоящей работы.

            Во влажной, душной атмосфере цеха было почти невозможно дышать. Одинаково одетые девушки в убогих синих халатах, привлеченные на фабрику возможностью получить московскую прописку, утомленными ногами нажимали на педали убогих допотопных агрегатов. Электрических машинок было всего дюжины полторы.

            - Окна, - задумчиво сказал Верлен, - прежде всего - окна. Вашим девушкам нехватает воздуха и света. Мы поставим алюминиевые переплеты, увеличим площадь оконных проемов и установим систему кондиционирования. Почему у вас гладят изделия в том же цехе, где шьют?

            - Спросите старого директора, - расстроенно сказала Светлана. - Все наши просьбы словно наталкивались на глухую стену. У него на губах было единственное слово - план. Мы должны были выполнять его любой ценой. А план был завышен, и кроме того, вечно срывался из-за недопоставок ниток и тканей, из-за ломавшихся машинок. Как работаем, так и живем, твердил директор. А сам разъезжал на "Волге", жил в роскошной квартире в центре города и получал в двадцать раз больше, чем рядовая швея. Говорят, его теперь нанимает на работу банк "Народ- ный кредит". Господин Верлен, вы сможете поставлять нам запасные части для машинок?

            - Я президент фирмы, а не хозяин антикварного магазина, - Поль иронически покачал головой, указывая пальцем на полустершуюся надпись "Зингеръ", исполненную тусклым золотом на черном корпусе швейной машинки. - Все это оборудование следует как можно скорее отвезти на свалку... или в музей. Неужели кто-то покупает эти изделия? - Верлен брезгливо приподнял двумя пальцами уродливое, мешковатое платье, над которым только что кончила работать швея. Тяжелый сатин в расплывшихся, блеклых цветах был единственным материалом, который в последние два месяца получала фабрика.

            - Еще полгода назад мы шили только военную форму, - заметила Света. - Вы знаете, что это не образец изящества.

            - Страна разваливается, - заметил Тютчев вполголоса. - Без помощи с Запада, без вашей технологии и ноу-хау нашей промышленности так и предстоит катиться по наклонной плоскости.

            Верлен профессиональным взглядом - таким же, как вчера Света на итальянскую блузку - смотрел на платье, исследуя швы и покрой.

            - Отвратительные нитки, похабнейший материал, - пробормотал он, - однако качество работы на удивление приемлемое, если учесть состояние ваших машинок. Вы знаете, Светлана, - продолжал он уже в кабинете таниной сестры, еще заставленном имуществом прежнего замдиректора - томами постановлений ЦК КПСС, да пожелтевшими подшивками газеты "Правда", - после вашего визита в Монреаль, когда вы сами увидите масштабы предстоящего переоборудования, я дам вам окончательный ответ. Покуда я уверен, что мы сможем здесь шить вещи не хуже итальянских - и отправлять часть из них в Канаду, а часть - на внутренний рынок, для ваших несчастных женщин.

            Света просияла. По просветлевшим лицам делегации работниц было видно, что они готовы разнести радостную весть по всей фабрике, как только покинут стены кабинета. И только прежний директор, которого из вежливости пригласили на переговоры, хмурил свое мясистое, оплывшее лицо, с ненавистью глядя на молодое поколение, отбиравшее у него власть над беззащитными работницами, и с еще большей ненавистью - на седого, величавого пришельца из другого мира, где никогда не правили бесчеловечные законы коммунистической идеологии.

 

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

 

 

            Вечером следующего дня красавицы-сестры, наскоро перекусив бутербродами с крепким чаем, и даже не поиграв, как обычно, на рояле, лихорадочно собирались в дорогу.

            Через бывшего однокурсника, работающего в Министерстве иностранных дел и державшего порядочный пакет акций фирмы, Иван сумел добиться невозможного - в считанные часы Жуковский доставил в офис четыре новеньких малиновых паспорта с лиловыми визами на выезд. Канадские въездные визы должны были оформить с утра - приглашения от фирмы "Верлен и Рембо" действовали на сотрудников посольства в Староконюшенном переулке почти так же гипнотически, как визитная карточка Ивана Безуглова - на русские власти. В желтом конверте из плотной бумаги, полученным от Верлена перед отлетом, оказалось четыре глянцевых билета на завтрашний послеобеденный рейс КЛМ на Амстердам-Монреаль.

            - Знаешь, сестричка, - Света подняла голову от утюга, которым гладила свою строгую черную юбку, - этот симпатичный Верлен далеко не так прост, как хочет казаться.

            - Ты о чем? - покраснела Таня.

            - О билетах, которые он нам подарил.

            - Он просто щедр, - сказала Таня, сама не веря своим словам, - щедр и гостеприимен.

            - Если б все было так элементарно! Во-первых, разве он не унизил Ивана? Не показал ему, что у него больше возможностей? Ведь если бы не Верлен, нам пришлось бы тесниться в крошечных креслах "Аэрофлота", сносить грубость стюардесс, обедать Бог знает чем и всю дорогу читать  номера официозных газет недельной давности. Во-вторых, у Ивана, человека вежливого, теперь просто не осталось выхода - он не может не взять тебя в Монреаль, это было бы противно деловой этике. Выходит, Верлен своим подарком лишний раз подчеркнул, что хочет видеть там тебя.

            - Ты что хочешь сказать? Что он влюблен в меня?

            - Я этого не говорила, - лукаво улыбнулась Света.

            - Не дай Бог, - искренне сказала Таня. - Знаешь, он ведь женат. У него дети и даже внуки. И кроме того... кроме того, у него есть надо мной какая-то темная, дьявольская власть... я никому не могу в этом признаться, кроме тебя... Мне кажется, он способен искалечить судьбу любой женщины. И сколько таких искалеченных судеб на его счету! Такие типы артистически умеют изображать игру страстей, они знают, что женское сердце отзывчиво, как цыганская скрипка. Но их собственные сердца при этом либо холодны с самого начала, либо прогорают стремительнее, чем березовая кора.

            - И все же он красив, несмотря на свой возраст, а может быть, и благодаря ему, - мечтательно протянула Света. - Интересно, все ли миллионеры в Канаде такие же, как он - привлекательные, добрые, благородные? Погоди, что ты такое делаешь?

            Укладывая чемодан, Таня в раздумьи подержала на руке стопочку своего шелкового белья - было оно лиловое, черное, алое, кружевное - и со вздохом положила ее обратно в шкаф. В чемодан попали только трусики и лифчики совсем простые, бумажные, без всяких узоров. Итальянский розовый свитер, который она носила с утра, постигла та же участь отверженного. Короче, все самое нарядное и женственное Татьяна оставляла в Москве, словно нарочно хотела казаться простушкой.

            - Не хочу, - насупилась Таня. - Никому это не нужно. Ты же знаешь, что Иван даже не хотел брать меня с собой.

            - Он элементарно приревновал тебя к Верлену, - с убеждением сказала младшая сестра. - Он видел, какими жадными глазами тот смотрел на тебя, и про воздушный поцелуй мне Федя успел рассказать.

            - Ни к кому он меня не ревнует, - Таня чуть не плакала. - Ты так любишь это словечко - "элементарно", а жизнь гораздо сложнее. Ты бы слышала, какой выговор он мне сегодня устроил на работе.  Его словно тянет ко мне - и одновременно отталкивает. Он твердит о какой-то тайне, о том, что неспособен любить - а сам держит на столе этот идиотский сценарий в претенциозном кожаном переплете. Он даже отменил сегодня две деловые встречи после обеда. И закладка перекочевала из середины сценария почти под конец. Все, сестренка, я зря открылась ему. Пусть занимается своим проклятым бизнесом, - она ожесточенно кидала в чемодан свои вещи, нимало не заботясь о том, что они могут помяться, - я лечу с вами в Монреаль, как секретарь-референт и переводчица. И если он ко мне равнодушен, если его больше притягивает эта красотка с журнальной обложки, то пусть пеняет на себя. Знаешь ли ты, почему он не хотел брать меня с собой? Знаешь? - В голосе ее звучало неподдельное негодование оскорбленной женщины. - Потому, что там сейчас Шахматова, на презентации того русско-канадского фильма, о котором говорил Верлен.

            - Ну и что? - Света широко раскрыла свои голубые глаза. - Вся Москва говорит о том, что у нее роман со сценаристом Татариновым, который раньше служил у Верлена. А может быть, и с самим стариком.

            - Я бы не удивилась, - Таня смотрела грустно и растерянно. - Такие хищницы, как она, гоняются в жизни только за острыми ощущениями. У них нет моральных принципов. И как Верлен хочет растоптать мое сердце, так и она хочет растоптать сердце моего Ивана.

            - Вот видишь, - Света захлопала в ладоши и даже отставила утюг, - ты называешь Ивана "своим". Значит, ты его любишь, любишь, и не пытайся уговорить меня.

            - Как жаль, что нет в живых мамы, - вздохнула Таня. - Вот бы с кем сейчас поговорить по душам.

            Сестры горько вздохнули. Отца, космонавта-испытателя, они почти не помнили. Только его портрет в форме генерала авиации висел на самом почетном месте в гостиной. Тане было шесть лет, а Свете - всего год, когда он не вернулся с очередного задания. Космический корабль, на котором молодой генерал с двумя товарищами должен был лететь на обратную сторону Луны, взорвался сразу после старта. Убитые горем коллеги говорили, что причиной аварии было стремление космического начальства угодить партийному и запустить ракету ровно в день годовщины революции. Отца посмертно наградили коммунистическим орденом золотой звезды, а семье положили порядочную пенсию и дали ту самую квартиру, в которой сестры теперь жили вдвоем. Их мать, красавица-пианистка, так и не оправилась после гибели отца, и прошлым летом тихо угасла от болезни, которой не мог вылечить ни один врач - тоски по безвозвратно утраченному любимому человеку. 

            Дочерей она воспитала в таком же целомудрии, какое хранила все годы своего вдовства, отклоняя самые соблазнительные предложения руки и сердца. Они знали, что в этом безумном веке единственный способ сохранить уважение к себе - не давать ни одного поцелуя без любви, бережно и чисто дожидаясь высокого чувства, оправдывающего все на свете. Обеим хотелось, чтобы их избранники были такими же благородными, светлыми людьми, как отец, сумевший внушить матери чувство, которое она благоговейно пронесла сквозь всю свою жизнь.

            - Ладно, не будем грустить, сестренка, - Таня обняла Свету за плечи и прижала ее к себе. - В конце концов, разве не сбываются сразу целый букет твоих мечтаний? Ты впервые в жизни летишь за границу. С тобой Федор, и более того, вы с ним, видимо, будете работать вместе. Тебе девятнадцать лет - и ты заместитель директора крупной фабрики.

            - Даже не верится, - призналась Света. - Как ты думаешь, твой Безуглов даст нам хотя бы пару выходных, или будет гонять нас так же, как тогда тебя с Федором - в Париже?

            За беседой о делах сестры не переставали собираться в дорогу. У обеих был великолепный вкус, и хотя Танина одежда была чуть моднее, чуть изысканнее, чем гардероб сестры, на стороне Светы было безусловное обаяние юности - ей, с ее почти подростковыми чертами румяного русского лица, можно было и в своем новом качестве одеваться попроще, поспортивнее, даже с легкой небрежностью. Более того, Света в глубине души понимала, что для завоевания доверия работниц на фабрике ей покуда не следует слишком выделяться из них. Но она была первоклассной швеей, и многие платья, юбки и блузки обеих сестер были изготовлены младшей. Ей достаточно было взглянуть на картинку из модного журнала - и через два-три дня почти точная копия изделия уже, бывало, красовалась на ее тоненькой, почти мальчишеской фигурке. Единственной проблемой были ткани, которые приходилось добывать самыми невероятными способами.

            К полуночи оба чемодана уже были собраны и сестры, поставив на проигрывателе сонату Моцарта для флейты и клавесина, отошли ко сну. Засыпая, каждая думала о своем.

            Свете мерещилась невиданная заграница и предупредительный веселый Федор, с которым они вместе гуляли по солнечной улице далекого Монреаля.

            Танины мысли были не такими радужными. Более того, она даже трепетала, пытаясь представить себе, как поведет себя Верлен на своей родине, и как ее Иван встретится с самодовольной, эффектной кинозвездой. Теперь Таня была уже совсем уверена, что Шахматова подсунула Ивану киносценарий лишь как предлог для сближения.

            Но почему сценарий, как и встреча с актрисой, так смутили его душу? Почему, едва очнувшись на даче, он позвал по имени эту едва знакомую ему женщину? Но он обещал расказать об этом - и Таня, засыпая, вновь чувствовала доверие к своему избраннику. А увлечение Верлена... оно льстило ей, как льстило бы любой женщине, и в то же время она дала себе слово, что сумеет устоять против чар пожилого, но такого обаятельного миллионера.

            Безуглов и Таня отправились в аэропорт прямо из офиса. Весь состав провожал их до дверей, радуясь за президента и, что греха таить, чуть-чуть завидуя ему. Особенно усердствовал Лермонтов - тряс руку Ивану, даже обнимал его, уверяя в том, что за время его отсутствия они с Баратынским справятся с делами и обеспечат своевременную отгрузку всех проданных товаров.

            - Только ради Бога, не жалейте денег на то, чтобы нанять консультанта по медвежьим шкурам, - беспокоился Иван, отдавая последние распоряжения. - Качество должно отвечать строжайшим мировым стандартам. Если будет нужда, распорядитесь о покупке за валюту дубильных наборов. То же самое и со стеклом. Евгений Абрамович, потрудись сам съездить на стекольный завод и проследить за упаковкой. Путь в Мексику неблизок, и если оно дойдет туда побитым - не видать нам кактусов, как своих ушей. После всех вчерашних испытаний было бы обидно сорвать такую выгодную сделку. Через неделю мы вернемся, и первая партия стекла уже должна быть отгружена.

             Перед зданием аэропорта в Шереметьево их уже поджидали добравшиеся на "Волге" Тютчев и Света. Иван попрощался с телохранителями и с Жуковским, строго наказав им явиться в Шереметьево через неделю точно к прилету рейса из Амстердама. Он не исключал, что придется вернуться из Канады с несколькими миллионами в наличных деньгах. Узнав Безуглова по недавнему выступлению на телевидении, таможенник пропустил и его самого, и остальных, практически не проверяя.  Только портативный "Макинтош" Ивана вызвал его живой интерес - он даже попросил включить его и долго, зачарованно смотрел на улыбающееся изображение компьютера на снежно-белом экране.

            У входа в самолет стояла возле столика со свежими журналами и газетами приветливая блондинка-стюардесса. Русские были нечастыми пассажирами на КЛМ - в огромном своем большинстве они летали только "Аэрофлотом" - единственной авиакомпанией, продававшей билеты за неконвертируемые рубли. И потому все стюардессы обращались с ними с удвоенной благожелательностью.

            Федор и Света, не спрашивая Безуглова, уселись рядом друг с другом. Юная Света мгновенно прилипла к окну, в последний раз перед рейсом созерцая нехитрый русский пейзаж. Сразу за летным полем, обнесенным бетонным забором с колючей проволокой, начинался молодой березовый лесок, уже просыпавшийся в ответ на позднюю русскую весну. Почти весь снег уже стаял. Нагие тонкие ветки, издалека похожие на черное кружево, уже готовились выбросить первые клейкие листочки. По летному полю расхаживали техники в грубых тулупах, коротко стриженые пограничники с автоматами, неведомые строгие личности, вооруженные рациями, и смотревшие в основном куда-то вбок. Скрипучие автокары увлекали за собой мини-поезда с багажом прибывших в Россию путешественников.

            Даже здесь, на стыке востока и запада, ощущалась душащая страну разруха - буфеты в аэропорту были пусты, эскалаторы не работали, у касс "Аэрофлота" стояла молчаливая черная очередь. Между тем на телеэкране перед глазами пассажиров красавица-голландка уже показывала, что делать в случае аварии.

            "При потере давления в кабине, - говорила она, - не поддавайтесь панике..." Пассажиры, лениво поглядывая на экран, только улыбались. Все знали, что КЛМ - едва ли не самая надежная авиакомпания в мире. Таня пристегнула ремень безопасности и с любопытством взглянула на Ивана. Его лицо выражало не столько радость от предстоящего путешествия, сколько озабоченность. А ведь им предстояла еще двухчасовая прогулка по дивному Амстердаму, о котором до сих пор она только читала в книгах! Неужели Иван и впрямь так устал? Она вспомнила его жалобы в великолепном зале "Савоя", и сердце ее вновь захлест- нула нежность к этому человеку, который знал все о бизнесе, для которого тысячи мудреных слов были яснее азбуки, но который так странно терялся при столкновении с жизнью за стенами своего кабинета.

            Самолет взмыл в прозрачный апрельский воздух и взял курс на запад - тот самый волшебный запад, который семьдесят с лишним лет коммунистической диктатуры был отделен от рядовых русских граждан железным занавесом, воздвигнутым опасавшейся за свою власть большевистской мафией.

            Света вся трепетала от сладких предчувствий. Во многом она была еще ребенком, и кто мог запретить ей хотя бы на время этого полета всецело отдаться своему детскому восторгу? Таня с доброй улыбкой смотрела, как сестра исследует поданный на фирменном подносе обед, как дивится тому, что сервированная на высоте десяти километров еда мало чем уступает подаваемой за валюту в лучших ресторанах Москвы. Стюардесса, предлагая на выбор соки, минеральную воду и газировку, сама, казалось, понимала восторг юной русской пассажирки, после недолгих раздумий выбравшей "Кока-Колу Классик". Мало что другое так утоляло жажду и одновременно восстанавливало силы, будь то в середине рабочего дня или вечером, за показом по телевизору оперы Римского-Корсакова или Пуччини.

            Погас знак, запрещающий курить, и Иван с удовольствием и жадностью затянулся своим "Ротманом". Когда стюардесса стала проталкивать по узкому проходу тележку со спиртными напитками, Света умоляюще взглянула на сестру - и та со смехом кивнула. Света заказала себе вина, а основательный Тютчев - порцию  "Смирновской".

            - Вы, наверное, тоже хотели бы водки? - предупредительно спросила стюардесса.

            - У вас есть "Джек Дэниэлс"? - с сомнением в голосе спросил Иван.

            - Разумеется, - она несколько удивилась рафинированости вкусов русского бизнесмена. Из глубин тележки появилась квадратная бутылка со знакомой черной этикеткой. Благородный напиток, налитый в толстый стакан на прозрачные кубики льда, доставлял удовольствие уже одним своим нежно-коричневым, с легким медным оттенком цветом и непревзойденным ароматом, в котором, казалось, дышала вся история первых американских поселенцев. Иван пристрастился к "Джеку Дэниэлсу" недавно - достаточно оказалось одной бутылки, которую год назад подарил ему кто-то из американских партнеров, и теперь он при всяком удобном случае в шутку твердил о трех главных достижениях Америки - джинсах "Ливайс", виски "Джек Дэниэлс" и компьютерах "Макинтош". Впрочем, он тут же добавлял к этому перечню и "Кока-колу". Таня, как и сестра, заказала себе стакан красного. Верлен, жмуря свои проницательные глаза, успел рассказать им, что КЛМ для своих рейсов закупает вина у лучших виноградарей Франции. Особенно приятен был нашим русским бизнесменам чистый английский язык стюардесс и их непритворная сердечность.

            - Хотите еще? - спросила стюардесса, забирая у Ивана пустой стакан. - Я слышала, что русские любят выпить больше, чем остальные европейцы.

            - Благодарю вас, - вежливо отвечал тот. - Русские бизнесмены в рабочее время - ничуть не большие алкоголики, чем голландские. До Амстердама лететь еще два часа, а мне предстоит работа.

            Он указал на лежавший у него в ногах небольшой чемоданчик с переносным Макинтошем. Это была модель Зщцукищщл %.), купленная полгода назад вопреки резкому противоборству Баратынского - крохобора, как все бухгалтеры.

            - Помнишь, какой он поднял шум? - спросил Иван у Тани. - Уверял, что за пять тысяч долларов мы можем купить три таких же компьютера типа ШИЬ. Он старый товарищ, но исполнение бухгалтерских обязанностей лишило его былого кругозора.

            - Я полтора года работала на ШИЬ, - усмехнулась Таня. - Эту систему придумали компьютерные инженеры, чтобы поиздеваться над простачками вроде нас. Даже при моих способностях мне потребовалось добрых полгода, чтобы освоить простейшую редакторскую программу.

            - А Макинтош?

            - О, он был изобретен людьми для людей, - рассмеялась Таня. - Надо быть настоящим гением, чтобы разработать машину, которую можно полностью освоить за четыре часа. И еще четыре часа мне потребовалось, чтобы научиться работать на Майкрософт Уорд. Гениальная программа. А для нас, русских, Макинтош особенно прекрасен там, что работает на всех языках. Кстати, чем ты собирался заниматься? - взгляд ее стал настороженным и серьезным.

            - Надо подбить кое-какие финансовые итоги, - неохотно сказал Иван. - Я взял с собой все файлы, выполненные Баратынским на еще одной великолепной программе - Майкрософт Экселе. Хочу проверить их, внести кое-какие новые данные. Кроме того, у меня с собой подробный доклад Лермонтова. Ты думаешь, мы едем развлекаться, а на самом деле на карту поставлено все благополучие фирмы. Если будет хотя бы малейшее осложнение вот с этим, - он достал из бумажника невзрачный листок аккредитива, стоивший два миллиона долларов, - мы вылетим в трубу, моя дорогая.

            Самолет уже летел над независимой Латвией. Далеко внизу виднелись аккуратно распаханные поля, по ровным краям которых даже с такой головокружительной высоты было видно, что латвийское правительство оказалось расторопнее русского, и уже распустило колхозы - мертворожденное детище большевистского режима, придуманное для того, чтобы держать крестьян в феодальной узде, и вернуло землю истосковавшимся по работе на себя свободным фермерам. Через несколько минут они уже летели над серебристо-голубой поверхностью Балтики с разбросанными там и сям редкими пятнами кораблей, с высоты казавшимися игрушечными. Света не отрывалась от окна - для нее полет был сам по себе удовольствием, а в самолете такой первоклассной авиакомпании - в особенности. Федор, прижавшись к ней совсем тесно, тоже глядел в окно. Юноша и девушка обменивались короткими, ничего не значащими фразами, в которых, однако, явно сквозила их нарастающая тяга друг к другу.

            - Хорошо, - сказал Иван со вздохом, - я поработаю на компьютере, когда мы полетим через Атлантику. Тем более, что следует все-таки докончить этот великолепный обед. Ты проголодалась?

            - Еще бы, - засмеялась Таня, - разве не ты заставил меня сегодня с девяти утра, не разгибаясь, сидеть на рабочем месте? Девочки принесли каких-то бутербродов, и я перекусила, не отрываясь от компьютера. Дурачок, - в голосе ее зазвучала нежность, - проснись ты, наконец. Я имею в виду, как ты утомлен, какой ты нервный. Но пойми, мы летим с тобой вместе в замечательные места, мы через два часа будем бродить по амстердамским каналам, и тебе не нужно будет думать об устройстве коммунального хозяйства Амстердама, и учетных ставках на займы в Голландии. Кстати, - она вдруг похолодела, - ты говорил, что потерял доверие к Лермонтову. Отчего же ты оставил его своим заместителем на эту неделю? Если он предал тебя, то нет вернее способа потерять наши два миллиона. Ведь он не преминет сообщить Зеленову о том, что ты собираешься везти эти деньги наличными. А там достаточно собрать хорошую компанию бывших политруков - и всем нам не поздоровится уже в аэропорту.

            - Ты думаешь, что бизнес съел во мне все человеческое? - сказал Иван. -  Я хочу дать Лермонтову еще один шанс. Нелегко сбрасывать со счетов своего близкого друга, а мы с тобой не большевики, чтобы считать человека преступником до того, как его вина доказана.

 

 

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

 

 

            Огромный "Боинг", следовавший рейсом Амстердам-Монреаль, мягко шел на посадку.

            Мало кто из утомленных пассажиров экономического класса отдавал должное голливудской мелодраме, которую крутила заботливая авиакомпания на пяти или шести телевизионных экранах, вознесенных под потолок салона. Кое-кто со скучающим лицом слушал музыку через наушники (предлагалось на выбор добрая дюжина программ), иные, скорчившись в неудобных позах, похрапывали под тонкими, но теплыми клетчатыми одеялами, заботливо выданными авиакомпанией. У наиболее предусмотрительных были надеты на шее немудрящие надувные приспособления, позволяющие с умеренным комфортом дремать сидя, склонив горемычную голову на упругую резину. Иные, пользуясь щедротами КЛМ, успели за дорогу основательно нагрузиться, и теперь если не заснули, то уставились в иллюминаторы, осоловело созерцая ровную изумрудную поверхность океана, порою открывавшуюся в разрывах между клочьями царственных облаков.

            Трансатлантический перелет, даже в современном авиалайнере - занятие не из самых интересных, даром что всю дорогу стюардессы обхаживали пассажиров, как могли.

            Однако были на борту и пребывавшие в более воодушевленном настроении, чем остальные. Разумеется, это были сотрудники Ивана Безуглова. Самого президента, после трехчасовых вдумчивых вычислений на портативном "Макинтоше", все-таки сморило, и Таня, укрыв его одеялом и положив под голову подушку, пересела к сестре и Тютчеву, трещавшим без умолку - и надо сказать, вовсе не о бизнесе.

            Света, забыв свою обычную скромность, положила руку на колено Федору и с хохотом повествовала ему, как прошлым летом ездила с подругами отдыхать на море. Не воспроизвожу ее рассказа, поскольку все мы слышали подобные истории, имеющие смысл лишь когда их сообщают друг другу если не влюбленные, то близкие друзья. Таня слушала, изредка вставляя свои замечания, такие точно, какие полагалось бы вставлять любой старшей сестре, то есть несколько охлаждающие пыл рассказчицы.

            Разумеется, была и еще одна неиссякаемая тема для разговора - те два часа в Амстердаме, которые все четверо прогуляли по берегам каналов, по узким улочкам, где едва можно было разойтись со встречными прохожими. Впервые побывавшая за границей Светлана была, как сейчас принято выражаться, в полном шоке, потрясенная, что греха таить, не столько чистотой и ухоженностью Амстердама, сколько товарным изобилием в многочисленных магазинах. Иван как-то раз водил сестер в Шкшыр Рщгыу, небольшой универсам на Новом Арбате, торговавший за доллары, но каким же захудалым выглядел тот магазин (показавшийся Свете сущим раем для чревоугодника) по сравнению с любой амстердамской лавчонкой! Конечно же, наши путешественники не преминули закупить чуть ли не по мешку открыток, луковиц тюльпанов, всевозможных фарфоровых мельниц, белых с синим, а также миниатюрных деревянных башмаков и изразцов, живописующих сценки из деревенской жизни столетней давности. На этой весьма уместной остановке даже озабоченный Иван много смеялся, купил себе бессмысленные кросовки с зелено-фиолетовой отделкой и, вопреки всем своим привычкам, порядочно налегал на Руштулут, на каждом углу подававшийся в толстых тяжелых кружках в сопровождении бутербродов с нежнейшей голландской селедкой, переложенной аккуратными кружочками лука.

            Перед посадкой обе девушки, попросив Федора поглазеть в окно, навели на себя подобающую красоту, дружно решив, что не подобает являться перед господином Верленом и его коллегами прямо с дороги, то есть в виде утомленном и несвежем. Вылетев из Амстердама в полдень, они прибывали в Монреаль в два часа дня - приятный сюрприз для каждого, кто в реактивном лайнере летит вслед солнцу, прибавляя таким образом несколько часов к своему наполненному дорожными треволнениями дню. Вообще, нашими путешественниками овладело радостное воодушевление, досконально знакомое всякому, кто пересекает за неполные сутки несколько границ и несколько часовых поясов. Все проблемы как бы остаются дома, и жизнь представляется - по крайней мере тот ее участок, который предстоит провести за границей - совершеннейшим праздником. Даже предстоящее посещение предприятий и магазинов империи господина Верлена казалось им не работой, а отдыхом.

            Впрочем, нашим героям повезло - они ехали в Канаду не робкими просителями, как большинство русских бизнесменов, а как представители могучей фирмы, которая, строго говоря, была одной из немногих в Москве и вообще в России, не нуждавшейся в зарубежных инвестициях, не просившей ни о кредите, ни об образовании совместного предприятия. (Еще в Москве Верлен, смеясь, сообщил им, что последняя из этих просьб уже начала вызывать у него зубную боль, потому что русские партнеры требуют от иностранцев вложить несколько миллионов, не гарантируя ни возврата прибыли, ни монтажных работ, думая обойтись только помещением и рабочей силой.) Таня помнила, как испытующе посмотрел на него Иван при этих словах. Но нет, никакого намека здесь не было - Безуглов сам говорил, что при желании может и сам оплатить все оборудование швейной фабрики, а если господин Верлен захочет войти в долю, то за московской фирмой останется капитальный ремонт здания, все рублевые расходы и гарантированный маркетинг готовой продукции.

            Как оно обычно бывает после рейсов через океан, стоило лайнеру коснуться земли - и пассажиры захлопали в ладоши, оживились, закричали, и принялись, несмотря на призывы стюардесс к порядку, торопливо собирать вещи.

            Проснувшийся Иван сидел спокойно, зная, что все пассажиры из нетерпеливых будут потом одетые, с сумками маяться в проходе, дожидаясь автобуса. Проверка отчета Баратынского была благополучно закончена. Баланс фирмы был в прекрасном состоянии - разумеется, с учетом до сих пор лежавшего у него в бумажнике аккредитива, который предстояло еще превратить в деньги. После трехчасового сна Иван Безуглов вновь чувствовал прилив сил и уверенности в себе. Он ощупал карманы - и бумажник, и кредитные карточки были на месте. Что же до запаса наличных, то и он находился в полной безопасности - все свои пачки сто- и пятидесятидолларовых купюр Иван разместил в поясе, надежно пристегнутом под рубашкой. Все четверо вышли из самолета в автобус и через две-три минуты уже вошли в высокий зал аэропорта Мирабель - где, к большому своему недоумению, увидели явление, столь знакомое им по Москве, а именно - массивную очередь, выстроившуюся к паспортному контролю. Но эта очередь, в отличие от московских, двигалась с поистине космической быстротой. Не успев налюбоваться флагами всех стран мира, развешанными под потолком аэровокзала, наши бизнесмены уже стаскивали с ленты конвейера свой багаж. Таможня, хотя ее сотрудники и выглядели грозно в своей черной форме с серебряными нашивками, пропустила их без единого вопроса - а сразу за ее матовыми стеклянными дверями в толпе встречающих уже дожидался улыбающийся, гостеприимный, любвеобильный господин Верлен.

            В одной руке он сжимал портативный радиотелефон, по которому вел с кем-то оживленную беседу, в другой - пышных букет алых роз, завернутый в серебряную фольгу. Его плащ и пиджак были растегнуты, обнажая белую рубашку с едва заметной выделкой, легкомысленный галстук, выдержанный в алых и черных тонах, несколько сбился на сторону, и вообще господин Верлен у себя дома показался Тане гораздо проще и человечнее, чем в облике заезжего миллионера на ее родине. Он даже подмигнул ей, а затем, проявив себя истинным дипломатом, вначале протянул цветы Ивану, а когда тот в негодовании отказался - разделил букет на две части, отдав одну Тане, а другую - ее сестре. Вышло невинно, но цели своей он достиг - всю дорогу до Монреаля Таня держала на коленях роскошные, едва начавшие распускаться цветы (все шипы с них оказались аккуратно сострижены), вдыхая их божественный аромат.

            - По русской привычке, - приговаривал господин Верлен, троекратно целуя всех прибывших по очереди. - Телохранителей у меня нет, в Канаде это, слава Богу, пока не нужно, да и вообще у нас тут демократия - сами водим автомобили, сами толкаем багаж на тележках. Впрочем, в машину вам его грузить не придется - шофер у меня все-таки есть.

            Под эту веселую чушь они спустились по эскалатору в подвальный этаж, где у самых дверей уже стоял темно-синий, с затененными окнами лимузин. Шофер положил их чемоданы в просторный багажник, все пятеро погрузились в салон, обитый голубым бархатом, и удобно расположились на мягких широких сиденьях. Лимузин оказался оборудован не только стереосистемой и кондиционером, но и небольшим баром, а также портативным цветным телевизором.

            Вскоре они уже неслись по идеально ровному шоссе в сторону таинственного Монреаля - города на огромном острове, перегородившем собой всю могучую реку Святого Лаврентия, по которой некогда не сумел подняться по течению в необжитые индейские земли Верхней Канады знаменитый Жак Картье. Наткнувшись сразу вслед за островом на бурные Лашинские пороги, Картье решил, что от добра добра не ищут, назвал царивший над островом холм Королевской горой и основал одно из первых в Канаде поселений, которое за триста пятьдесят лет превратилось в богатейший город, при одном упоминании о котором сладко бились сердца миллионов жителей стран третьего мира, мечтавших о переезде в Канаду. Тютчев жмурил глаза, думая о футбольных матчах на гигантском Олимпийском стадионе с убирающейся крышей, сестры мечтали послушать Монреальский симфонический оркестр, Иван... впрочем, Безуглов совсем недавно проездом был в Монреале, и на правах старожила уже говорил сестрам о чистоте, обаянии и комфорте этого удивительного города, в котором, по слухам, жило больше знающих толк в жизни французов, чем в любом другом поселении мира - за исключением разве что Парижа.

            Верлен, развалившийся на переднем сиденьи, с удовольствием играл роль гостеприимного хозяина.

            - Еще из Москвы я по телефаксу сообщил о вашем приезде, - он поминутно оглядывался назад, и в глазах его Тане чудилось лукавство. - В гостинице вас ждет обширная программа на всю неделю.

            - Надеюсь, в ней больше дела, чем развлечений, - тактично улыбнулся Иван. - Не забывайте, Поль, что мы должны принять решение о швейном консорциуме. Осмотреть порт, убедиться, что все готово к перевалке. Разобраться с деньгами, которые проходят через вашу фирму. Наконец, познакомиться с вашим электронным заводом. Петербургский произвел на меня отличное впечатление. Однако лучше все-таки увидеть и здешний. Словом, дел выше головы.

            - О-ля-ля! - воскликнул Верлен молодым голосом, и лицо его засветилось искренним восторгом. - Ваши дела здесь действительно будут выше вашей прически. Вы забыли о моем шоу-бизнесе - тут вас также может ожидать несколько интересных встреч. И в то же время дела никогда не должны мешать - как это по-русски? - релаксации, дорогой коллега. Тем более, что я должен несколько дней отдыха - хотя бы три - другим своим русским друзьям, и поскольку мое время и впрямь стоит несколько сот долларов в час, мне придется хотя бы для поездки на Ниагарский водопад объединить вас в одну компанию. Двух делегаций подряд я не потяну, а возлагать долг гостеприимства на других - не в моих правилах.

            Таня вздрогнула, словно от удара электрическим током. Ниагарский водопад! То самое зачарованное место, о котором говорила она Ивану в "Савое", тот самый всесокрушающая масса воды, вечная в своем движении, как истинная любовь, та самая Ниагара, куда, по слухам, ездят в краткое свадебное путешествие счастливые американские и канадские пары!

            - Кто же эти русские друзья? - спросила она, не думая.

            - О, это сюрприз! - Верлен говорил, не оборачиваясь, словно боялся выдать себя. - Хотя и ручаюсь, что приятный. Их всего двое, и все вместе мы сможем замечательно провести время. К нашим услугам вся гастрономия Канады и открытый счет - не потому, что я хочу пустить вам пыль в глаза, дорогие коллеги, но лишь потому, что наши законы прогрессивнее, и все средства на ваше пребывание здесь я смогу списать с налогов. Когда налоги составляют шестьдесят процентов прибыли, накладные расходы становятся почти рентабельными, - он расхохотался собственной шутке. - Кстати, прошу простить меня...

            Он достал из кармана небольшой складной телефон и набрал номер. Голоса его собеседника слышно не было. "Мы едем, - сказал Верлен по-русски, - ты довольна?" Он отрывисто засмеялся, и, повесив трубку, несколько минут молчал, сосредоточенно разглядывая попадавшиеся по пути одноэтажные, зато огромной площади заводы и приземистые здания пригородных торговых центров, украшенные алыми, зелеными, синими вывесками находящихся внутри магазинов. Большинство этих надписей были незнакомы нашим путешественникам, и им оставалось только гадать, какие сокровища качества, вкуса и доступных цен таятся за этими зазывными названиями. Даже этой краткой поездки, даже видов из окна автомобиля было достаточно, чтобы оценить благополучие и уют, царившие в далекой Канаде - стране отважных хоккеистов, трескучих морозов и урожайной степной пшеницы, которую, увы, до сих пор в огромных количествах была вынуждена закупать на свои скудные валютные запасы их родина, разоренная многолетним господством большевиков.

            Одна только Таня не могла полностью отдаться новым волнующим впечатлениям. На поворотах дороги ее прижимало к Ивану, и она с огорчением ощущала, как его крепкое тело не хочет в эти нежданные минуты близости расслабиться навстречу ее собственному, как напряжены под легкой фланелью дорожного парижского костюма бугры его мужественных мускулов. Верлен же, напротив, вел себя совсем раскованно. Ветерок, задувавший в приоткрытое, несмотря на кондиционер, окно лимузина, развевал седые волосы миллионера, и в его помолодевшем лице не оставалось ни следа той бесовской напористости, которая так испугала Таню в Москве. Или это была только хитрость?

            - О чем ты думаешь, Иван? - спросила она тихо, когда роскошный лимузин, обгоняя попутные машины, мчался по мосту над рекой Святого Лаврентия, а вдали уже начали вырисовываться силуэты небоскребов великолепного, похожего на сказочный, города.

            - Я устал с дороги, - безжизненным голосом отвечал он ей, сжимая на коленях свой кейс, словно в нем лежало что-то очень дорогое, и поминутно нащупывая замок.

            - Почему ты не переложишь его? - спросила Таня. - Ты и в самолете держался за него, как за святыню. Ведь деньги на расходы не там?

            - Тебе кажется, - Иван вымученно улыбнулся. - Я действительно устал. К тому же...

            - Смотрите, Иван, - перебила его взбудораженная Света, - мы проезжаем уже шестой или седьмой "Макдоналдс", и ни в одном нет даже следа такой очереди, как на Пушкинской площади!

            - Хотите перекусить? - мгновенно обернулся Верлен. - Я заказал всем нам, включая моих русских друзей из шоу-бизнеса, ужин в "Шато Шамплейн", на восемь вечера. Однако если хотите сейчас... мою фирму это не разорит.

            - У нас достаточно своих денег, - сказал Иван. - Мы и так уже в долгу у вас за билеты на КЛМ.

            - Не стоит благодарности, - Верлен ухмыльнулся, - так что же насчет "Макдоналдса", моя юная подруга?

            - Не знаю, - растерялась Света. - Вы понимаете, господин Верлен, для вас "Макдоналдс" - дело привычное, а для нас - недоступная экзотика.

            - Положим, - засмеялся Верлен, - я тоже не припомню, когда в последний раз заходил под его золотые арки.

            - А я ни разу не была в этом заведении на Пушкинской, - задумчиво сказала Света, не поняв его иронии.

            - Но почему? - поразился господин Верлен.

            - Дорого, - ответил за смущенную Свету Тютчев, - обед в московском Макдоналдсе стоит уже пятьдесят рублей. А это дневная зарплата среднего рабочего. К тому же там вечная очередь - та самая, отсутствием которых хвастается "Макдоналдс" в Америке и в Канаде. Правда, Иван несколько раз водил нас туда без всякой очереди - как особо важных лиц, - он засмеялся.

            - Да, - сказал Верлен задумчиво. - Все то, что у нас измеряется только в деньгах, в вашей стране до сих пор достигается через деловые и дружеские связи.

            Лимузин вознесся на бетонную эстакаду, ведущую в центр города. Как ни были утомлены наши путешественники, но Монреаль сразу поразил их воображение. Симфония красок, звуков, современной архитектуры - застывшей музыки двадцатого века, - обрушилась на них со всех сторон. Стекло и бетон, которым был покрыт городской центр, ничуть не казались им бездушными. На огромных, вознесенных над улицами разноцветных щитах рекламировались неслыханные товары и услуги - впрочем, в России пока вовсе не была нужна реклама, и весь отведенный на нее бюджет фирмы "Иван Безуглов" был лишь следствием дальновидности ее президента.

            Оглушенные, обессилевшие гости из России, наконец, вышли из лимузина у высоких стеклянных дверей, оправленных в сияющую латунь. Это была гостиница "Шато Шамплейн", чье серое здание с рядами полукруглых панорамных окон высилось в самом сердце Монреаля, обещая постояльцам восхитительные виды ночного, да, впрочем, и дневного города. Кейс Ивана, вышедшего из лимузина первым, заметно оттягивал его руку. Таня вдруг вспомнила, что пока она сидела со Светой и Федором, Иван переключил бухгалтерскую программу "Макинтоша" на текстовый редактор - и, мучительно растирая лоб, пытался что-то писать. Наверное, не расстается с этим увесистым сценарием, и все пытается написать о нем, подумала Таня с тяжелым чувством.

            - Поль, - вдруг сказала она Верлену еле слышно, - наши номера на одном этаже?

            - Это зависит от вашего желания, - обворожительно улыбнулся Верлен.

            - Прошу вас, распорядитесь, чтобы мы со Светланой были рядом, а Федор с Иваном - этажом выше или ниже, по вашему усмотрению.

            - У вас осложнились отношения с Иваном? - Верлен глядел испытующим, без тени любопытства или сочувствия взором.

            - У меня никогда не было никаких отношений с господином Безугловым, за исключением чисто служебных, - вдруг вырвалось у Тани.

            В ту же минуту она пожалела о своих словах. Но сидевший в холле над стаканом кока-колы Иван не услышал их. Верлен же, вздрогнув, вдруг прикоснулся к ее плечу - но не так, как пытался в кафе "Остоженка" - скорее по-отцовски.

            - Вы просто устали, - сказал он. - Не говорите торопливых вещей. Как бы ни сложились ваши отношения с Иваном, я уже сейчас хочу сказать вам, что всегда буду вашим рабом.

            По его насмешливой, как всегда, интонации трудно было понять, есть ли в этих словах хоть тень правды. А Таня в замешательстве прижимала к груди свои розы без шипов, понимая, что Иван словно жалел о тех минутах нежности, которые связали их в ту ночь на даче и после, в электричке.

            - Иван, - она решительно подошла к нему и села рядом на роскошный диван, обитый нежно-розовой гобеленовой тканью. - Я хочу сказать тебе нечто очень важное.

            Он безмолвно вскинул воспаленные глаза.

            - Иван, - она задыхалась от волнения, - если ты хочешь забыть то, что было сказано той ночью и тем утром, то ты совершенно свободен. Тебя ничто не связывает со мной. Мы всего лишь сослуживцы. Если твое сердце отдано другой, я сумею это пережить - лишь бы ты был счастлив.

            Пораженная, она увидела, как по этому мужественному лицу пробежала болезненная судорога.

            - Таня, - сказал он, запинаясь, - я ничего не могу тебе сейчас ответить. Ты все поймешь через несколько дней.

            Шофер, закончив оформление в гостиницу, уже подходил к ним с четырьмя ключами в руках. Как и просила Таня, их разместили на разных этажах, и Света беспрекословно согласилась поселиться рядом с сестрой. В конце концов, при всем увлечении Тютчевым та была ей ближе. Сколько раз они мечтали отправиться вдвоем в заграничное путешествие! И вот мечта сбывалась - более того, им не придется экономить, как обычным русским туристам, не придется ютиться по третьесортным гостиницам. И Тютчев, хоть и на другом этаже, но все-таки рядом - вот какие мысли читала Таня на прелестном, открытом, юном лице своей младшей сестры. Бесшумный лифт (тоже блиставший полированным желтым металлом) поднял их на седьмой этаж. Света первым делом зашла к сестре.

            - Отдернем шторы, - защебетала она, подходя к окну, - и раз уж мне позволено пить сегодня... - она открыла миниатюрный холодильник, внутри которого поблескивали десятки бутылочек. - Смотри, тут и "Айриш Крим", и любимый "Джек Дэниэлс" твоего Ивана... и "Смирновская", по которой сходит с ума мой Федор... почему мы немедленно не пригласим их сюда?

            Таня, не отвечая, прижалась жарким лбом к оконному стеклу. Внизу расстилался великолепный город, с его пестрой толпой и бесконечными рядами юрких автомобилей. Швейцар в ливрее открывал дверь подкатившему алому лимузину. Вышедший из него тощий, длинноносый, растрепанный господин в неглаженом болотном плаще, с брезентовой сумкой через плечо подал руку кому-то внутри машины - и из двери лимузина показалось обрамленное пышными черными волосами лицо Анны Шахматовой. Несмотря на довольно теплую погоду, красавица была облачена в расстегнутую соболью шубу. Помертвевшая Таня различила даже бриллиантовые сережки в ее мраморных ушах, похожих на прекрасные морские раковины.

 

 

 

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

 

            Нет, Таня не могла больше оставаться в своем роскошном, освещенном заходящим солнцем номере, выдержанном в тонах цвета морской волны. Даже детские восторги любимой сестры не радовали ее. Ласково прогнав Свету в ее комнату по соседству, она принялась распаковывать чемоданы, развешивая в стенному шкафу милые ее сердцу вещи, которые были так неразрывно связаны с Москвой, с квартиркой на окраине, с офисом, куда она уже два года входила с сознанием собственной необходимости серьезному делу, а в последние месяцы - чувствуя, как все крепче становятся невидимые ниточки, связывающие ее с бесстрашным президентом фирмы, все более напоминая струны, на которых судьба, казалось, уже готова сыграть неведомую, но чарующую мелодию. Где-то в той же гостинице плетет свои сети порочная Шахматова - которой она совсем было уступила своего Ивана.

            Неужели он успел заразить ее своей кротостью?

            Или в любви люди делятся на тех, кто сражается за свое чувство, и на тех, кто готов принести себя в жертву, лишь бы избранник был счастлив? Конечно, вторые благороднее, но какой внутренней мукой приходится за это расплачиваться!

            В огромной ванной, выложенной синим кафелем, ее ждал добрый десяток полотенец, шампунь, крошечное мыло, шапочка для душа, даже зубная щетка и миниатюрный тюбик пасты.

            "Первый урок, полученный в Канаде," - рассмеялась она, укладывая обратно в чемодан привезенные из Москвы махровые полотенца. Душ оказался снабжен хитрым регулятором, который менял силу бьющих струй, и она вышла из ванной комнаты освеженной и полной сил.

            Полукруглые окна номера выходили прямо на городской центр.

            За незнакомыми небоскребами, которые Таня до сих пор видела только в кино, начиналась царящая над городом гора, вернее, не слишком высокий холм, по склонам которого ползли вверх викторианские особняки серого камня, а выше начинался кленовый лес, уже укутанный в зеленую дымку - видимо, весна в Монреале начиналась раньше, чем в ее северном городе.

            На вершине горы красовался ажурный крест из металлических конструкций. Даже на том небольшом участке города, который открывался из окна седьмого этажа, ее поразило обилие церквей, шпили которых, казалось, пронзали легкий весенний воздух. Со многих зданий свисал знакомый канадский флаг, кое-где трепетали на ветру флаги Квебека - четыре синих лилии на белом фоне.

            На столике вдруг зазвонил телефон. Она не стала поднимать трубку, не в силах говорить ни с Иваном, ни с Полем. Видимо, миллионер и актриса, да еще тот растрепанный господин, в котором она признала сценариста Татаринова, играли за спиной Ивана, как и за ее собственной, в роковую игру, в которой бизнес был тесно сплетен со страстями, а главной наградой было не швейное оборудование, не контракт на электронный завод (в котором, по словам Верлена, он был исключительно заинтересован - собственно, даже на перевалку кактусов он согласился лишь для того, чтобы укрепить доверие Безуглова), а то счастье, которого она так и не успела испытать с Иваном.

            Едва ли не впервые в жизни Тане захотелось пойти к людям, пусть даже незнакомым, привести себя в чувство бокалом шампанского. Сколько может стоить такой бокал в баре гостиницы? Она достала свой простой кожаный кошелек, выдержанный в том же цвете натуральной кожи, что и перчатки. Две тысячи рублей, на всякий случай захваченные в дорогу, были в Монреале бесполезны - в лучшем случае, сжалившись над русской красавицей, ей дали бы за них в меняльной конторе пятнадцать или двадцать долларов. Перед отъездом Баратынский выдал ей, кряхтя и охая, сто долларов на дорожные расходы, но она не имела представления о том, много это или мало.

            В ящике письменного стола обнаружилась папка с конвертами,  писчая бумага, несколько шариковых ручек. В экземпляр Библии, переплетенный в черную искусственную кожу, оказался заложен заклеенный конверт с эмблемой фирмы "Верлен и Рембо". С сожалением разорвав снежно-белую плотную бумагу с водяными знаками, она обнаружила внутри чек на две тысячи долларов и записку от Верлена. "Дорогая, - писал он, - эту сумму я предназначаю на расходы для Вас со Светланой. Умоляю Вас не отказываться и дать мне возможность исполнить долг гостеприимства. Тютчеву также выделено известные средства, так что не беспокойтесь - я предлагаю их Вам не как очаровательной женщине, а как деловому партнеру.".

            Следовало пойти к Ивану и спросить у него совета. Вряд ли секретарь-референт фирмы имел право брать эти деньги без разрешения президента. Более того, Тютчев, должно быть, первым делом отправится к Безуглову с тем же вопросом. Но стоит ли его беспокоить сейчас? Она еще раз посмотрела на чек, украшенный все той же эмблемой - земным шаром в сетке меридианов и буквами "МК", покрытый муаровыми разводами всех цветов радуги.

            Бесполезная бумажка, подумала она с горечью. Если Иван ревнует меня к Верлену, он запретит мне брать деньги. А если он рассмеется и скажет, что хитрый миллионер в своих бухгалтерских книгах все равно уже вычел их из той прибыли, которую планирует получить за электронный завод - деньги мы со Светой получим, но это будет означать, что сердце моего избранника равнодушно ко мне. Тысяча долларов! Таня горько вздохнула - это ее зарплата за полгода, не считая, конечно, премий и той бытовой техники, которую предоставила ей фирма, - потом аккуратно положила чек обратно в надорванный конверт, и, поколебавшись, набрала номер президента фирмы.

            Линия была занята.

            Оставив чек в ящике стола, она спустилась на первый этаж. В полутьме бара заманчиво сиял мягкий свет торшеров над низкими столиками. Она заняла место в самом углу, за перегородкой, обитой малиновой кожей и заказала диетическую кока-колу.

            Громкий голос, показавшийся знакомым, вывел ее из забытья. Вслед за голосом в воздухе распространился запах кубинской сигары, а там в уютной полутьме бара материализовался и шумный господин Верлен. Вот кого ей совершенно не хотелось видеть! Но и Верлену, как ни странно, было не до нее - потому что рядом с ним шла Шахматова, а чуть поодаль - давешний растрепанный господин.

            - Люблю в Монреале бывать на людях со своими русскими друзьями, - откровенничал Поль, усаживаясь за столик сразу вслед за перегородкой, но не заметив сжавшуюся в комочек Таню. - Можно говорить как угодно громко, о каких угодно секретах - и никто не поймет. Мало кто в Монреале знает русский язык, а те, кто знает, вряд ли могут себе позволить посещать бар при гостинице "Шато Шамплейн". Что заказать вам, господин Татаринов?

            Столик веселой компании был ярко освещен, а Таня сидела в полутьме. Надев шляпку и черные очки, она рискнула чуть повернуться, чтобы видеть своих соседей. Подслушивать нехорошо, думала она, но как теперь прикажешь выбраться из этой ловушки?

            - Как обычно, - усмехнулся растрепанный господин, - охлажденная "Смирновская" без льда.

            Сценарист казался в баре случайным гостем. Немногочисленные посетители, склонившиеся над полированными столиками, были одеты с иголочки и аккуратно, по-деловому пострижены. Голова же Татаринова более всего напоминала воронье гнездо. Мало того, что волосы его доставали почти до плеч, они еще торчали решительно во все стороны, заставляя сомневаться в том, что означенный господин когда-либо держал в руках расческу. Кроме того, брился он в последний раз, видимо, по крайней мере сутки назад, и на его впалых щеках уже отчетливо обозначилась седоватая щетина. Таня знала, что ему не больше сорока, но выглядел он по крайней мере лет на пять старше. Нелепость его вида, его потертый пиджак с дырой на локте, его брезентовая сумка, его старомодная засаленная шляпа не позабавили Таню, как можно было ожидать, а скорее рассердили.

            Месяца два назад ей попался его нашумевший роман в одном из выпусков московского журнала. Действие происходило в Монреале, где Татаринов обитал последние десять лет, однако сам город, как и Канада, почему-то не назывались по имени. Книга показалась ей столь же скучной, сколь претенциозной, и она даже не сумела дочитать ее до конца, благо была занята срочной работой. Лермонтов, неплохо распевавший песни под гитару, говорил ей, что начинал Татаринов со стишков, и даже снискал себе на этом поприще некоторую известность. Однако Таня, женщина тонкой и чувствительной души, ценившая музыку и театр, справедливо считала рифмованные упражнения отжившими свой век. Выводило ее из себя и постоянное выражение усталого превосходства на лице сценариста. Но и кинозвезда смотрела на обоих своих спутников хозяйским взором, словно зная, что по первому слову они выполнят любую ее прихоть. Словом, это была компания людей самодовольных, самоуверенных, знающих себе цену, и, видимо, доверяющих друг другу.

            - Поль, - сказала Анна томно, - закажите мне, пожалуйста, тоже "Смирновской". С тоником.

            - Вы начали пить водку? - притворно изумился Верлен.

            - "Смирновская" - это не водка, - засмеялась кинозвезда, играя жемчужным ожерельем. - Это нектар, амброзия. Когда я хочу слегка опьянеть, не отдавая себе отчета в том, что пью, я всегда заказываю ее.

            Верлен щелкнул пальцами, подзывая официанта. Через две минуты на столе уже стояла стопка неразбавленной водки для Татаринова, бокал с кубиками льда - для актрисы, и бокал с чем-то прозрачным для Поля.

            - Из какого-то суеверия я пью теперь только текилу, - сказал он. - Какая, между нами говоря, гадость. В сущности, обыкновенный мексиканский самогон. Ваш Безуглов затянул меня в не слишком прибыльную, но хлопотную сделку с кактусами. Он не подозревает, бедняжка, что у меня совершенно другие цели.

            - Электронный завод? - понимающе спросил Татаринов.

            - О нет, Алексей. Вижу, что мне так и не удалось сделать из вас бизнесмена. - Верлен отхлебнул из своего бокала и поморщился. - Такой завод я мог бы продать русскому правительству, но частной фирме, даже такой богатой по российским меркам, он не по средствам. Девять миллионов, дорогой мой Татаринов, и это по самым скромным оценкам. А у Безуглова за душой, по моим сведениям, всего два. На швейную фабрику этого может хватить, но на какие деньги он тогда будет продолжать деятельность фирмы? Ведь амбиции у этого молодого человека совершенно безмерные.

            Таня вся сжалась в своем уголке, и в щеки ей бросилась краска от обиды за Ивана. Кто такой этот Верлен, заработавший свое состояние в свободной стране, чтобы так самоуверенно говорить о ее президенте, за два года ставшем миллионером?

            - У него огромный талант, - заметила Шахматова.

            - Не сомневаюсь, - засмеялся Верлен, - но вы же не будете отрицать, моя дорогая, что по сравнению со мной он щенок.

            - Да, если считать вас матерым волком, - вставил Татаринов. - Впрочем, я ведь незнаком с вашим юным героем. Говорят, он знаменит в России своим благородством и честностью.

            - Верно, - кивнул Верлен. - На фоне вчерашних комсомольских деятелей, которые сейчас ринулись в бизнес, он действительно выделяется, не подозревая, что у нас, на Западе, эти качества в порядке вещей. Как все первопроходцы, он обречен на скорое забвение.

            - О нет, Верлен, я не согласна, - в голосе актрисы Таня услыхала какие-то мечтательные нотки. - Здесь, или в Америке - он всюду был бы неординарен, мой Иван. Я даже завидую его энергии, его сосредоточенности, его работоспособности, его какой-то юродивой честности. Не стоит лицемерить, Поль. Вы ведь и сами нашли его надежным партнером, не так ли?

            - У меня нет недостатка в надежных партнерах, - отпарировал Верлен. - Конечно, он мне скорее симпатичен...

            - Поль, Поль, зачем вам притворяться передо мною? Мы все здесь знаем, что вы связались с Безугловым по моей личной просьбе, в качестве своеобразного подарка. Однако с вашей поездки в Москву ваши мотивы несколько переменились, и доказательством тому - приглашение всей этой милой компании в Монреаль. Итак, Поль, признайтесь, вы так глубоко погрузились в это сотрудничество не только по моему настоянию, но уже и по личным мотивам? Верно ли я угадываю, по каким?

            В ответном смехе Верлена звучало смущение.

            - Верно, верно, моя прекрасная Анна. Ни перед вами, ни перед нашим общим другом я не стану притворяться. Вы угадали, хотя даже здесь, где нас никто не понимает, я не хотел бы называть никаких имен. Тем более, что с нами наш проницательный писатель... Вы уже обо всем догадались, Татаринов?

            Сценарист зевнул, обнажив редкие желтоватые зубы, и разом осушил свою стопку.

            - Задача нехитрая, - сказал он с наигранным равнодушием, вытирая губы тыльной стороной ладони. -  Однако лично я не понимаю ни вас, господин Верлен, ни тебя, Анна. Право, даже расставшись, вы остаетесь прекрасной парой. Что вы нашли в этой московской барышне, Поль? По фотографиям она выглядит сущей конторской... не скажу крысой, но во всяком случае мышкой. А ты, Анна? Творческий человек, знаменитость, счета в банках Канады и Соединенных Штатов... и вдруг по случайной сердечной прихоти начинаешь плести интриги, впутываешь в них Поля, и даже зачем-то меня. Ведь мне придется если не сегодня, то завтра встречаться с вашим Безугловым и слушать его мнение о моем сценарии. Поверьте, что я сделаю это только из уважения к твоему капризу. Тем более, что у этой белой мышки и нашего торговца лесом, кажется, намечался роман?

            - Конечно, по красоте ей далеко до Анны, - протянул несколько уязвленный Верлен, - но в ней есть нечто... самоотверженность, преданность, серьезность... Не хочется, чтобы она досталась этому простачку. Что он может ей дать?

            - Многое, - вдруг сказала Шахматова с грустью, неожиданной в светской женщине. - Наверное, то же самое, что она могла бы дать ему... если б могла со мной состязаться. Но вряд ли она понимает это. Скорей всего, она просто гоняется за деньгами, за особняком, за машиной. Ты говоришь, Татаринов, что мы с Полем были прекрасной парой? Ты прав. Но свободные отношения надоедают. Я устала от ухажеров, от приемов, от света юпитеров. Хочется чего-то донельзя старомодного. А Иван, к которому ты относишься с таким пренебрежением, может дать любимой женщине то, чего не ценишь ни ты, ни Поль - верность.  - В глазах кинозвезды вдруг проступила неожиданная грусть. - Хочется замуж за простого русского человека, такого, как Иван... Думаю, что мы с Полем без труда расстроим счастье этой парочки. Поль куда богаче Безуглова, а я неизмеримо эффектней, чем наша конторская белая мышка.

            Таня едва не вскочила от возмущения. Впервые в жизни она столкнулась с таким цинизмом. О ней и об Иване говорили с таким пренебрежением, будто они были вещами! Почему эти трое присвоили себе право распоряжаться их судьбой?

            - Напрасно вы все это затеяли, - ухмыльнулся Татаринов, - и Безуглова ты разлюбишь так же, как всех предыдущих.

            - Ах, Алексей Борисович, как мне надоел твой вечный скепсис, - недовольно сказала Анна. - Ты еще сравнительно молод, но все человеческое в тебе уже перегорело. Неужели ты не веришь в любовь?

            - Нет, - сказал Татаринов. - Я много раз любил, но все эти чувства слишком быстро проходили.

            - Ну и что? - удивился Верлен. - При всякой новой любви разве не чувствуете вы нового прилива сил?

            - Лучше закажите мне еще водки, Верлен, - лениво протянул Татаринов. - С женщинами слишком много возни... как и с мужчинами, если вы дама, - он отвесил легкий шутовской поклон Шахматовой. - Я устал от рода людского и его проблем. И потому испытываю подъем сил только когда пью, по старой русской привычке... и когда пишу. Даже если приходится сочинять по заказу. Должен сказать тебе, Анна, что я получил двойное удовольствие от работы над этим сценарием.

            - Почему? - поинтересовался Верлен.

            - Литература нечасто может изменить чью-то судьбу, - Татаринов, развалясь в кресле и закинув ногу на ногу, иронически смотрел на собеседников. Он был в мятой клетчатой фланелевой рубашке, а его невзрачные джинсы были донельзя застираны, словно подобраны на помойке. - Вот вы, Поль, заработав двести тысяч, знаете, что можете мгновенно переменить чью-то жизнь...

            - Не вижу, кому бы я мог подарить такую сумму, - заметил Верлен сухо.

            - Мне, допустим, не подарите, - ухмыльнулся Татаринов, - потому что знаете, что я их пропью и проезжу на путешествия, а очередной любовнице, особенно ежели упряма, вполне можете - вы человек широкий. Скажем, если наша мышка будем достаточно долго сопротивляться, сами начнете предлагать ей все блага земные. И возьмет, возьмет, все они такие. А почему ты вдруг покраснела, Анна? Я говорю в общем смысле, - в словах его прозвучала откровенная издевка. - Вы строите фабрику, Поль, открываете завод. Нанимаете и увольняете служащих. Производите осязаемые вещи. А от моих сочинений судьбы меняются редко. И я был рад случаю попробовать свои силы на новом поприще. Давайте-ка, друзья мои, выпьем за скорейшее достижение результата.

            - Когда я пришла к нему с этой просьбой прошлым летом, - засмеялась Анна своим цыганским смехом, поднимая бокал с "Смирновской", - он чуть не скакал от радости. Битых три часа пришлось ему рассказывать перед магнитофоном о событиях пятнадцатилетней давности. Но послушайте, - она решительно поднялась со своего глубокого, обитого нежным темным бархатом кресла, и Таня в страхе отвернулась, чтобы ее не заметили, - мне, пожалуй, здесь надоело. До ужина еще два часа, лимузин ждет. Поедем на улицу Кресент, там есть одно мое любимое местечко.

            - Ах, Анна, Анна, - засмеялся Татаринов. - Давно ли ты была почти такой же скромной, как Таня? Как тебя испортили эти поездки на запад. Даже не представляю, как ты теперь вернешься в Москву после триумфа нашего кинофильма.

            - Молчите, Алексей, - улыбнулся Поль, - Анна стала сентиментальной. Я прекрасно знаю место, о котором она говорит - то самое кафе, куда я привел ее четыре года назад, при первом знакомстве. Там началась наша любовь... и кончилась, как все земное. Смотри, шофер проклянет тебя - в этот час на улице Кресент может не оказаться места даже на платной стоянке. Официант, - крикнул он, - отнесите наш счет на фирму "Верлен и Рембо", и не забудьте добавить пятнадцать процентов чаевых.

            Странная компания вышла из бара, и взволнованная Таня заказала себе тот же коктейль, что коварная кинозвезда. Странно. Водки в нем действительно не чувствовалась вовсе. Ощущался только горьковатый, освежающий вкус тоника, да неуловимый аромат пшеничных полей Западной Канады, дававших сырье для этой лучшей в мире водки, изготовленной по старинным русским рецептам и некогда подававшейся к царскому столу.

            Жертвовать собой ради этой гадкой женщины? Нет, нет и еще раз нет, - пробормотала Таня. Какой смысл в этой жертве? Она заберет себе Ивана, искалечит ему жизнь, натешится им и бросит на произвол судьбы - его, такого доверчивого и беззащитного! А Верлен? Неужели он так увлечен ею, Таней, и готов оценить ее преданность и верность? Но ведь они принадлежат не ему. Он думает заслужить их своим богатством и щедростью... он уверен, что любую женщину можно купить... как, впрочем, и этот мерзкий, похожий на облезлого верблюда Татаринов, продающий свое перо тому, кто больше заплатит... Будут ли снимать фильм по этому злополучному сценарию, или он был написан лишь для того, чтобы неведомым способом помочь Анне разбить доверчивое сердце Ивана?

            Голова у Тани слегка кружилась. Было ли это благородное опьянение от коктейля или сказывалось то, что в Москве уже стояла глубокая ночь? Я же не Шерлок Холмс, - шептала она самой себе, - я обыкновенная женщина. Внезапно ум ее совершенно прояснился. Сунув бармену двадцать долларов и по наивности не попросив сдачи, она решительным шагом направилась к администратору и на своем безупречном французском спросила номер комнаты Ивана Безуглова.

            - К сожалению, мы не сообщаем номеров комнат, - улыбнулась администратор, - может быть, у вас в Париже по-другому? Но я могу соединить вас с ним по телефону.

            Таня с волнением взяла вишнево-красную трубку.

            - Алло? - спросил Иван по-английски.

            - Это я, - сказала она срывающимся голосом. - Иван, ты хорошо устроился?

            - О да, я очень благодарен Верлену. Ты убедилась, что это одна из лучших гостиниц в городе? Я даже успел сходить в бассейн. А ты? Куда ты подевалась? Я звонил тебе.

            - У меня все хорошо, Иван. Ты можешь выполнить одну мою просьбу? Всего одну?

            - Какую же? - в голосе его звучала непритворная радость.

            - Иван, сейчас я поднимусь к тебе. Дай мне, пожалуйста, прочитать этот проклятый сценарий. Я думаю, что с ним все не так просто, как тебе кажется.

            - Танечка, - голос Ивана дрожал, - когда я только что я звонил тебе в номер, я хотел сам отнести тебе эту книгу. Она жжет мне руки, и я нуждаюсь в твоей помощи.

 

 

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

 

 

            С волнением листая злополучный сценарий, Таня начала понимать то извращенное удовольствие, которое извлекал из его сочинения пресыщенный эстет Татаринов.

            Да! Эта гнусная рукопись была призвана смутить Ивана - ее Ивана! - и заставить его поддаться притязаниям Шахматовой. 

            Как и следовало ожидать, главным героем оказался привлекательный и успешный, хотя и не слишком порядочный бизнесмен. Ничтожный Татаринов прилагал все свое скромное дарование литературного сноба к тому, чтобы описать жизнь, о которой он представления не имел, да и не мог иметь. И хотя его герой не сочинял поэм и мадригалов, как автор сценария, зато ассигновал порядочные средства не на помощь бедноте, а на процветание худосочных литературных журнальчиков. Описывая же деловую активность своего героя, Татаринов безбожно путался в простейших понятиях, не умея отличить подтвержденного аккредитива от безотзывного и не подозревая о разнице между трестом и товариществом на вере.

            Героиня, появившаяся к третьей главе, была еще красивее, чем Шахматова, но, в отличие от своего прототипа, была беззащитной и робкой душой... и уже пятнадцать лет безутешно страдала по герою, некогда бросившему ее ради бизнеса. Тане хватило неполного часа, чтобы проглядеть всю рукопись - и тут изящный белый телефон на тонконогом столике издал мелодичный звонок.

            Верлен, рассыпаясь в любезностях, приглашал их со Светланой на ужин.

            Таня, вся полная  гнева и ревности, решила появиться в компании Татаринова и Шахматовой в полном блеске. И когда она спустилась в ресторан, бессовестный сценарист даже отвел глаза. О нет, эта высокая, длинноногая блондинка в льняном итальянском костюме песочного цвета, с аметистовым кольцом и аметистовым браслетом - которые, может быть, стоили в десять раз меньше, чем драгоценности Шахматовой, зато были куда элегантнее - меньше всего была похожа на белую мышку.

            Это женщина с живой алой розой на левом плече была готова сражаться за свою любовь и за свое человеческое достоинство  и с лицемерным сценаристом, и с циничной актрисой, и даже с гостеприимным Верленом, который смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

             Впрочем, спустившийся сразу вслед за ней Иван тоже, казалось, утратил свою обычную мягкость. Облаченный в свой лучший парижский костюм, в белоснежную рубашку и строгий синий галстук, он был решительным, чуть жестковатым, - словом, таким, каким она привыкла видеть его на деловых переговорах. Ничем не выдав удивления при виде Шахматовой, он  наградил сценариста пристальным взглядом, от которого тот даже несколько потерялся. И. наконец, Верлену он искренне и крепко пожал руку.

            - Позвольте представить собравшихся, - засуетился Верлен, обеспокоенный тем, что Иван с Таней, не договариваясь, сели рядом друг с другом на мягких стульях, обитых серо-зеленой гобеленовой тканью, а он оказался на другом краю стола. - Иван Безуглов, звезда российского делового мира. Анна Шахматова, о которой можно ничего не рассказывать, - он усмехнулся, - Татьяна Алушкова, секретарь-референт фирмы нашего русского партнера...

            Таню покоробило от этой неуклюжей грубости. Почему он представил прежде всего Ивана с Анной? И почему он с такой пренебрежительной ухмылкой говорил о ее работе?

            - Госпожа Алушкова - практически второй человек в компании, - заметил Иван, и она взглянула на него с благодарностью.

            - Так всегда у нас, бедных женщин, - лицемерно хихикнула Анна, - мы на почетных, но вторых местах... мы царствуем, но не правим...

            - Не прибедняйся, Анна, - вступил Татаринов, - разве ты не играешь в нашем фильме главную роль?

            - Да, но эта роль по определению женская, - отпарировала она, пытаясь казаться остроумной. В ее узких черных глазах Тане чудился холодный, злой блеск, как у пантеры, опасающейся упустить верную добычу. - Но ты еще не всех назвал, Верлен.

            - Всего два года назад я мог бы представить нашего добрейшего Алексея как скромного сотрудника рекламного отдела фирмы "Верлен и Рембо", - сказал Поль. - Вот как поворачиваются людские судьбы.

            - Почему вы ушли с этой работы, господин Татаринов? - спросила Таня.

            Татаринов, видимо, никогда не расставался со своей миниатюрной стопочкой. Вопрос заключался только в том, когда он успевал ее наполнять. Он посмотрел на собеседницу с вызовом. Подобно всем снобам, сценарист отличался болезненным самолюбием.

            - Осмеливаюсь считать, - сказал он, - что изящная словесность удается мне несколько лучше, чем реклама. Вы не читали моего романа, госпожа Алушкова?

            - Только отрывки в "Литературной газете", - солгала Таня. Ей, не умевшей кривить душой, не хотелось отравлять обстановку на этом ужине, первом в Монреале.

            - Жаль, - Татаринов зевнул. - Изящная вещица. Кроме того, на монреальские экраны вскоре выйдет фильм, снятый по этой книге. Вряд ли, впрочем, он пойдет слишком широко, - торопливо добавил он, - в Канаде, как и в Америке, да, впрочем, и во всем мире, не в чести настоящее искусство. Даже получающее премии на фестивалях.

            - Вы довольно самоуверены, - не удержалась Таня. Сердце ее кипело негодованием от обиды за Ивана, которым хотел манипулировать этот небритый и неопрятный эмигрант.

            - Жизнь заставила, - Татаринов пожал своими узкими плечами.

            - Лучше бы она заставила вас писать так, чтобы читатель не думал о том, настоящее ли это искусство, а просто наслаждался им, узнавал о жизни новое, учился светлому и справедливому. И главное, чтобы ваши романы были ближе к жизни, а не к вашим болезненным фантазиям. Даже по тем фрагментам чувствуется, как оторвались вы от реальных трудностей России.

            Она заметила, что Иван непроизвольно кивнул, словно она выдавала его заветные мысли.

            Татаринов оскалил свои прокуренные зубы. Видимо, слова Тани задели его за живое.

            - Девушка, - сказал он язвительно, - если вам нравится массовая литература, воля ваша. Оставьте настоящие книги тем немногим избранным, которые понимают, что искусство - не зеркало,  а воссоздание жизни иными средствами, имеющими отношение к Богу и красоте.

            - Не ссорьтесь, друзья мои! - вмешался обеспокоенный Верлен. - Ведь вы только что познакомились. Разве не лестно вам, Таня, сидеть в компании таких знаменитостей?

            - Я ценю людей не за это, - отрезала Таня. - Не богатство и не слава, но только человечность - вот что главное, вот без чего нельзя жить. Ты согласен, Иван?

            - Согласен, Таня, - сказал он серьезно. - Однако напрасно ты критикуешь именитого писателя, даже не прочитав толком его нашумевшую книгу. Кто финансировал постановку фильма?

            - Фирма "Верлен и Рембо", - не без гордости произнес Поль.

            - Неужели это принесет вам доход?

            - О нет, - расхохотался Верлен. - Я ожидаю примерно полумиллионного убытка.

            - Зачем же вы на это пошли?

            - Во-первых, мне хотелось, чтобы в Монреале снимали русско-канадский фильм с Анной в главной роли, - ответил Верлен просто. - Во-вторых, мне льстит, что человек, которого я выручил в трудную минуту, стал известен, и при случае отплатит мне добром за добро, - он сделал плавный жест в сторону пьяненького Татаринова, державшего свою стопочку на поднятом вверх остром колене. - В третьих, я получаю рекламу. И в-четвертых, канадские законы поощряют вложение в кинопромышленность. Так что, по сути, я не потерял ни гроша, а может быть, кое-что и приобрету хотя бы за счет уменьшения положенных налогов, - он загадочно улыбнулся, - не считая платы за прокат в России,, пускай и в рублях. Но погодите, вот идут наши юные друзья. Усаживайтесь, Федор, и вы, Светлана. Это не самый лучший ресторан в городе, но вы устали после дороги, и мне не хотелось вас никуда тащить. У нас впереди еще неделя. Вам какой-нибудь аперитив, Светлана? А вам, Федор? О Господи, - он выглдел искренне расстроенным, - как же я забыл предложить выпить вам, мой дорогой Иван, и вам, моя дорогая Таня.

            - Диетическую "Кока-Колу", пожалуйста, - мягко улыбнулась Света. - И сестре то же самое. А Ивану - "Джек Дэниэлс".

            - "Смирновской" на льду, пожалуйста, - Федор удивленно покосился на Татаринова. Он ожидал, что после десяти лет на западе писатель утратил русскую привычку пить неразбавленную водку.  Но Татаринов чувствовал себя вполне комфортабельно - Таня заметила, что хрустальный графинчик, поданный ему по особому заказу, уже почти пуст.  Ей вдруг стало жалко этого стареющего человека, у которого за душой не было ничего, кроме умения сочинять душещипательные, хотя и не слишком правдоподобные истории.

            - Расскажите о вашем кинофильме, - сказала она примирительно.

            - О каком? О том, что уже получил приз Монреальского кинофестиваля, или о том, который мы собираемся снимать осенью? Вы можете не любить литературы, Таня, но кино, вероятно, вам доступнее. Давайте посмотрим его - хотя бы завтра. У меня есть видеопленка.

            Верлен, не слушая разговора, листал меню, вполголоса отдавая распоряжения услужливому, подтянутому официанту в черном фраке.

            - Господа, - в голосе его прозвучало легкое недовольство, - мы собрались поужинать в приятной атмосфере, а не морочить друг другу головы разговорами об изящных искусствах. Единственное позволенное за этим столом чтение - это чтение меню. И прежде всего это касается вас, Алексей. Я знаю, что вы отдадите любой ужин за хороший разговор о ваших собственных произведениях.

            Все засмеялись. Видимо, Верлен не упускал случая подтрунить над чудаком-сценаристом.

            Меню было не слишком длинное, но изысканное. Таня, не в силах удержаться от любопытства, заказала на закуску паштет из лосося - Верлен уже успел рассказать ей, что первоклассный лосось подается в Канаде повсюду. Света взяла салат с омаром, Иван с Федором - по коктейлю с креветками. Поль настоял, чтобы все заказали на второе стейк или ростбиф с печеной картошкой. "Вы успеете попробовать все остальное потом, - смеялся он, - но в первый вечер в Канаде я обязан угостить вас самым типичным блюдом в нашей стране - не считая, конечно, гамбургера, который оставим на потом, когда истощатся мои капиталы." Свой стейк он попросил изготовить с кровью. Таня, слегка испугавшись, заказала хорошо прожаренный.

            Татаринов от второго блюда отказался. Ему принесли ассорти из французских сыров, украшенное гроздью винограда и несколькими черными, словно лаковыми маслинами. Но и пикантный бри, и рокфор, украшенный черными прожилками, подобно старому ониксу, и бледно-желтые ломтики знаменитой квебекской "Оки" сценарист, как и следовало ожидать, хватал с блюда прямо пальцами, вытирая их затем о свои видавшие виды джинсы. Стол перед ним был уже обильно покрыт крошками и пятнами от разлитого соуса.

            Тем временем официант принес бутылку вина, с которой обращался с особым почтением. Один глоток был налит для дегустации Верлену. Попробовав с видом знатока, он одобрительно кивнул.

            - Итак, господа, - сказал Поль, когда официант наполнил все бокалы, - этому вину хотя и меньше лет, чем Тане или Анне, но все-таки больше, чем нашей юной Свете. Поднимем эти бокалы за взаимопонимание, за успешный бизнес, за ваш приезд в наш очаровательный город, и за взаимовыгодное сотрудничество между людьми, исполненными доверия и уважения друг к другу.

            Возразить велеречивому негоцианту было нечего, и если б Таня не увидела, какой жадный взгляд он бросил на нее, если б не слышала их разговора в баре, она подняла бы свой бокал без всяких задних мыслей. Но старое, крепкое, дурманящее вино лишь подчеркивало, какие неутоленные страсти кипели в сердцах присутствующих, за исключением лишь, быть может, честного Тютчева и неискушенной Светы. Таня на мгновение позавидовала сестре. Ее жизнь только начиналась - и в самом начале этого пути она встретила  надежного, верного человека, знающего, куда ему идти - и явно желающего пройти этот путь рука об руку с ее сестрой. Об этом говорили и восхищенные взгляды, которые он кидал на нее, и то, как близко он сидел с ней рядом, и та особенная забота, с которой он расстелил на ее коленях снежно-белую салфетку. Оба молодых человека, казалось, наслаждались каждой лишней минутой вдвоем.

            - Здесь поразительно уютно, - с восторгом сказала Света.

            - И элегантно, - добавил Федор, оглядывая облицованный тускло блестящими дубовыми панелями обеденный зал, блистающий безукоризненной чистотой линий. - Люблю современные интерьеры, с сочетанием металла и дерева, с современными картинами...

            - А как же "Савой"? - спросила Таня.

            - Там есть свое обаяние, - вступил Иван.

            - Прелесть старой Европы, от которой в свое время Россия так многому научилась, - вставила Анна.

            - Дело прошлое, Анна. Сейчас даже сама Европа предпочитает учиться у Северной Америки. Здесь есть то, чего так нехватает нам - совершенная организация, непритязательная, но работающая культура. А декадентские штучки, которые так милы сердцу старушки-Европы, могут и подождать. Прежде всего нам следует накормить свой народ, чтобы в трудный час он не увлекся экстремистскими идеями. И я, откровенно говоря, предпочитаю накормить его не французскими сырами и не паштетом из лосося, а чем-нибудь попроще.

            - Почему? - осведомилась Шахматова, поигрывая бриллиантовым браслетом. - Неужели русский народ недостоин красивой жизни?

            - Потому, Анна, что реальная цель мне ближе, чем те воздушные замки, которыми нас всю жизнь пытались обмануть коммунисты. Вот почему я с таким восторгом гляжу на Америку и Канаду. Спорт, культ здоровья, простота во всем - вот чего так нехватает сегодня нашему измученному народу. Здоровая семья и честная работа - вот что должно быть написано на знамени новой России. Даже на нашей швейной фабрике мы не будем шить французских туалетов. Джинсы, майки, может быть, простые деловые костюмы по канадским выкройкам.  Мы должны думать о том, что может народ себе позволить. И, наверное, ненавязчиво подсказывать ему.

            Татаринов, в очередной раз опустошив свою стопочку с водкой, насмешливо фыркнул. С каждой минутой он нравился Тане все меньше и меньше. Верлен уже дал им отпечатанную на лазерном принтере програмку их пребывания в Канаде, и Таня уже напряженно думала о том, что если на Ниагарский водопад с ними увяжутся Анна и сценарист, то поездка окажется погубленной. Иван так устает на работе. Нехватало только, чтобы в далекой Канаде его мучили сердечные терзания из-за неразборчивой в средствах красавицы. А Верлен? Он был галантен, он был ненавязчив, он был мил и предупредителен, но Таня не могла забыть о заговоре, который он плел за ее спиной.

            - Кто вы такой, господин Безуглов, - развязно начал Татаринов, - чтобы распоряжаться судьбой своего народа?

            - Алексей! - встревоженно воскликнула Анна.

            - Уж во всяком случае, не герой вашего нового киносценария, - решительно ответил Иван. - Я не предавал любимой женщины ради бизнеса, - он с горечью посмотрел на Шахматову, потупившую очи долу, - не подделывал векселей и не распродавал за взятки природных богатств своей страны по демпинговым ценам. Я служу прежде всего своему отечеству... в отличие от тех, кто в это трудное время отсиживается в комфортабельном зарубежье... - он умолк, видимо, понимая, что заходит слишком далеко.

            - Хороший ответ, - крякнул растерянный Татаринов. - Хотя за этим столом, кажется, никто не распродавал российских сокровищ... тем более, за взятки...

            Наступило неловкое молчание.

            На доброй половине столиков в зале ресторана лишь сиротливо сияли, дожидаясь посетителей, разложенные посеребренные приборы. Сосредоточенные клиенты, по большей части солидные господа средних лет со своими эффектными, сильно накрашенными подругами, заинтригованно прислушивались к разгоряченным речам на неизвестном языке, которые велись за столом Верлена. Кое-кто кивал ему, кое-кто подзывал на разговор после ужина. В циклопическом зеркале на потолке отражался роскошный стол и белое пятно скатерти. Вино, которое разливал перевернутый вверх ногами лысеющий официант из пыльной наощупь бутылки, текло не вниз, как ему было положено, а вверх. Утлое пламя свечи, полыхавшей на столе в шарообразном стеклянном сосуде, бросал на лица собравшихся тревожные блики. Ни Света, ни Федор не понимали, что за стычкой Ивана с Татариновым скрывались страсти, быть может, более важные для них обоих, чем даже судьба России.  Это была схватка поколений - беззаботной, неряшливой богемы, уродливого порождения коммунистического режима, и знаменосца нового, здорового мира.

            - Поймите меня правильно, господин Татаринов, - в голосе Безуглова уже не было прежнего ожесточения, - меня, как опытного бизнесмена, огорчил ваш сценарий. Может быть от этого я так резок...

            - Алексей, неужели ты меня подвел? - встревожился Верлен. -  Ведь в сентябре должны начинаться съемки!

            - Господин Безуглов вряд ли разбирается в качестве литературных произведений, - ядовито сказал Татаринов, - ведь я, Поль, не лезу в ваши сделки, не даю советов по поводу кактусов, медвежьих шкур и дешевых джинсов для русских женщин. Так что в этом отношении советую вам полагаться на профессионалов... скажем, на Анну, главного вдохновителя моей работы... Я не исключаю, однако, что у него были личные причины, по которым эта вещица могла вызвать его озабоченность. Не так ли, господин Безуглов?

            Сценарист в эту минуту походил на озлобленного хорька, готового укусить руку, протягивающую ему пищу. Шахматова побледнела. Ее тайна была почти раскрыта. Безуглов понял, что весь сценарий был, в сущности, не чем иным, как изощренным любовным письмом, написанным по ее заказу беспринципным Татариновым. Так в старину на восточных базарах за умеренную мзду сочиняли письма и прошения прожженные, но грамотные писцы.

            - Я говорю исключительно о его литературных достоинствах, - мягко настаивал Безуглов. - Имели ли вы дело с русскими бизнесменами, господин Татаринов? Когда вы в последний раз были на родине?

            - Я не знаю, где моя родина, - заносчиво произнес Татаринов. - И разве писателю обязательно быть лично знакомым со своими героями?

            - Работая в рекламном отделе, Алексей несколько раз ездил в Москву и Петербург, - вступился за него Верлен. - Кроме того, он приезжал туда по приглашению Союза писателей и Союза кинематографистов. А через неделю отправится туда на презентацию фильма по своему роману. Господа! Или у вас совсем пропал аппетит? Прошу вас!

            На столе, как по мановению волшебной палочки, появилось пять огромных, подогретых снаружи тарелок, на которых шипел только что снятый со сковороды стейк. Наших друзей из Москвы испугали не столько размеры стейка (с порядочную мужскую ладонь), сколько его толщина (по меньшей мере со спичечную коробку).

            - Я столько не съем! - потерянно воскликнула Света. - В нашей рабочей столовой из этого куска мяса сделали бы достаточно котлет на десять работниц!.

            - Не торопитесь, - сказал Верлен, - вначале попробуйте, только не забывайте отдавать должное этому великолепному вину.

            Картошка, подаваемая обыкновенно к стейку, заворачивается в ту же алюминиевую фольгу, в которой ее пекут. Кроме того, в Шато Шамплейн подают только особый сорт, выращиваемый в штате Айдахо, и выведенный специально для запекания, сливочное же масло  привозится из Голландии. Все это объяснял довольный Верлен своим гостям, лишь бы сбить разговор со скользкой темы. Света, надо сказать, уплетала заморские яства за обе щеки, и хотя они и далеки были от тех див европейской кухни, о которых она знала со слов сестры, но от меню российских ресторанов отличались еще больше - прежде всего безукоризненной свежестью.

            - Уговорили, - подал вдруг голос незадачливый Татаринов, - я тоже хочу стейка. Верлен, распорядись, пожалуйста.

            Торжествуя, как и положено доброму хозяину, Верлен подозвал официанта. Тот вновь появился с тарелкой буквально через минуту.

            - Разве стейк жарится так быстро? - изумилась Света.

            - О нет, - Верлен улыбнулсяя, а вслед за ним и Анна. - Наш тощий писатель всякий раз изображает анорексию, и отказывается от второго. А потом у него разыгрывается аппетит. Зная его привычки, я шепотом попросил гарсона поджарить нам не пять стейков, а шесть, только с одним подождать.

            Добродушный смех раздался за столом, устланным белой скатертью. Смеялись гости, смеялся и сам Татаринов, обожавший порою исполнять роль шута, привычную еще со студенческих времен.

            - Вы спрашивали меня о родине, Безуглов, - он взглянул на бизнесмена хитрыми, проницательными глазами. - Пожалуй, моя родина там, где толще стейк, - сказал он наконец, разрезая зазубренным ножом сочное багровое мясо.

            Капля крови попала на клетчатую рубашку сценариста и он небрежно вытер ее застиранным носовым платком.

            - Зачем вы хотите нас смутить, Алексей Борисович? Вы ведь сами не верите своим словам, - вдруг сказала Света, краснея.

 

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

 

            Словно в сказке, за окном лежал незнакомый чудесный город. Спящая Света, свернувшись калачиком на своей мягкой постели, уютно посапывала. На столе красовалась огромная корзина с фруктами, принесенная в номер за время их вечернего отсутствия. Разбуженная солнечным лучом, бьющим прямо в глаза, Таня долго не могла понять, где она находится. Подаренные Верленом розы за ночь распустились в полную силу, и теперь источали дурманящий, сладкий аромат.  В увесистой рукописи в малиновом переплете, лежавшей у ее изголовья, уже не было ничего угрожающего.  И хотя соперница весь вечер кидала на Ивана призывные томные взоры, хотя впереди была еще неделя этого искушения, Таня теперь понимала, что зря терзалась сомнениями.

            Она ошибалась, однако еще не могла знать этого.

            Вчера, когда Верлен уехал домой, где тосковала его обездоленная жена, а остальные разошлись по гостиничным номерам, Иван с Таней снова украдкой спустились на первый этаж, в гостеприимную, манящую полутьму бара, где Таня стала невольной свидетельницей таинственной встречи их хозяина с его коварными друзьями из артистического мира. Ей было спокойно и уютно, как всегда в присутствии Ивана. Играла мягкая музыка. Среди нарядных, раскованных посетителей московские гости выделялись только тем, что говорили по-русски, и седой, похожий на профессора бармен, ловко орудовавший разнокалиберными бутылками, улыбался им, как старым друзьям, и даже задал два-три веждивых попроса о событиях в Москве. Все здесь, на другом берегу Атлантического океана, казалось живее, свободнее, естественнее, чем в Москве, где немногочисленные бары были убежищем иностранных туристов, да женщин легкого поведения. 

            - Завтра выходной, - напомнила Ивану Таня. - Почему бы нам не отдохнуть от Верлена и его компании? Ты возьмешь напрокат машину - я слышала, что в Канаде это недорого и очень легко. Поедем в Лаврентийские горы, о которых я читала в путеводителе. Кроме того, мне хочется пойти в русскую церковь. В Монреале их две. Кто знает, вдруг нам со Светой смогут сказать там что-то про нашу двоюродную бабушку.  Россия столько лет была отрезана от мира, что мама слышала о ней в последний раз, когда была девочкой, а с тех пор след оборвался.

            - Где она жила тогда? - спросил Иван.

            - Кто-то встретил ее в Торонто, но жила она, кажется, в Нью-Йорке. Неизвестно даже, знает ли она о моем существовании. Сколько семей навеки разрушила большевистская революция! - взгляд ее затуманился. - Кроме бабушки, если она жива, у нас больше нет никаких родственников.

            - Мне бы очень хотелось, - мечтательно сказал Иван. - Но, боюсь, что сам я просто обязан быть с Полем. Тебе, если хочешь, могу дать выходной.

            - С Полем?

            - Конечно, - недоуменно посмотрел Иван.

            - Я понимаю, - протянула Таня, борясь с подступающим к горлу негодованием. - Послушай, Иван, а ты уверен, что именно Верлен подстроил нам эту встречу в ресторане?

            - Кто же еще?

            - Ты сам не знал о том, что Шахматова здесь?

            - Знал, - неожиданно ответил Иван.

            - Итак, в Москве у тебя из-за работы нет времени ни с кем видеться. И ты, при попустительстве этого старого сводника, решил использовать шанс и повидаться со своей старой подружкой за океаном. Так?

            - Сейчас я сижу с тобой, Таня, - мягко ответил Иван.

            - А завтра господин президент изволит предоставить своей исполнительной сотруднице выходной... избавиться от нее...  и провести весь день в компании литераторов, миллионеров и кинозвезд. Видимо, этот жалкий Татаринов действительно выдающийся писатель. Я чувствую, что этот сценарий произвел на тебя ровно такое впечатление, как хотелось Шахматовой. Сколько лет вы знакомы?

            - Пятнадцать лет, Таня.

            Она в изумлении откинулась на мягкую спинку дивана, и розовая вишенка медленно всплыла на поверхность ее прозрачного коктейля.  Так вот почему Анна делилась с Татариновым своими давними воспоминаниями!  Все мгновенно стало на свои места в ее взбаламученном сознании. Анна пыталась не завоевать Ивана, а лишь вернуть его! Где же в этой сложной игре некогда охладевших, а ныне вновь пылающих взаимным огнем сердец, место ей, Тане?

            - Разумеется, - сказала она хрипло, - моего лица не увидеть на афишах кинотеатров. Иван Безуглов может увлечься лишь женщиной состоятельной и знаменитой.

            - Не говори глупостей, Таня, - поморщился Безуглов. - Моего состояния и известности хватит на двоих.

            - Вот именно - зачем тебе еще богатство? Неужели тебе мало твоих миллионов?

            - Она не богата.

            - Все равно, - отмахнулась Таня, в раздражении поставив стакан с коктейлем на столик, - я по сравнению с нею деревенская простушка, со всеми своими иностранными языками, умением печатать на компьютере и вести твои скучные дела. Я не бизнесмен, не актриса, не сценарист. Таких как я ты найдешь еще сто человек. Достаточно твоей фирме дать объявление в газету - и потянутся, миловидные, квалифицированные, мечтающие о работе в фирме "Иван Безуглов". А может быть, - добавила она ожесточенно, - и об интрижке с ее президентом. Прощай!

            Иван вздрогнул. Он вспомнил, как то же самое слово - "интрижка" - с пренебрежением произносила у него в кабинете кинозвезда, когда говорила о Тане. Глаза Ивана слипались после долгого путешествия. Как во сне, он увидел, что Таня осушила свой бокал, поднялась и, не оборачиваясь, вышла из бара.  Уже во второй раз он убеждался, что в этом самоотверженном сердце могут гнездиться гнев и ревность. Но это не отвращало его от Тани, о нет, и когда он позвал ее обратно, она вытерла слезы своим батистовым платочком и снова села с ним рядом.

            - Я еще не готов для этого разговора, - Таня никогда раньше не слышала такой нежности в его голосе. - Я люблю тебя, - добавил он совсем тихо.

            Тане показалось, что откуда-то доносятся звуки ее любимой сонаты Моцарта. В это мгновение, когда ее душа, казалось, обрела крылья, она, может быть, впервые полностью поняла значение слова "счастье". Как много могут преобразить в жизни человека три простых слова!

            Она взяла руку Ивана в свою и посмотрела на него взглядом, исполненным невыразимой преданности. О да, какой-нибудь Верлен, какой-нибудь Татаринов - ведь не зря же подружились эти, казалось бы, противоположные во всем люди, -  на своем веку, вероятно, произносили такие слова несчетное количество раз, не смущаясь тем, что завоевавший женщину берет на себя ответственность не за игрушку, не за орудие мимолетного наслаждения, а за живую человеческую душу. Иван понимал это лучше многих - вот почему признание далось ему с таким трудом. Он глядел в сторону, весь охваченный противоречивыми чувствами.

            - Не торопи меня, - его сильная рука, способная, казалось, согнуть подкову, была  мягкой и доброй, словно он поглаживал пальцы ребенка, - пятнадцать лет назад Анна разбила мое сердце, и мне еще нужно время, чтобы оправиться от этой трагедии.

            - А как же сценарий? - недоуменно спросила Таня. - Если верить Татаринову, то холодный, циничный молодой человек, одержимый идеей богатства и власти, сам разбивает сердце героини.

            - Оставь, - в улыбке Ивана сквозило презрение к незадачливому сценаристу, - таким Татариновым никогда не понять, что такое жизнь. Единственное, что они умеют - коверкать правду либо в угоду своим фантазиям, либо...

            - Либо за хорошую мзду, - подсказала ему Таня. - Но знаешь, мне стало жаль его вчера. Мне показалось, что за его наигранной самоуверенностью скрывается душевная пустота, которая мучает и его самого. Разве не ужасно видеть в жизни лишь материал для литературных упражнений? Разве не страшно чувствовать, что твое сердце уже неспособно любить? Такие, как он, считают, что все искупается талантом, но и талант его сомнителен.

            - Не говори так, Таня, - возразил Иван. - Кто знает, если бы наши с тобой судьбы не затрагивал этот злосчастный сценарий, мы могли бы посмотреть на него по-другому. Да и роман его, быть может, не так плох, как тебе показалось. В конце концов, я не раз видел его в Москве на книжных прилавках. Не зря же Верлен финансировал издание и даже, говорят, сейчас платит Татаринову нечто вроде постоянного жалованья.

            - Должно быть, не очень щедрого, - расмеялась Таня, - он одет, как оборванец. Или это еще один способ привлечь к себе внимание? А что книга его лежит на прилавках... Иван, я не узнаю тебя. Популярность - это когда книга не лежит в магазинах, а расходится. Кому в нашей обездоленной России сейчас нужно его эстетское нытье? Ты сам говорил, что народ надо сперва накормить, а потом уже спрашивать с него добродетели. По мне, "Анжелика" - и то лучше, чем вся эта современная изящная словесность.

            - Я согласен, - сказал Иван, - сам я не стал читать романа, когда он попал ко мне в руки. Но давай, правда, посмотрим кино, которое он нам предлагал... если, конечно, у меня хватит душевных сил смотреть фильм, где главную роль играет Анна...

            По монреальскому времени было всего одиннадцать, а по московскому - уже раннее утро. Они вдруг посмотрели друг на друга устало и беспомощно, и Таня поднялась к себе, оставив Ивана допивать своего "Джека Дэниэлса". Она не увидела, как оставшийся в одиночестве Иван вдруг вздрогнул, едва не выронив своего стакана. В дверях бара, покачивая роскошными бедрами, появилась та самая Анна, чье имя он произнес несколько мгновений назад.

            - Где же твоя верная белая мышка, Иван? - спросила она язвительно, по-хозяйски садясь с ним рядом.

            - Не говори так о моем преданном друге, - Иван тоже перешел на ты, со страхом чувствуя, как от присутствия этой женщины в его душе нарастает темная волна страсти. После ужина она успела переодеться в открытую с глубоким вырезом блузку и брюки свободного покроя.  Без жемчужного ожерелья ее обнаженная шея, как бы изваянная античным скульптором, казалась  еще прекраснее. Вместо бриллиантовых сережек с ее ушей свисали две крошечные золотые женские фигурки.

            - Ты смотришь на мои серьги, Иван? - довольно улыбнулась она. - Иногда я устаю от бриллиантов. Это скифское золото, подарок Верлена в ту пору, когда он еще любил меня. Не знаю, на каком аукционе он купил этот музейный экспонат. Он говорил мне тогда, что его любовь будет вечной, как искусство... 

            - Неужели он бросил тебя? - спросил Иван сочувственно.

            - О нет, мы разошлись по обоюдному согласию.  Зато остались добрыми друзьями. Однажды ночью в Москву мне позвонила его жена. Не помню, как я объяснялась с нею, не помню даже содержания разговора. Но этот плачущий голос за восемь тысяч километров... после него что-то навсегда треснуло между нами с Верленом. Но у меня были и другие, Иван. Пятнадцать лет - немалый срок... - Она неврно закурила. - Послушай, мы с тобой не в Москве, давай возьмем такси и отправимся на улицу Кресент. Побудь моим гостем, Иван. После съемок фильма с Татариновым я уже привыкла к этому городу и считаю его своим.

            Слова любви, которые он произнес несколько минут назад, все еще обжигали его губы. Но простодушный весенний аромат "Ив Сен-Лорана", оставленный в воздухе бара целомудренной Таней, уже уступал резковатому, пьянящему, чуть ядовитому запаху "Пуазона".  Он смотрел на Анну,  пытаясь сравнить с той, которую он знал пятнадцать лет назад. Нет, это была другая женщина.  Они были тогда слишком невинны и не думали о любви страстной. Теперь одного взгляда на полуоткрытую пышную грудь Анны, на ее трепетные ресницы и манящие огромные глаза было достаточно, чтобы пробудить в нем прежнее волнение и счастливое ожидание небесного блаженства. Он расплатился с официантом и они вышли к подъезду гостиницы.

            Одиннадцать вечера в субботу - едва ли не самое прекрасное время в Монреале, особенно весной.  На улицах просыхает вечная слякоть зимних месяцев, когда после всякого снегопада мостовые обильно посыпаются крупной солью, красавицы одеваются не по сезону легко, из окон доносится музыка, и едва ли пол-города высыпает на улицу Сен-Катрин, мерцающую неоновыми вывесками магазинов и баров, а по проезжей части движется нескончаемый поток машин - от разбитых стареньких "Гранад" до "Акур" и "Порше". Сияют бриллианты за пуленепробиваемыми стеклами ювелирных магазинов, безучастно глядят манекены, одетые по последней парижской моде, и тот самый конторский люд, который в будничное утро переполняет вагоны метро и отчаянно ругается, попав в автомобильную пробку,  волшебным образом перевоплощается в праздничную толпу, хохочущую на всех перекрестках и переполняющую шумные бары, где царствует громовая музыка и танцы в такой тесноте, что парочкам приходится прижиматься друг к другу куда тесней, чем позволяют правила приличия. В такой толпе любой чувствует себя моложе и жизнерадостней.

            - Так это и есть тот запад, который я видел только в кинофильмах, - Иван с Анной пристроились за стойкой одного из баров, где музыка была не такой оглушительной. - Я уже сбился со счета своих поездок, но вечерами я обычно сижу в номере за "Макинтошем" и работаю.

            - Не знаю, как ты, но я устала от своей жизни, - сказала Анна, пригубив свой коктейль. .

            - Я тоже, - ответил Иван, не думая. - Уже много лет мой рабочий день продолжается по двенадцать часов, а то и дольше. Мне всегда казалось, что в этом и есть смысл жизни, но в последние недели я стал сомневаться в своей правоте.

            Сколько раз он слышал это от старушки-мамы! За своими делами Иван иной раз неделями не звонил ей, но никогда не слышал упреков. Он до сих пор оставался для нее тем спокойным, крутолобым Ваней, который, сидя на коленях у отца, уже задавал ему такие вопросы, которые сделали бы честь десятилетнему, тем подростком, который угвоорил одноклассников играть на переменах в биржу, и уже через три недели нажил себе порядочное состояние в самодельных деньгах, или тем юношей, который после гибели Безуглова-старшего на долгие годы стал неразговорчив, сосредоточен, и ночами не поднимался от учебников. Наверное, она обрадовалась бы, увидав его прогуливающимся по монреальской улице в обществе женщины, на которую оборачивались прохожие, потрясенные ее вызывающей красотой.

            - Тогда ты должен расстаться со своей белой мышкой,  - усмехнулась Анна. - Стоит ей завладеть тобой - и она начнет выжимать из тебя все соки, лишь бы держаться на том же уровне жизни, что сейчас, или выше. Кстати, для ее жалованья у нее слишком дорогие вкусы - лишнее доказательство того, что она схватит тебя мертвой хваткой. О, женщине, привыкшей к французским духам и итальянской одежде, начинает казаться, что это ее право, что спутник жизни обязан вывернуться наизнанку, чтобы обеспечить ее...

            - И ты такая же? - Иван усмехнулся.

            - Я зарабатываю на хлеб сама, - гордо сказала Анна. - И не только на хлеб. Я работаю не меньше твоего, Иван. Поверь мне, что наша встреча здесь не случайна - для обоих это единственная возможность встретиться без той суеты, которая не дает нам жить в Москве. Когда я приехала к тебе в офис, у меня было полчаса свободного времени - между интервью шведской газете и пробой для следующего фильма.  А что до твоей мышки...

            - Не называй ее так, Анна. Между нами до сих пор ничего не было.

            - Разумеется, - сказала Анна с невыразимым презрением. - Проработав с тобой два года, она понимает, что с Иваном Безугловым надо быть робкой и деликатной, что взять его можно только медленной осадой. Между тем, заметил ли ты, с каким восторгом она смотрит на Верлена? И как старик смотрит на нее? А ведь он щедрее тебя, Иван. Ты вкладываешь всю свою прибыль в расширение дела, а Верлен уже может себе позволить просто спускать заработанное. Впрочем, пустое. Сколько раз ты был влюблен за эти годы, Безуглов?

            - У меня не было никого, Анна, - сказал Иван серьезно, - до самого последнего времени, до последних дней, в моем сердце безраздельно властвовала только одна женщина, когда-то растоптавшая мою юношескую любовь...

            - Та самая, которая теперь пытается к тебе вернуться...

            - Да. Но того Ивана, который провожал тебя до подъезда и дарил тебе мимозу на деньги, сэкономленные на школьных обедах, больше нет, Анна. Ты убила его.

            - Не упрекай меня, Иван. Девичье сердце так непостоянно!

            - Нет, Анна. - Вопреки всем своим привычкам он заказал себе еще двойную порцию "Джека Дэниэлса", на этот раз без льда, и залпом осушил ее. - Если б ты просто охладела ко мне, лопоухому старшекласснику, я бы все понял. Но причина была иной. Ты не выдержала испытания жизнью, и все пятнадцать лет я пытался вытравить свою любовь к тебе из своего сердца.

            - Удалось ли это тебе? - она взглянула на него своими огненными очами. - Ручаюсь, что нет, Иван. Никакой белой мышке не занять моего места. Особенно теперь. Подумай, не стоит ли посмотреть на эти пятнадцать лет, как на время для испытания чувств. Если мы с тобой не сумели забыть друг друга, то теперь, наверное, уже не забудем никогда. Тем более, что вся Москва будет говорить о нашем романе. Твоя слава удвоится, Иван, а с ней и объемы твоих сделок. Неужели ты сомневаешься в том, что я была бы тебе верной подругой?

            - Ты предала меня однажды, - снова начал Иван, но тут же смолк, пораженный негодованием в глазах кинозвезды.

            - Неужели я всю жизнь должна нести крест своей девичьей ошибки? - оборвала она его. -  Подумай, если б мы тогда поженились, меня бы вряд ли приняли в театральный институт. Я была бы не кинозвездой, а одной из бесчисленных московских барышень, вроде твоей Тани.  Разумеется, я винила бы в этом тебя и свой выбор. Ты, растроенный, мучающийся угрызениями совести, не смог бы сосредоточиться на своей карьере, и был бы сейчас не президентом процветающей фирмы, а заурядным брокером, измученным комплексами неполноценности. Нет, Иван, разлука пошла на пользу нам обоим. Теперь мы взрослые люди и можем вспомнить о том, что так связывало нас... даже мимозу, если хочешь, - она обворожительно улыбнулась. - Эти пушистые желтые шарики, которые продавались в подземных переходах. так и остались лучшими цветами, которые я получала в жизни. Кроме того, я одна из тех немногих, кто не зарится на твои капиталы. После того, как Верлен помог мне достать контракт в Голливуде, я прекрасно могу обойтись и без них... в отличие от твоей белой мышки, вся любовь которой, если она есть, сводится к желанию получить ключи от особняка и от машины. Я заметила, как она льнет к тебе, как, раскрыв рот, слушает каждое твое слово. Увы, все это - лицемерие. Ее любовь не прошла через испытания.

            - Для настоящей любви испытания необязательны, - неуверенно возразил Иван.

            Слова коварной кинозвезды поражали его в самое сердце.  Зная аскетизм Ивана и его неопытность в любви, старушка-мама не раз говаривала ему, что такого завидного жениха не прочь подцепить на крючок любая, и что ему следует быть вдвойне осторожным. Благородный хмель кружил голову Ивану. Это нежданное признание, эти пышные черные волосы, эта соблазнительная улыбка...

            - Кто бы мог догадаться, - сказал он, - что неуклюжая троечница с букетом мимозы в руках превратится в украшение мирового кинематографа?

            - Мы оба за эти годы переменились в лучшую сторону, Иван, - засмеялась она. - Но ты, ворочающий миллионами предприниматель, остался в любви таким же робким, как тогда. Ты танцуешь так же скверно, как тогда? Давай проверим.

            Громыхающий рок, царствовавший под низким потолоком бара, вдруг, словно по заказу Анны, в голосе которой на мгновение зазвучала откровенная страсть, сменился медленной, тягучей, томной музыкой. Настало время для старомодного танца - и когда Анна обняла Ивана и положила изящную голову ему на плечо, он невольно затрепетал. Кинозвезда уверенно вела его, ее тонике пальцы как бы ненароком гладили его мужественную спину, и каждое прикосновение упругой груди словно пронзало его тело электрическим разрядом. В этот миг она обладала над ним той же властью, как в те далекие годы, и по одному ее слову он, казалось, был готов отправиться на конец света. Анна властно наклонила его голову к своей и, не смущаясь толпы, крепко поцеловала в губы. Сам не понимая, что делает, он ответил было на этот поцелуй, но тут же отстранился, с содроганием вспомнив невинную, трогательную Таню, сердце которой при виде этой сцены разорвалось бы от горя.

            - Пойдем, Анна, - сказал он, едва оторвавшись от ее благоуханных губ. - По московскому времени уже десять утра, я разваливаюсь на части.

            - Пойдем, - она взглянула на него с любопытством, - я живу в номере одна.

            - Анна! - воскликнул он с упреком. - Зачем ты пытаешься воскресить то, что давно умерло? Ничего, кроме страданий, это мне не принесет.

            Анна побледнела, и ее чувственный алый рот скривился в гневной гримасе.

            - Берегись, Иван, - сказала она с угрозой, - другие безуспешно пытались завоевать меня  годами, и я знаю себе цену. Тот, кто устоит против моего поцелуя, станет мне смертельным врагом.

            Вызванное Иваном по телефону такси пришло почти мгновенно. Всю дорогу до гостиницы они молчали, но Безуглов физически ощущал, как от красавицы, только что наградившей его исполненным страсти поцелуем, исходит гнев, готовый переродиться в ненависть.

            - Я даю тебе на размышление три дня, Иван, - сказала она ему, выходя из лифта. - После этого можешь спокойно возвращаться к своей белой мышке и ее ежеквартальным отчетам о деятельности фирмы. Но знай, что Анна Шахматова до конца жизни будет считать тебя ничтожеством, не выдержавшим вызова судьбы.

 

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

 

            Те, кто был в Монреале, несомненно знают серую девятиэтажную громаду "Итона" - одного из самых старых универмагов Канады. На том же шумном перекрестке, прямо напротив ювелирного магазина, стоит и изящный англиканский собор тесаного камня - Храм Церкви Христовой.  Еще лет пять назад острый шпиль храма, гордо устремленный в небо, заставлял заезжего туриста, задирая голову, думать о вечном. С тех пор шпиль не стал ниже, но прямо за собором вырос розовый небоскреб (с нижними этажами, слегка стилизованными под церковное здание). В солнечные дни храм, отражаясь в остеклении небоскреба, как бы удваивается, колеблется в жарком воздухе, - еще одна соблазнительная деталь для туриста с его неутомимо щелкающим фотоаппаратом - но рядом с двадцатипятиэтажной махиной некогда внушительный собор стал выглядеть жалковато - тем более, что прямо под собором теперь располагается торговый центр, и прохожие нередко нагружены не пожертвованиями для городской бедноты, сдаваемыми в церковь по призыву доброго отца-настоятеля, но яркими фирменными пакетами с разнообразными предметами одежды и обуви, хозяйственными товарами, толстыми романа в суперобложках, на которых красивые молодые герои заключают в объятия красивых молодых героинь - словом, всем ассортиментом, предлагаемым двумя, а то и тремя десятками магазинов. Говорят, правда, что за возможность использовать подземное пространство под зданием, как и за разрешение на постройку розового небоскреба, англиканская церковь выручила сумму, которой хватило на реставрацию собора на много лет вперед, а также на его превращение в самый щедрый храм Канады в смысле помощи странам третьего мира.

            Сам Верлен был прихожанином унитарианской церкви. Однако в понедельник, в девять утра именно к англиканскому собору - одной из главных достопримечательностей города - подкатил лимузин с его московскими гостями. Блистая знаниями и чисто галльским остроумием, Верлен самолично прочел о истории и убранстве храма краткую, но содержательную лекцию. Таня и Света с удивлением глядели на ряды дубовых скамеек для прихожан.  В православной церкви, которую вчера навестила Таня, по русскому обычаю, молящиеся отстаивали всю службу, только самые старые и немощные присаживались на немногочисленных стульях у самой стены.

            Полюбовавшись витражами, заливавшими собор разноцветными пятнами света, они направились вниз, в торговый центр (тоже почти пустой, как и всегда в понедельник утром), где обнаружили не один, а целых три огромных магазина готового платья, которые, пользуясь этикетками своих дочерних компаний, снабжала фирма "Верлен и Рембо".

            Света с Тютчевым, едва увидав весеннюю коллекцию одежды (которая уже уценялась, уступая место летней), одновременно испустили восхищенный вздох.

            В магазине электроники в торговом центре также блистал никелем и черным матовым лаком полный выбор продукции той же фирмы. С необъяснимо торжественным выражением лица подвел господин Верлен своих гостей к ничем не выдающемуся видеомагнитофону, стоившему дешевле остальных, перевернул его и гордо показал небольшую надпись "Сделано в России".

            - Как расходится эта продукция? - спросил он у старшего продавца.

            - Очень хорошо, господин президент. - Респектабельный усатый продавец говорил с президентом без тени подобострастия, почти как с равным.  Однако Таня сразу заметила, что дело тут не в фамильярности, а в уважении настолько глубоком, что оно не нуждалось в лицемерных жестах. - Возвратов почти нет, цена умеренная.

            - Вот видите, - сказал Верлен Ивану по-русски, - ваши товары, изготовленные при помощи западных деловых людей, вполне конкурентоспособны.  Ненавижу этих умников, которые говорят о тысячелетней лени русского народа!  А вы, Таня?

            - Это злобная глупость, - сказала она, зачарованно глядя на ладную черную коробочку видеомагнитофона. - У нас есть такая поговорка, господин Верлен...

            - Знаю, - засмеялся Поль. - Нам делают вид, что платят, а мы делаем вид, что работаем. Я считаю, что при нормальном жалованье русский работник, пройдя соответствующую выучку, будет не хуже канадского.

            - На нашей фабрике мы это вам гарантируем, - почти хором сказали Света с Тютчевым. - Вы дадите нам образцов?

            - Хоть сейчас, - Верлен с улыбкой достал свою визитную карточку и нацарапал на ней несколько слов по-французски. - Отдайте это заведующему магазином и наберите столько образцов, сколько сможете донести до автомобиля. Слава Богу, КЛМ - не Аэрофлот, и вам будет позволено провезти по шестьдесят четыре килограмма багажа на брата. А мы с господином Безугловым и Татьяной покуда отправимся в правление фирмы.

            Фирма "Верлен и Рембо" занимала три этажа на самом верху розового небоскреба. Таня заметила, что кабинет Поля, обставленный современной мебелью вишневого дерева, действительно был раза в два больше, чем у Ивана. Однако, по странному совпадению, и тут из окна открывался вид на церковь - но и церковь была в несколько раз больше, чем любимый храм, который реставрировали на средства Безуглова, и вид был своеобразный - с такой большой высоты, что весь храм, целиком остававшийся внизу, казался не более, чем изящной игрушкой.

            Первым делом Верлен с хитрой улыбкой протянул Ивану тонкую папку с бумагами. Пролистав их, он поднял на своего хозяина изумленный взгляд. Груз из Мексики был уже в пути - и более того, в папке лежала бумага администрации монреальского порта, гарантирующая перевалку и дальнейшую отправку в течение сорока восьми часов по прибытии грузового судна из Акапулько.

            - Стараемся, господин Безуглов, - довольно ухмыльнулся Верлен. - Теперь попрошу вас в зал переговоров. Там подготовлены предварительные документы, касающиеся швейной фабрики. Вам потребуется часа полтора, чтобы ознакомиться с ними. Тем временем я с вашего позволения покажу мой офис Тане - вы сами наверняка хорошо его помните с прошлого приезда.  Прошу вас, госпожа Алушкова.

            Оставив Ивана в конференц-зале, снабженном видеомагнитофоном, телевизором, слайд-проектором и порядочной библиотекой, Верлен с Таней вышли в длинный, казавшийся бесконечным коридор с рядами приоткрытых дверей. 

            - Покая не забыла, Поль, - она достала из сумочки пухлый конверт с американским адресом, - вы могли бы помочь отправить это письмо? Срочной почтой?

            Даже не взглянув на адрес, Верлен протянул конверт секретарше и с улыбкой отдал ей какие-то распоряжения. Воздух в помещении был свежий, с еле уловимым запахом лаванды. Под потолком мурлыкала центральная система кондиционирования. За каждой из дверей работало по три-четыре человека, встречавшие президента фирмы не испуганной гримасой мелких служащих, опасающихся, как бы их не уличили в безделье, но свободными улыбками тяжело работающих и честно зарабатывающих свой хлеб людей.  В иных залах сидели за "Макинтошами" симпатичные молодые инженеры в белых рубашках и галстуках, без пиджаков. Таня с трудом подавила вздох зависти, заметив, что инженерный и архитектурный отделы фирмы уже оснащены "Макинтошами-Квадра" - новейшей моделью фирмы "Эппл", которую многие считали лучшим персональным компьтером в мире. В иных - торговые агенты разбирались в присланных из-за океана образцах одежды. В третьих - обрабатывались на компьютерах кипы заказов и транспортной документации. По убранным столам, по сосредоточенному выражению лиц, едва подымавшихся от экранов компьютеров для кивка президенту, было видно, что фирма "Верлен и Рембо" состоит из профессионалов, преданных хозяину компании. Видимо, Поль отлично понимал это, потому что с его лица не сходило выражение откровенной гордости. Они вернулись к нему в кабинет. Секретарша принесла две чашки дымящегося каппуччино.

            - Какое у вас впечатление о фирме, Таня? Здесь, как вы понимаете, только правление и коммерческий отдел. Есть еще швейные заводы, конструкторское бюро по электронике в Виннипеге, склады готовой одежды, наконец, сеть магазинов.

            - Отлично, - искренне сказала Таня. - А какими льготами пользуются ваши сотрудники, господин Верлен?

            - Три недели отпуска, - сказал Поль, - бесплатная зубоврачебная помощь - у нас в Канаде это дорого, милая Таня, - премия к Рождеству или участие в прибылях - на выбор. Одиннадцать праздников в году. Сверхурочные в полуторном размере. Две недели в год отпуска по болезни без справки от врача. Если, не дай Бог, кто-то захворает серьезно, то до четырех месяцев. Я балую своих работников, Таня. Ни вам, ни господину Безуглову не надо объяснять, что лояльность работников фирмы стоит больше, чем любые льготы. Кроме того, у нас нет табельной системы. Работники приходят в любое время между девятью и десятью, потом задерживаются, если явились слишком поздно.

            - Кто же следит за дисциплиной?

            - Никто. Служить у "Верлена и Рембо" - большое везение, Таня. И мои служащие, поверьте, дорожат своим местом. А теперь вернемся в зал. На одиннадцать назначены переговоры с участием моих заместителей. Будем обсуждать ваше швейное предприятие, возможно - электронный завод, ну и главное - вопрос о том, как все-таки господин Безуглов хочет получить свои два миллиона. Они лежат на счету компании и могут быть выданы немедленно. Кстати, как у вас с деньгами на дорожные расходы? Вам не слишком дорого обошлась гордость вашего президента?

            - Он выдал нам со Светой по тысяче долларов наличными из средств фирмы, - сказала Таня.

            - Ого! - воскликнул Верлен с легкой издевкой. - Для русской фирмы это огромные деньги. Что ж, если господину Безуглову угодно быть со мной на равных, давайте посостязаемся...

            Он посмотрел на нее таким же жадным, волнующим взглядом, как тогда в Москве. Взглядом, дававшим понять, что он неспроста с таким воодушевленным гостеприимством показывает Тане свои достижения на поприще бизнеса.

            - Поль, - в голосе Тани звучала неуверенность, - конечно, Иван не может тягаться с вами по объему своей фирмы, по прибылям, по всему. Но вы не забываете, насколько труднее ему работать? К тому же его фирме всего три с небольшим года. Я уверена, что через двадцать лет...

            - Через двадцать лет, милая Таня, вам будет уже сорок пять, - глаза Верлена вдруг погрустнели, - а я буду бодрым старичком на пенсии в Калифорнии. Надо пользоваться жизнью, пока она дает шанс. Кроме того, Таня... - он замялся. - Вы не боитесь конкуренции? У меня иммунитет к чарам нашей кинозвезды, но вчера, когда вы ушли в церковь, Анна в последний момент тоже попросилась поехать с нами на экскурсию по Монреалю.  И поверьте мне, они говорили друг с другом больше, чем со мной. 

            - Он ничего не сказал мне, - Танины глаза затуманились слезами.

            - О, не огорчайтесь, - Верлен взял ее за руку, - я ничуть не хотел вас расстроить. Они держались как старые друзья, не более того. Так что предположим, что ваш роман с Иваном - у вас ведь с ним роман, я не ошибся? - завершится благополучно. Скажем, законным браком. И хотя ваш Иван может обещать будущей госпоже Безугловой кое-что уже сейчас, это будет царская жизнь лишь по жалким понятиям разоренной страны. И даже через двадцать лет он вряд ли сможет отвезти вас на уикэнд на Багамские острова. А я могу это сделать уже сейчас. Но не тревожьтесь, - засмеялся он, - я не буду преследовать вас здесь, в Канаде. Моя задача - только показать вам, что я из себя здесь представляю. А уж окончательное решение вы примете в Москве.

            - Как вы можете быть таким циничным, Поль! По-вашему, любовь женщины - тоже товар?

            Глядя на этого седого, величавого человека, она не могла понять, почему позволяет ему вести с ней такие разговоры. Пожалуй, никто в мире никогда не обладал над ней такой властью. Казалось, Верлен не признавал за нею права ни на целомудрие, ни на принятие собственных решений. И самое ужасное было в том, что от него по-прежнему исходила таинственная сила, заставлявшая Таню если не умом, то сердцем признавать за ним превосходство - хотя, разумеется, она боялась сказать об этом даже самой себе.

            - Я не стану отвечать на ваш вопрос, - хмыкнул Верлен, - чтобы не смущать вашего идеализма. Скажу одно - я много старше и много мудрее вас, дорогая Таня. Кроме того, я пользовался успехом у женщин даже в начале своей карьеры, когда у меня не было ни загородной усадьбы с конюшнями, ни своего средства передвижения, - он кивнул в сторону цветного плаката, на котором красовался небольшой спортивный самолет. -. Смею надеяться, что за эти годы я не утратил своего обаяния. Однако оставим этот разговор, - по его лицу снова пробежала тень насмешки, - расскажите о вашем вчерашнем визите в церковь.

            Таня не успела ответить ему, прерванная приходом секретарши. Та протянула недоумевающей гостье большой белый конверт с крупной надписью Аувукфд Учзкуыы и рисунком, изображавшим хищного, поджарого орла.

            - Позвольте, - сказала Таня, - мы в Монреале всего два дня, мне не может прийти никаких писем... или... - ее глаза засияли. - Поль! Это письмо с фотографиями от бабушки!

            Не смущаясь присутствием Верлена, она немедленно вскрыла конверт, и оттуда высыпалась добрая дюжина цветных фотографий. С них смотрела строгими, но добрыми глазами старая женщина с сухими, чуть высокомерными, благородными чертами лица, облаченная в белое монашеское одеяние. При виде фотографий из глаз Тани невольно покатились радостные слезы.

            - Так вот она какая,  Елизавета Прокофьевна, последняя из графинь Петровско-Разумовских! Ей девяносто два года, Поль. Она держала в Нью-Йорке и в Торонто магазины, торгующие русским антиквариатом. Ее первый муж погиб в гражданскую войну. Второго мужа,  князя Голицына, похитили в Париже агенты КГБ еще в тридцатые годы, детей у них не было, и она осталась на свете совсем одна. Выйдя двадцать лет тому назад на пенсию, ушла в монастырь. После службы в русской церкви я рассказала о нашей бабушке священнику, отцу Аркадию. И что же вы думаете, Поль? Оказывается, они не раз встречались. Он тут же набрал номер монастыря, и мать-настоятельница позвала бабушку к телефону. Она прекрасно говорит по-русски, и мы буквально рыдали от счастья.  Но как же письмо из Америки дошло так быстро?

            - Аувукфд Учзкуыы ! исключительно надежная фирма, - заметил Верлен, - мы имеем у них расчетный счет, и я всегда пользуюсь ею для срочной корреспонденции.  Собственно, ваш конверт - там были семейные фотографии для бабушки, я угадал? - уже в пути и завтра утром будет у нее в руках.

            - Спасибо, Поль. Как мне хотелось бы повидаться с нею! Но дадут ли нам со Светой американскую визу?

            - Вряд ли, - сказал Верлен серьезно, - об этом нужно было хлопотать в Москве. Здесь даже я бессилен вам помочь.

            - Какая жалость! А сама бабушка прикована к инвалидному креслу, и тоже не сможет приехать по моему приглашению. Что же нам делать?

            - По возвращении в Москву выхлопочите себе американскую визу, - сказал Верлен, - и прилетайте прямо в Америку. Я готов оплатить ваш билет и дорожные расходы... тем более, что на этот раз вы приедете без Ивана... - добавил он почти шепотом.

            - Спасибо, Поль, но в этом нужды не будет. Мы со Светой как-нибудь наскребем на билеты сами. В крайнем случае продадим вот это... - она тряхнула аметистовым браслетом на своей худой, безупречной формы кисти, или даже вот это, - она посмотрела на фамильное кольцо. - Повидаться с бабушкой для меня важнее, чем носить самые красивые драгоценности в мире.

            - Я слышал о ее бизнесе. Это были не магазины, а крупная транснациональная компания, которая вначале обслуживала любителей русской старины по всему миру, а потом расширила свою деятельность на антиквариат из всей Европы. Если она продала ее, то, должно быть, получила миллионов пять-шесть, а может, и десять. Интересно, зачем эти деньги монашенке, заживо погребенной в монастыре? Она вполне могла бы купить вам билеты.

            - Я думаю, что большую часть состояния она пожертвовала русской церкви, когда поступала в монастырь, - сказала Таня, - может быть, какие-то гроши у нее и остались, но, право, я слишком горда, чтобы просить ее об этом. Кроме того, когда человеку девяносто два года, когда вся жизнь прошла в изгнании, он поневоле становится суеверным. Бабушка так настаивала, чтобы мы со Светой никому из России не рассказывали о ней, что заставила нас поклясться на Библии. Вот почему даже Иван не знает о нашей радостной новости.  Хотя, прямо скажу, мне было вчера за ужином очень трудно удержаться.

            - Странная просьба!

            - Я согласна, - задумчиво сказала Таня, - но я не могу не уважать желания старого, так много страдавшего человека. Бабушка так и не поверила, что большевики в России низвергнуты. Она по-прежнему думает, что опасно иметь родственников за границей, опасно даже переписываться с ними. Вот почему мне даже не слишком удобно просить ее прислать нам приглашение, необходимое для визы.

             - Если хотите, я могу сам, в качестве вашего друга и делового партнера, написать ей. Объяснить, что бояться больше нечего, что коммунистическая Россия исчезла с лица земли. А если вы думаете, что ей будет слишком сложно заниматься бумажной волокитой, то приглашение для вас пришлют мои американские партнеры.

            - Спасибо, Поль, - она взглянула на него с робкой признательностью.

            В Москве было в Верлене нечто от одинокого романтического странника, искателя приключений. В Монреале же, когда он сидел за своим полированным столом, с селекторным телефоном на десять линий, окруженный книжными шкафами с тысячами руководств, справочников, профессиональных журналов, о которых Таня никогда даже не слышала, весь его облик источал власть и могущество. Он говорил со своими служащими дружелюбно, без тени превосходства. И тем не менее, все - от давешнего продавца в магазине до его личной секретарши и главного инженера, пожилого китайца с умными глазами, - явно понимали, что именно усилиям этого человека фирма обязана своим процветанием.

            "Да, он во многом похож на Ивана, - подумала Таня с неожиданной теплотой, - но Иван целомудрен, а Поль видит в женщинах только объект наслаждения... и доказательство тому - судьба его несчастной жены..."

            Стоит ли скрупулезно описывать содержания переговоров за огромным дубовым столом посередине конференц-зала на двадцать втором этаже розового небоскреба? Бизнесмен и так имеет представление о том, что обсуждают его коллеги, обложившись справочниками и типовыми текстами контрактов, а рядовому читателю боюсь, будут скучны технические подробности. Упомяну только, что хозяин конференц-зала официально предложил войти в долю при переоборудовании швейной фабрики в Москве с капиталом в миллион долларов. Света с Тютчевым с восторгом поглядывали то друг на друга, то на Верлена, то на изящную седую женщину средних лет - заведующую швейным отделом. Таня переводила и стенографировала. Работа была легкая - партнеры доверяли друг другу, и если уточняли юридические формулировки, то без попыток извлечь для себя выгоду, а лишь для пользы дела.  Иван заявил, что его фирма также готова вложить миллион долларов. Вклад самого коллектива фабрики измерялся в рублях, и тут участникам переговоров предстояло поломать немало копий.

            - Если переводить стоимость земли и здания в доллары по курсу черного рынка, - заметил Иван, - то весь вклад фабрики будет не больше двухсот тысяч долларов. Вы согласитесь, господин Верлен, что таким механическим подходом мы только отпугнем госпожу Алушкову-младшую.

            Света кивнула в знак согласия.

            - Мы попросим ее провести анализ состояния фабрики, - сказал Верлен.

            - Он уже проведен, - Света, краснея от смущения, достала из своего портфельчика, похожего на школьный, толстый том, переплетенный в простой картон. - Мы с моими девочками еще три месяца назад договорились с нашими экономистами об оценке балансовой стоимости фабрики и смете на переоборудование.

            - Но ведь ваш директор был против этого? - Верлен удивленно вскинул седые брови.

            - Конечно. Наши ребята делали эту работу тайком от него, вечерами и даже ночами.

            - Чудесно, - сказал Верлен, забирая у нее толстую машинопись. - Это на русском?

            - О нет, - вступил Тютчев, - наша фирма заранее подготовила перевод на английский. Ваши экономисты могут сразу же начать работать с этим материалом. Но наш вывод - что стоимость составляет примерно миллион двести тысяч. Во всяком случае, именно такой мы хотели бы видеть свою долю в этом консорциуме.

            - Отлично, - весело сказал Верлен, - мы возобновим переговоры на эту тему послезавтра утром, когда мой экономический отдел подготовит свое мнение.  А пока, - он посмотрел на часы, - пора обедать, господа, лимузин ждет. Я думаю, мы провели эти два часа весьма плодотворно.

 

 

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

 

            В небольшом стеклянном магазине на крутом берегу Ниагарского водопада Анна с Татариновым продолжали суетиться у прилавков и стеллажей с сувенирами. Эти так называемые люди искусства, слегка поглазев на едва ли не самое величественное зрелище в мире, быстро начали зевать и жаловаться на холод, после чего удалились с берега в магазин. Видимо, для них главным было не полюбоваться небывалой достопримечательностью, а похвастаться своей поездкой перед приятелями. До Тани, тоже на минуту забежавшей в магазин, донеслись самодовольные комментарии сценариста, который советовал Анне купить чудовищную футболку с крупными буквами "Я был на Ниагарском водопаде". На всякий сувенир у него, словно у профессионального экскурсовода, находилась целая тирада, выдержанная в духе сомнительного остроумия.  Между тем Иван, обычно равнодушный к красотам природы, казалось, был полностью захвачен величием водопада, который гремел на этом месте, точно так же, как сегодня, и сто, и десять тысяч лет назад.

            - Ты знаешь, - сказала Таня, вернувшись к бетонному парапету над водной бездной, и щурясь от невыносимого блеска водяной пены на ярком весеннем солнце, - я, кажется, начинаю понимать, почему сюда приезжают новобрачные.

            Иван поднял на нее вопросительный взгляд.

            - Потому, - она с трудом подбирала слова, - что любовь сразу после свадьбы кажется им вечной, словно этот водяной поток, низвергающийся со стометровой высоты, чтобы рассыпаться яркими брызгами. Мне вообще кажется, что любовь приближает нас к вечности. Столько лет прошло после смерти Лауры, а стихи Петрарки все так же продолжают возвеличивать ее.

            От бурного потока, рассыпавшегося мириадами брызг, дул прохладный, влажный ветер. Казалось, туристы со всего мира собрались на этом обрывистом берегу, чтобы увидеть одно из величайших чудес света.  Правда, Верлен обращал мало внимания на водопад. Видимо, Таня и е московские друзья были не первыми, кого он привозил сюда на своем спортивном самолете, и величественное зрелище несколько приелось канадскому миллионеру.  По дороге к водопаду он даже беззлобно бурчал о том, что для первых поселенцев, видевших водопад ежедневно, он,  был источником не столько наслаждения, сколько раздражения, поскольку являлся препятствием к простым торговым операциям - перевозу товаров на другой берег прежде всего.

            - Теперь, слава Богу, это не актуально, - смеялся Верлен, - есть самолеты, есть мосты и многие другие средства транспорта, но попробуйте представить себе первопроходца, который рвался туда, на юг, в благословенную Америку, и вдруг натыкался на эту бестолковую массу падающей воды, через которую было ни пройти, ни проехать... Впрочем, - посерьезнел он, - хорошо все, что приносит вклад в экономику, а Ниагарский водопад, слава Богу, - не последняя статья в доходе этих мест.

            Таня посмотрела на него с изумлением. В первый раз за эти четыре дня Верлен говорил о бизнесе и доходах не со своей обычной шутливой интонацией, выдававшей, между нами говоря, предельную уверенность в себе, но серьезно и даже несколько устало. Эти четыре дня в Монреале стали для маленькой делегации из России настоящим откровением. Они бродили под высокими потолками швейной фабрики, где под ровными лучами искусственного света сосредоточенно, размеривая каждое движение, трудились молодые работницы. Приехали на склад готовой одежды, поражавший своими размерами - казалось, в эти джинсы и рубашки можно было одеть всю Москву, не говоря уж о Монреале. Несколько часов провели на электронном заводе, среди работниц в белых халатах, с марлевыми повязками на лицах - изготовление современных транзисторов требовало стерильной, без малейшего загрязнения, атмосферы.

            Всюду их сопровождал предупредительный, разговорчивый хозяин всей этой империи. Впрочем, как-то раз, когда Иван загляделся на автоматическую линию сборки видеокамер, Поль с испытующим взглядом обмолвился Тане, что далеко не каждому деловому партнеру уделяет столько времени, и что за его гостеприимством - отнюдь не только одни деловые мотивы. В эти дни они встречались с Шахматовой и Татариновым только по вечерам, и, надо сказать, Таню радовало это. Не говоря уж о неодолимой ревности, которую испытывала она к актрисе, Иван сумел дать ей понять, что Анна ждет его решительного ответа. И потому всякий раз, когда красавица, шелестя платьем, грациозно вплывала в ресторан или в зал Монреальской консерватории, Таня вновь и вновь ощущала укол сердечной боли.

            Как было бы хорошо, мечтала она, если б не оборвался роман между Полем и московской кинозвездой. Как они подходят друг другу - оба красивые, оба известные, оба занимающие высокое положение в обществе, причем не в том обществе, где хотела бы царствовать она сама, Таня. Ее собственные друзья все, как на подбор, были неисправимыми идеалистами. Они верили в семью, в честный труд, в жизнь, направленную не на то, чтобы пускать пыль в глаза окружающим, а на то, чтобы приносить пользу другим людям. Не за это ли полюбила Таня своего Ивана?

            Но была, по чести сказать, и еще одна причина.

            Всего однажды она оказалась за эти дни наедине с Верленом, когда накануне отлета на Ниагарский водопад Иван отправился в банк выяснять о порядке получения своих двух миллионов, а Света и Тютчев - знакомиться с работой крупного универмага, также составлявшего часть империи Поля.  Верлен сам настоял, чтобы она осталась в розовом небоскребе, изучить систему базы данных, разработанную все той же неутомимой компаний Майкрософт. Зазвав Таню в свой огромный кабинет, Поль раскрыл ящик стола.

            - На мое имя пришел из монастыря денежный перевод для вас, - сказал он, протягивая Тане пачку стодолларовых банкнот. - Я взял на себя смелость разменять его, чтобы отдать вам наличными.

            Таня недоверчиво посмотрела на его величественное, с крупными чертами лицо.

            - О нет, - засмеялся он, - это не замаскированный подарок от меня. По факсу пришло также письмо от вашей бабушки. Я не стал его читать. Вот оно.

            С невыразимым волнением Таня взяла листок телефаксового сообщения. Как всегда на факсах фирмы Тошиба, изображение, переданное за несколько сот километров, не слишком отличалось от оригинала. Твердые буквы почерка, совсем не похожего на старческий, с первого взгляда поразили ее - так этот почерк был похож на ее собственный, с той разницей, что бабушка писала по старой орфографии.

            - Ну--с, что пишет наша щедрая старушка? - осведомился миллионер.

            - Просит меня истратить эти деньги по своему усмотрению, и пишет, что скоро пришлет еще, что заминка только за банковскими и юридическими формальностями. Откуда такая щедрость, Поль?

            - Она одинока, она живет в монастыре, - Верлен пожал плечами.

            - Но это наверняка ее последние деньги! - воскликнула Таня. - А вдруг ей потребуется редкая операция? Нет, я не могу, не имею права их брать, Поль!

            - Не будьте так щепетильны, - усмехнулся миллионер. - Деньги еще никому и никогда не мешали. Кроме того, на десять тысяч долларов вы сможете безбедно просуществовать в Москве добрых три года. Правда?

            - Правда, - прошептала Таня, на лице которой отражалась борьба с соблазном. - Нет, Поль, я не буду проживать эти деньги.

            - Что же вы на них сделаете?

            - Куплю бриллиантовое кольцо и буду носить его постоянно, чтобы не забывать, из какого я рода. А своей будущей дочери завещаю его, как фамильную драгоценность. И обязательно надо рассказать об этом бабушке. Мне кажется, она одобрит мой выбор. Можно мне позвонить ей, Поль?

            Поль указал ей на изящный, строгих современных линий телефонный аппарат, стоявший на его обширном столе.

            - Междугородная связь в Канаде вообще безотказна, - заметил он, - а если пользоваться аппаратом фирмы Белл, то она преврашается в сплошное удовольствие. Кстати, мне дают большую скидку на разговоры - ведь фирма ведет их на многие тысячи долларов в год. Звоните.

            Таня, трепеща, набрала номер монастыря, и попросила перевести разговор на аппарат в бабушкиной келье. Поль вышел из кабинета, а когда через несколько минут вернулся, увидал, как по разрумянившемуся лицу Тани текут радостные слезы.

            - Она была так счастлива моему решению!

            - Во всяком случае, оно показывает, что честь рода Петровско-Разумовских для вас превыше всего.

            Таня спокойно кивнула.

            - Ах, моя прекрасная москвичка, почему с каждым вашим поступком я увлекаюсь вами все сильнее? - Он приблизился к Тане и обнял ее за плечи. - Как пленяет меня в вас, при довольно скромной внешности, это небывалое сочетание простоты, ума и врожденного аристократизма - того самого, чего мы почти лишены здесь, в Северной Америке! Мне кажется, - он наклонил свои полные, чувственные губы к самому ее уху, - что с каждым днем я влюбляюсь в вас все больше и больше.

            Таня в испуге отпрянула от Верлена. О, как трудно было ей, скромной москвичке, противостоять напору этого опытного донжуана в самом сердце его обширных владений!

            Она помнила об Иване, и помнила о жене Поля (которую он не пригласил ни на один из их деловых ужинов). и все же не могла заставить себя отстраниться, когда изящная, почти женская рука Верлена прикоснулась к ее щеке и этим мимолетным прикосновением вдруг в единую секунду заставила Таню вздрогнуть от внезапно пробудившегося темного, сладостного, почти животного восторга. Нет, это был опытный, знающий свое дело противник! И самое ужасное, что он понимал свою власть над нею - и потому, довольный той сладкой судорогой, которая готова была пробежать по ее телу от одного его прикосновения, тут же отстранился.

            - Я не так пошл, чтобы отбивать вас у Ивана прямо здесь, в Канаде, - он помрачнел. - Более того, я вижу по этим десяти тысячам, что деньги для вас - не главное в жизни. И однако, Таня, подумайте хорошенько. За деньги в Канаде можно купить все...

            - Кроме любви, - не удержалась Таня.

            - Даже любовь, - возразил Поль, - у меня с этим никогда не было серьезных затруднений. У вас здесь было бы много денег... очень много... и к ним добавилась бы моя вечная преданность и мой вес в обществе...

            - И ваша законная жена, - Таня дрожала от негодования.

            - Неужели вы не можете подняться над условностями? Поймите, мне жаль ее. Она воспитала моих детей, она любит моих внуков. Мне не хочется омрачать ее старость.

            Легкий звонок селекторной связи не дал Верлену закончить: секретарша объявила о прибытии русской делегации.

            - Мы закончим этот разговор в Москве, Таня, - торопливо прошептал он, - обещаю, что здесь я не вернусь к нему больше.

            И он выполнил свое обещание. Всю дорогу до Ниагарского водопада, весело объясняя спутникам устрйоство своего маленького личного самолета, обращая их внимание на особенно красивые виды за иллюминаторами серебристой, изящной, стремительной машины, первую посадку сделавшей на одном из самых удивительных аэродромов планеты - расположеном на острове Торонтского озера, в считанных шагах от каменного леса офисов и небоскребов. Быстро прокатившись по городу в лимузине, оглушенные его грохотом и темпами жизни, несравнимыми с монреальскими, они перекусили в таиландском ресторане и продолжили свой путь к водопаду. Еще через каких-то два часа океан падающей воды уже громоздился перед ними сплошной стеной, заглушая слова, заставлляя поежиться перед величием природы, которую, вероятно, никогда не удастся покорить человеку.

            Шахматова, держась в нарочитом отдалении от Ивана, изредка кидала на него многозначительные взгляды, как бы напоминавшие ему о том ультиматуме, который она поставила перед ним в баре на улице Кресент. А он, казалось, упорно не замечал этих пронзительных выстрелов ее прекрасных черных глаз. Вежливый и сосредоточенный со всеми, он предпочитал беседовать с Верленом, отдавая должное таланту и опыту своего канадского хозяина. Надо ли говорить, что Татаринов, по обыкновению, вел себя, как истинный шут, то и дело прикладываясь к плоской фляжке с чем-то коричневым, торчавшей у него из кармана потертых джинсов. В какой-то момент Таня даже засомневалась в его умении вообще владеть пером - его претенциозные сочинения выдавали человека хоть и ограниченного, но все -таки думающего, а от живого Тататринова мало что исходило, кроме желания поразить публику то пошлой шуткой, то высокоумным рассуждением, исполненным ложной многозначительности. И только Федор со Светой источали подлинное, ничем не замутненное счастье. Немудрено! Ведь они впервые оказались вдвоем с друг другом на несколько дней подряд, впервые получили возможность разговаривать часами, и пускай это были разговоры о деле - разве не дело в первую очередть интересовало их, разве не на общем деле собирались они, как начала подозревать Таня одновременно с Иваном, строить свою общую судьбу?.

            - Таня, - Иван взял ее за руку,  - Посмотри вниз.

            На крошечной каменной площадке под обрывом, у самой грохочущей воды, среди фигур в ярко-желтых непромокаемых плащах, она различила обнимающихся Федора со Светой, а рядом с ними - долговязую, сгорбленную фигуру Татаринова. Видимо, кинозвезда тоже находилась в толпе любопытствующих, хотя, когда Верлен рассказывал об этой достопримечательности водопада - нарочно прорубленном тоннеле в древней скале, который вел прямо к воде, - она повизгивала и клялась никогда туда не спускаться. .

            - Мы спустимся туда попозже, когда наши друзья вернутся. А пока я хочу кое-что рассказать тебе.

            - Только не называй их всех нашими друзьями, прошу тебя, Иван. Вчера за ужином, стоило тебе отлучиться в бар, Татаринов, напившись, кричал, что ты идеальный герой комикса. Даже Анна была шокирована. Или этому не стоит удивляться? - вдруг добавила она с вызовом.

            - Разве такой тип, как он,  может меня уязвить? - Иван сдержанно улыбнулся. - Да и что плохого в героях комиксов? Это мужественные, простые, красивые люди, только проблем у них поменьше, чем у нас. А что до Анны...  помнишь, как я говорил тебе о предательстве и о невозможности любить?

            - Конечно, - вздрогнула Таня. Она не ожидала, что здесь, над рокочущим водным потоком, Иван заведет этот разговор.

            - Мне было семнадцать лет, - задумчиво начал Иван, - я учился в школе на Чистых прудах. Круглые отличники редко бывают вожаками у товарищей, но я был исключением. Первый по всем предметам, из влиятельной семьи, незаурядный спортсмен... что еще нужно, чтобы завоевать уважение друзей?

            - Многое, Иван, - не удержалась Таня.

            - Значит, и это многое у меня было, - сказал Безуглов с неожиданной горечью. - Не стану скрывать, Таня, что я был влюблен, как и положено в моем возрасте. Это была любовь нежная и чистая, но все одноклассники были уверены - Иван Безуглов и первая красавица нашей школы дали друг другу слово пожениться, как только им исполнится по девятнадцать лет. Какое это было золотое время, Таня! Никогда не забуду зимних вечеров на катке, когда Анна, в пушистой беличьей шубке и вязаной шапочке, резала лед Чистых прудов своими фигурными коньками. А вечера в нашей квартире, когда мы вместе готовили уроки- А любительские спектакли, на которых уже тогда блистала Анна! Никто не сомневался, что этой паре суждено большое будущее. Анна уже тогда успела сняться в кино на двух-трех эпизодических ролях, и место в актерском иснтитуте было ей обеспечено. Меня ждал университет и карьера экономиста, скорее всего - международника. Анна очень нравилась отцу, да и мать была от нее в восторге, хотя и предупреждала меня об опасностях, подстерегающих любого простодушного мужчина, связавшего жизнь с этой ослепительной и, что греха таить, самовлюбленной красавицей. Но я был ослеплен, я верил, что на всю жизнь буду счастлив и беззаботен, я верил всем клятвам, которые мне давало это чистое существо...

            Грохот водопада заглушал слова Ивана, и Таня пододвинулась к нему совсем близко. Она видела, что в этот миг решительного прощания с прошлым он, как никогда, нуждался в ее помощи. Внизу по пенистой поверхности воды сновал утлый кораблик с туристами, задиравшими любопытные головы к сплошной стене ревущей влаги. Она пристально посмотрела в глаза Ивану, не в силах разобрать, слеза ли катится по его мужественной щеке, или капля воды, брошенная резким порывом ветра.

            - В тот зимний вечер Анна вновь была у нас в гостях. До десяти часов мы готовились к контрольной по физике - бедная красавица совсем не разбиралась в естественных науках, и мне пришлось часа два объяснять ей простейшие законы электричества. Мать напоила нас чаем с малиновым вареньем. Даже отец, обычно допоздна работавший в своем кабинете, вышел на это чаепитие и долго расспрашивал нас о будущем. Анна была так влюблена в меня, что не делала секрета из наших планов ни перед своими родителями, ни перед моими. Помню, как отец довольно кивал седеющей головой, глядя на ее гордое лицо, покрытое стыдливым румянцем. Я вышел проводить ее. Мы шли по переулкам, под падающими хлопьями мягкого снега, я держал ее за руку в трогательной вязаной варежке, а потом мы неумело целовались у нее в подъезде, и вздрагивали при звуках шагов на темной лестнице, и шептали друг другу слова нежности - только нежности, ведь мы не знали тогда, что такое страсть...

            Таня молчала, понимая, что Иван рассказывает ей самое заветное - из тех воспоминаний, что есть у любого, но куда обычно нет доступа даже самым близким. И все же она отважилась положить свою руку ему на плечо и невесомым движением прикоснуться к его щеке.

            - Когда я вернулся домой, - крепкий голос Ивана задрожал, - все было уже перевернуто вверх дном, и трое офицеров КГБ вытряхивали книги и распарывали подушки. Они пытались найти деньги и драгоценности, ничтожества! Как будто отец, даже и нарушая их бесчеловечные законы, преследовал личную выгоду! Мать, бледная, как смерть, сидела в углу, не в силах вымолвить ни слова. А отец, не скрывая брезгливости к этим подонкам, улыбнулся мне, будто ничего не происходило. Дом был разорен. Они даже отобрали у матери обручальное кольцо, ее единственную драгоценность, а в протокол обыска внесли случайно оказавшиеся у отца номера эмигрантских газет, которые он привозил из зарубежных командировок ради экономических статей.  Стук двери, когда она захлопнулась за этими подонками, уводившими отца, показался мне ударом молотка о крышку гроба.

            - Я читала, каково в те годы было сыновьям арестованных, - сказала Таня с невыразимым сочувствием.

            - В одну ночь я лишился всего, - кивнул Иван. - Любимого отца бросили в застенок, у нас отобрал квартиру и поселили нас с матерью в комнату в коммуналке. И хотя сталинские времена давно кончились, подлые большевики так люто ненавидели любого, кто посягал на их экономическую власть, что решили погубить отца.  Я говорил тебе, что он умер от разрыва сердца в сырой тюремной камере, окруженный уголовным сбродом.  Не помогла даже петиция, подписанная двумя тысячами рабочих его завода. Между прочим, в прошлом году у ворот завода отцу поставили гранитный памятник на том самом постаменте, где раньше красовался Ленин... А его сын, первый ученик и любимец класса, внезапно получил двойку по социологии, не захотев повторять фальшивые рассуждения нашего учителя-коммуниста, и лишился золотой медали, а затем все шло по тому же сценарию - меня  даже хотели забрать в армию, если б я не поступил вместо университета в захудалый институт, дававший куда меньше возможностей для карьеры...

            - Но что же случилось с твоей первой любовью, Иван? - Таня смотрела с тревогой и нежностью, готовясь услыхать то, о чем давно догадывалась.

            - Моя любовь, - голос Ивана срывался, - едва услыхав о моей беде, ушла к моему сопернику, а когда я попытался вызвать ее на разговор, гордо сказала, что бросила меня не из-за отца, а всего лишь по зову своего девичьего сердца... непостоянного, как сердце любой женщины. А мой соперник, напомаженный хлыщ из комсомольских работников, был внуком министра культуры... и следующекй зимой блестящая первокурсница киноинститута Анна Шахматова уже снималась в одной из своих лучших ролей...

            - Так вот какой ценой она достигла высот карьеры, - задумчиво сказала Таня. В голосе ее не было презрения - только глубокое сочувствие к кинозвезде, пошедшей на предательство своей любви.

            - Не совсем, - возразил Иван. - Анна чрезвычайно талантлива. И недаром она теперь просит меня вернуться - видимо, тот грех до сих пор тяготеет над ее совестью... Ведь я тогда был близок к самоубийству, и смог успокоиться, лишь решив, что женской любви не существует... что любят не мужчину, а лишь его деньги и его положение в обществе... Вот две причины, Таня, по которым я был холоден с тобой, по которым я так упорно бежал твоей любви и не отвечал на нее.

            - А теперь?

            Вместо ответа Иван заключил Таню в объятия и крепко поцеловал в полураскрытые губы, орошенные водяной пылью. Оба они от небывалого счастья закрыли глаза и позабыли об окружающем мире. Вот почему они так и не заметили Анну, смерившую целующуюся парочку озлобленным взглядом, и тут же отошедшую в сторону.

           

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

 

            Волшебное путешествие за океан близилось к концу.

            Серебристый лайнер с синими буквами КЛМ на борту уже погрузился в густой молочный туман московского неба, и лица наших путешественников отражали самые противоречивые чувства, как у всякого русского, возвращающегося на родину. Известно, что сытая и благополучная заграница манит его лишь до известной поры, покуда не наступает пора по зову сердца снова обнять родные березы. И все же, возвращаясь в отечество, русскому человеку не избежать привкуса боли и обиды за свою несчастную державу, которая, выбиваясь из сил, никак не может обеспечить благополучной жизни своим гражданам, расстроенная то внешним врагом, то внутренней смутой.  Картины пустых отечественных прилавков встают у него перед глазами, перемежаясь подобием мгновенных фотоснимков с прилавков западных магазинов. Колдобины и ухабы российских дорог, бестолковщина, очереди, очереди и еще раз очереди, и знаменитая русская сердечность, при условии, что вас не отделяет от соотечественника барьер или стойка официального учреждения, ибо руский человек, получивший в руки хотя бы малую власть над другими, склонен мгновенно забывать идеалы православия, самодержавия и даже народности, превращаясь в сущее животное, облаченное в полагающуюся ему по должности форменную одежду.

            В последний раз улыбчивые стюардессы подали перекусить, и Таня машинально положила в сумочку пакетик масла, упаковку французского сыра и аппетитное румяное яблоко.  Эти крошечные сувениры она собиралась отдать соседям по лестничной клетке, небогатой семье с тремя детьми.  То же самое сделали и Света с Федором.

            - Ничего, - усмехнулся заметивший это Иван, - мы еще вытащим Россию из трясины, мы добьемся того, что она снова встанет в первые ряды мировых держав...

            За неделю в Канаде он не только многому научился, но и получил от Верлена заверения в том, что швейное совместное предприятие будет создано в ближайшие дни, когда Поль снова, по пути в Гонконг, остановится на два дня в Москве. Ну и, разумеется, Ивану прибавлял уверенности в себе и прочный стеклопластиковый атташе-кейс, который он всю дорогу держал на коленях вместо своего любимого лэптопа. Аккредитив на оконное стекло и медвежьи шкуры тоже лежал у него в бумажнике, обещая в ближайшем будущем едва ли не вдвое увеличить валютный капитал фирмы. Отчего же его сердце словно томили тяжелые предчувствия? Или виною было присутствие в том же самолете Анны и Татаринова? В Амстердаме, где они провели ночь в прекрасной гостинице, оплаченной авиалинией, стало окончательно ясно, что жизненные пути президента фирмы и кинозвезды, видимо, уже никогда не сойдутся вновь. Вызвав его на прогулку без свидетелей, Анна держалась с нарочитой холодностью, и только под конец напомнила, что будет ждать от него окончательного решения через два-три дня в Москве. А Таня, зная, что Иван теперь навсегда останется с нею, перестала ревновать и вся лучилась счастьем, когда Иван, вернувшись в гостиницу, еще раз сказал, что любит ее. Видимо, свадьба Ивана Безуглова и его секретаря-референта была не за горами, и Таня даже вскользь говорила, что не собирается бросать своей работы. А может быть, предстояло одновременно сыграть и две свадьбы?

            - Отличный камень, - вдруг донеслось до ее ушей.

            Рядом с нею в проходе между креслами стояла Шахматова в дорожном льняном брючном костюме, источавшая аромат "Пуазона".

            Таня вздрогнула, а Иван невольно бросил взгляд на ее новое кольцо с крупным прозрачным камнем, переливающимся всеми цветами радуги.  Заметив кольцо сегодня утром, он решил про себя, что это весьма искусная имитация бриллианта.

            - Ты неплохо платишь своим сотрудникам, Иван, - Анна испустила ядовитый смешок, - настоящих бриллиантов такого размера я себе позволить не могу.

            - Разве это настоящий камень? - спросил Иван.

            - Это подарок, - Таня покраснела, уклоняясь от прямого ответа.

            - От Верлена? - изумился Иван.

            - Нет.

            - От кого же?

            - Я обо всем расскажу тебе позже, Иван, - Таня отвела глаза, не в силах нарушить данную бабушке клятву.

            Шахматова, довольная тем, что ей удалось заронить черные семена сомнения в благородное сердце Ивана, вернулась к своему креслу.

            А самолет уже шел на посадку, и через полчаса утомленные путешественники уже дожидались у багажной карусели своих чемоданов и со вздохами укладывали их на скрипучие, ржавые багажные тележки. Больше всех чемоданов было, разумеется, у Светы - были там и образцы со швейного производства, были и, что греха таить, разнообразные обновки, слабость, вполне извинительная для юной девушки, впервые оказавшейся за рубежом. Ей так хотелось понравиться своему Федору! И, наконец, весь багаж Татаринова составляли две потертых, некогда дорогих кожаных сумки. Одна из них по пути разорвалась от старости, и из отверстия торчали какие-то мятые рубашки и скрученные в клубок джинсы, на которые, очевидно, не польсились даже вороватые сотрудники багажного отделения московского аэропорта. 

            Чиновник в синей форме, утомленный своей однообразной работой, хотел было подписать таможенную декларацию Безуглова, не глядя, но, присмотревшись к ней, вдруг присвистнул от изумления.

            - Господин Безуглов, вы действительно намерены ввезти в Россию такое количество валюты?

            - Да, - отвечал Иван будничным голосом.

            - Прошу вас предъявить ваши два миллиона, - таможенник приглушил голос, словно знал, как опасно вслух называть такую цифру.

            Он поднялся со стула и отвел Ивана в фанерный закуток, надежно укрытый от посторонних глаз. Пересчитывание тугих зеленых пачек стодолларых купюр заняло у него столько времени, что к его стойке вытянулась порядочная очередь.

            - Господин Безуглов, - он внимательно посмотрел в глаза Ивану, - позвольте личный вопрос?

            - Разумеется.

            - С двумя миллионами долларов в кармане... вернее, в кейсе... почему вы вообще возвращаетесь в Россию? С вашим талантом и оборотистостью вы могли бы остаться в Канаде и удесятерить этот капитал в считанные годы, без всякой нервотрепки, наслаждаясь нормальным образом жизни... Неужели в вас так силен примитивный патриотизм?

            - Разве любовь к родине бывает примитивной? - возразил Иван. - Мне уже пришлось объяснять это и моему канадскому партнеру, и Алексею Татаринову, считающему себя русским писателем. Кроме того, эти средства принадлежат не лично мне, а моей фирме.

            - Вы же ее владелец.

            - Да. Но она - мое любимое дитя. В нее вложены средства, усилия и надежды десятков людей. И благополучие фирмы для меня важнее моего собственного.

            - Вы странный человек, Иван, - таможенник завистливо вздохнул.

            Красавец "Кадиллак" несся по Ленинградскому шоссе, телохранители Ивана помалкивали, зорко глядя на дорогу, а Лермонтов по обыкновению делился последними московскими новостями - подорожанием продуктов, исчезновением с магазинных полок самого необходимого, ростом преступности. Ничто не предвещало беды, и Иван, созерцая неприглядные пейзажи московских пригородов, где до сих пор не редкостью были деревянные избы без отопления и канализации, дышал спокойно и ровно, думая о десятках неотложных дел, ждущих его в конторе. Впрочем, первым делом следовало заехать в банк.

            Гордо неслась черная могучая машина по Ленинградскому шоссе, когда из ворот приречного парка прямо поперек ее движению вдруг выехали те самые "Жигули", которые преследовали Ивана у ресторана "Савой". Чертыхнувшись, Жуковский резко притормозил, едва не выехал на встречную полосу движения и, наконец, ударил капотом своего лимузина в бок перегородившим дорогу "Жигулям". Из них уже выскакивали четверо мрачных типов с пистолетами в руках, в кожаных куртках, под которыми угадывались пуленепрбиваемые жилеты. Зеленова среди них не было, зато Иван сразу заметил некоего Мартынова - темную личность, некогда служившую у него в фирме, а затем уволившуюся при темных обстоятельствах. "Слава Богу, что Таню и Свету я отправил на другой машине," - пронеслось у него в голове.

            - Всем оставаться на местах, - кричал на ходу Мартынов, видимо, бывший у них за главаря, - не выходить из машины, не стрелять.

            Он не знал, что у Андрея и Павла не было оружия - телохранители Ивана полагались только на силу своих мускулов и ловкость. Закон в России запрещал огнестрельное оружие даже для самозащиты, и любой полицейский, обнаружив пистолет или автомат в салоне "Кадиллака", имел право арестовать владельца оружия. 

            Один из подручных Мартынова, подбежавший к машине первым, наклонился к раскрытому окошку, пытаясь направить пистолет на Ивана.  Между тем Андрей, не меняясь в лице, сделал легчайшее движение пальцами, в них сверкнул какой-то металлический предмет странной формы - и вдруг нападавший совершенно беззвучно, как в немом кино, рухнул на землю, не подавая признаков жизни - только выроненный пистолет глухо звякнул о бетонную поверхность дороги. Другой подручный, подбежавший к заднему сиденью с противоположной стороны, там, где сидел Павел, на секунду замешкался, устрашенный судьбой своего товарища - и этой секунды хватило отважному телохранителю, чтобы из раскрытого окна машины навстречу нападавшему глухо свистнуло что-то похожее на металлическую змейку с шаром на конце. Сохраняя на грубом лице выражение крайнего изумления, он тоже упал без сознания. Операция политруков срывалась! И все же оставался Мартынов со своим дружком, плюс шофер запасного "Форда", стоявшего наготове у обочины. Нападавшие остановились шагах в десяти от машины, наведя свои пистолеты на Ивана.

            - Пускай кто-то из вас вынесет чемодан с деньгами, - хладнокровно сказал Мартынов. - Даю на размышление десять секунд.

            Он опоздал. Встревоженный Баратынский на запасной "Волге" уже выруливал на обочину, готовый прийти на помощь. Понимая, что ограбление сорвалось, негодяй вдруг навел пистолет прямо в голову Ивану и, исказившись в лице, нажал на курок. В ту же секунду побледневший, перепуганный Лермонтов вдруг резко дернулся в сторону, закрывая шефа своим худым телом.  Раздался глухой хлопок револьверного выстрела. Застонав, Михаил принялся медленно сползать с переднего сиденья. Мартынов и его подручный, вскочив в запасной "Форд", стремительно скрылись из виду. Чемодан с деньгами был на месте, и уже визжала вдалеке "Скорая помощь".

            Горячее чувство стыда было первым, что охватило Ивана. Лермонтов спас ему жизнь, может быть, ценой своей собственной - а он подозревал своего друга в предательстве! Да, он был человеком желчным, иной раз ленивым, иной - неблагодарным, но разве все эти недостатки не кажутся мелкими перед величием такого самопожертвования? Врач скорой помощи, склонившись над Лермонтовым, разрывал у него на груди белую рубашку, снимал с шеи галстук, привезенный ему некогда в подарок Иваном. Рана была едва заметной, и крови Лермонтов потерял мало. И Таня, и Света, и Тютчев в ужасе смотрели на поверженного товарища.

            - Он будет жить, доктор? - спросил Безуглов неожиданно дрожащим голосом.

            - Кажется, да, - кивнул врач, - хотя я ни за что не могу ручаться.

            - Проклятые деньги. Сколько зла из-за них в мире. Особенно из-за наличных. Отвезите раненого в бывшую больницу ЦК КПСС, - он протянул доктору скорой помощи десять стодолларовых бумажек, - там теперь принимают за плату, но могут оказать самую лучшую помощь. Сегодня вечером я позвоню в больницу. - Он наклонился к лежавшему без сознания Лермонтову, и скорбно вздохнул.

            Между тем из подоспевшей "Волги" уже вылезал Татаринов с киноактрисой.

            - Какой ужас, - от вида крови на распростертом теле Татаринов зажмурился. - Так вот что случается в жизни бизнесменов, господин Безуглов?

            - Это не материал для вашей писанины, - резко отпарировал Иван. - Это настоящая жизнь, с ее трагедиями и драмами, и вам никогда не понять ее. Поехали, Евгений Абрамович, а вы, друзья мои, останьтесь здесь, дайте показания милиции. Боюсь, что в такой ситуации нам с Баратынским лучше всего, не теряя времени, мчаться в банк.

            Как ошибался Иван Безуглов! Если бы не нападение политруков, он, возможно, предпочел бы изменить своим принципам и отвезти свое состояние не в банк, а в надежный сейф в своем офисе. В выходившем через полтора часа из высоких, украшенных резьбой дверей банка сгорбленном, подавленном человеке с выражением бессильной растерянности на суровом лице никто не признал бы того счастливого и преуспевающего молодого бизнесмена, который так недавно проносился над Атлантикой в самолете лучшей авиакомпании мира, бережно держа на коленях увесистый кожаный чемоданчик, который по-прежнему был у него в руке... и номерные замочки никуда не исчезли... но был он огорчительно пуст.

            То, чего не смогли сделать вооруженные бандиты, легко удалось одним росчерком пера недальновидным бюрократам из российского правительства.

            Обессиленный, Иван забрался в машину и сел между недоумевающими телохранителями. Такой драмы он еще не испытывал никогда в жизни - если не считать ареста отца. Правда, в этот раз речь шла только о богатстве и власти, а в тот - еще и о потере любимого человека. Это утешение заставило Безуглова слабо улыбнуться. По крайней мере, у него оставалась Таня.

            - Я предупреждал тебя, - говорил между тем Баратынский без своего обычного ехидства, скорее с истинным сочувствием, - если законы несовершенны, соблюдать их не следует. Это новое постановление о замораживании всех поступивших из-за границы валютных средств в сумме больше пятидесяти тысяч долларов, вступившее в силу с сегодняшнего дня, даже не было опубликовано. И вот из-за своих дурацких принципов честного бизнесмена, любезный мой президент, ты лишился всего своего состояния. Нынешняя власть по-прежнему верна коммунистическим принципам - она все еще считает интересы государства важнее интересов отдельного человека.

            - Деньги не конфискованы, а заморожены, - глухо возразил Безуглов, - рано или поздно их вернут.

            - О да, - саркастически засмеялся Баратынский. - Ловкие дельцы в прошлый раз, когда правительство сделало такой же шаг, скупали замороженные средства из расчета один к трем. Теперь, когда сроки освобождения твоих средств неопределены, у тебя могут купить их в лучшем случае один к десяти. И то вряд ли. Ты, надеюсь, не забыл, что завтра к девяти утра мы должны выплатить разнообразным кредиторам пятьдесят семь миллионов рублей?

            - Они подождут, - сказал Безуглов не слишком уверенно. - У меня с ними очень хорошие отношения.

            - Нет. Не забывай, что в России нет закона о защите компаний при грозящем банкротстве. Кредиторы могут в считанные часы добиться описи твоего имущества и конфискации всей компании в свою пользу.  Даже прибыль от сделки с кактусами достанется им, как твоим правопреемникам. Даже замороженные два миллиона долларов. Ты видишь, какую скверную службу  сослужил нам всем твой идеализм.

            - Нам всем? - встрепенулся Иван Безуглов, и в глазах его появилось выражение глубокой боли. - Ты забыл, Евгений, что в компании есть предатель. Это он сообщил Зеленову и его шайке, что мы возвращаемся с наличными. Это он выдал весь ход переговоров с корейцами и мексиканцами.  Какую еще подлость он сделает?

            - Или она, - сказал Баратынский ледяным голосом. - Ты подозревал благородного Лермонтова, ты, возможно, подозревал даже меня...

            - Тебя - нет, - сказал Безуглов искренне. - И Тютчева тоже нет.

            - Так кто же тогда остается, Иван? Подумай хорошенько, не заставляй меня называть этого имени. Ты опытен в делах, но бесконечно наивен, когда речь о частной жизни, тебя так легко поймать на крючок. Боюсь, что ты пригрел на своей груди ядовитую змею в прекрасном обличье... Однако она сама выдала себя. Помнишь, я занимался якутскими алмазами?  Ты думаешь, я не отличу подделки от настоящего бриллианта? Кольцу на ее прекрасном пальце цена по меньшей мере десять тысяч долларов. Думаю, что ты не давал ей таких денег.

            Баратынский говорил по-английски, чтобы не поняли телохранители и Жуковский, и те смущенно переглядывались. Обычно шеф и его заместители не таили от них содержания своих разговоров.  Да и пол лицу президенту они видели, что стряслось что-то неладное, и постепенно их жесткие, словно выточенные из меди лица, становились все сосредоточенней и мрачнее.  А слова старинного друга, казалось, поражали Ивана в самое сердце.

            - Не мучай меня, Евгений, - почти простонал он, когда автомобиль, наконец, притормозил у подъезда офиса. - Дай мне побыть одному.

            Он прошел под озадаченными взглядами сотрудников (ни разу не видевших его таким подавленным) к себе в кабинет и в отчаянии схватился крепкими руками за свою прекрасную голову. Тани не было - он попросил ее поехать вместе с раненым в больницу и быть с ним, покуда врачи не скажут чего-то определенного. От кого она получила кольцо? Или это все-таки искусная имитация? Он решил прямо спросить об этом любимую - в худшем случае могло оказаться, что кольцо получено в подарок от Верлена, и она, обрученная с Иваном, конечно же, не должна была брать его, но, возможно, пожалела старика или поддалась обаянию минуты...

            В рассеянности он включил свой "Макинтош". Улыбающаяся фигурка компьютера на экране не успокоила его, как обычно, а только заставила глубоко и горько вздохнуть. Все это - и верных сотрудников, и богатство, и влияние - он мог завтра потерять. Но все эти потери вдруг показались ему ничтожными по сравнению с возможностью лишиться Тани. Он вспомнил ее влажные губы, раскрытые навстрчеу его собственным над Ниагарским водопадом, вспомнил, как смущенно она трепетала в ответ на его робкие ласки в гостиничном номере, как нежно попросила его подождать до свадьбы - и из его груди вырвался глухой стон загнанного льва.

            В кабинет без стука вошел Баратынский.

            - Поздравляю тебя, - сказал он мрачно, - о нашей беде уже знает весь город, и, по достоверным слухам, наши долговые обязательства интенсивно скупает банк "Народный кредит". На твоем месте я бы порылся в компьюетере твоей обаятельной секретарши, пока ее нет.

            - Я уверен в ее невинности! - вскричал Безуглов.

            - В ее девичьей невинности я уверен тоже, - хладнокровно сказал Баратынский. - Если она с кем-то и кокетничала в офисе, то исключительно с тобой. Я уже включил ее компьютер. Прошу тебя, выйди на ее накопитель информации.

            Безуглов, дрожа от страшного предчувствия, приянлся возиться с компьютерной мышью. Никогда раньше он не унижался до того, чтобы проверять содержимое магнитных дисков своих работников. Он раскрыл жесткий диск. Файлы на компьюетере Тани держались в образцовом порядке, да и ориентироваться в них, как на любом "Макинтоше", было бы сплошным удовольствием, если б не ужас, подступавший к горлу Ивана. Мышь издавала легкие щелчки, на экране возникали все новые и новые названия файлов. Практически все из них он легко узнавал - ведь эти документы были составлены по его инструкциям. Вдруг один из документов заставил его насторожиться. Это был текстовый документ из программы Майкрософт Уорд - почему-то затесавшийся среди невинных вспомоагтельных программ и набора русских шрифтов для лазерного принтера. Он назывался "КОНФИДЕНЦИАЛЬНО". Но ведь секретными были все файлы, недаром выход на жесткий диск защищался паролем!

            - Вот видишь, - с неожиданной грустью сказал Баратынский. - Осталось только раскрыть файл - и ты, скорее всего, сумеешь многое понять.

            Безуглов дважды щелкнул по клавише мыши.

            На экране появился длинный текст - вернее, даже не текст, а сборник обрывков из документов, которые никогда не должны были стать известными никому, кроме самого Ивана, и круга его ближайших сотрудников. Текст телефакса Верлену с просьбой заказать в банке два миллиона долларов наличными. Телефакс мексиканцам с обсуждением цен на кактусы и условий поставок. Телефакс сибирякам, занимавшимся заготовкой медвежьих шкур. Список адресов русских фирм, которые поставляли лес для отправки в Америку. Список клиентов, заинтересованных в приобретении пивоваренных заводов из Голландии... словом, документ занимал добрых двадцать страниц, и выдавал едва ли не все секреты фирмы.

            - Мы в лапах у наших врагов, - меланхолически заметил Баратынский. - Причем этот документ стоит куда больше, чем десять или даже сто тысяч долларов. Теперь я начинаю понимать, почему сорвалась сделка с фарфоровым заводом полтора года назад. Почему наши старинные поставщики бука и граба вдруг заявили, что нашли себе других партнеров. Почему...

            - Ты прав, Евгений, - Безуглов посмотрел ему прямо в глаза. - Сердце мое разбито, но сейчас я должен думать не о себе, а о спасении фирмы.

 

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

 

 

            У всякого бывает день, который потом вспоминается, как самый черный день в жизни.

            Именно такой день, казалось, наступил для Ивана Безуглова.  В считанные часы неведомая рука сбросила этого баловня судьбы в бездну отчаяния и унижения.

            Еще ждал его под высоким окном особняка могучий автомобиль с верными телохранителями. Еще готовы были по одному его слову заключаться сделки и отправляться в далекий путь океанские корабли.  Еще теплился на телефонном аппарате алый огонек, обозначая автоматический доступ к международной связи. Еще лежало в бронированном сейфе шестьдесят две тысячи долларов на текущие расходы. Еще занимали в девять утра свои рабочие места его исполнительные сотрудники. И еще украшали его щегольскую визитную карточку скромные, но внушительные слова "Президент компании".

            Но компания, которую он создавал ценой нечеловеческих усилий, была обречена.

            Обречена, как и его любовь, отысканная с таким трудом!

            Ни о чем не подозревавшие клерки, агенты по снабжению и сбыту, бухгалтеры и референты с удивлением смотрели на своего президента, облаченного в черный траурный костюм, в черный галстук и черные лаковые ботинки. "Словно на похороны," - пронесся шепоток по кабинетам и коридорам уютного арбатского особняка. Проходя через приемную, он остановился перед многочисленными, как обычно, посетителями, и усталым голосом объявил, что все переговоры на сегодня отменяются.

            Шатающейся походкой, с каменным лицом зашел Иван Безуглов в свой кабинет, который через несколько часов должен был стать ему навсегда чужим. Никто не нес ему ароматный кофе, никто не положил на стол свежих документов и коммерческих предложений. Он даже обрадовался опозданию Тани, хотя это и случилось впервые за время ее работы в компании. Видимо, изменница отправилась в больницу, навестить свою жертву - ибо если б не она, попытки ограбления бы не состоялось.

            Он сел за стол и уронил голову на руки.

            Кто был виноват в этой трагедии? Недальновидность правительства? Низость человеческой природы? Людская зависть? Ивану Безуглову было все равно. Он испытывал только боль и отчаяние, когда без стука открылась дверь и его окликнул до боли знакомый, когда-то бесконечно милый голос.

            - Отчего ты так мрачен, мой дорогой? - глаза Тани лучились невинной улыбкой. Она замечательно выглядела в светло-палевом, свободно сидящем брючном костюме из смеси лена и шелка, который купил ей Иван в Монреале с намеком на то, что даже после свадьбы она будет продолжать работать в своей прежней должности. Ее шею украшало простое гранатовое ожерелье, а на пальце светилось кольцо, от которого Иван сразу же отвел глаза. -  Ты знаешь, Лермонтову уже гораздо лучше. Врачи говорят, что через неделю он уже будет на ногах. Мартынов уже арестован, сейчас ищут его сообщников. Миша просит тебя приехать, а я с утра поехала на рынок и купила ему лучших фруктов, которых только могла достать... но что с тобой? - в ее голосе вдруг зазвучала тревога.

            - Татьяна Николаевна, - в сухом голосе Ивана, словно у робота, звучал металлический оттенок, - в качестве президента фирмы я прошу вас немедленно оставить мой кабинет, равно как и помещение фирмы "Иван Безуглов". Прошу вас также немедленно сдать мне комплект служебных ключей.

            - Ты шутишь, Иван, - неуверенно прошептала оцепеневшая девушка.

            - Нет, Татьяна Николаевна, я далек от шуток, - он продолжал все с той же безжизненной интонацией. - Сообщаю вам, что с сегодняшнего дня вы уволены из компании. Впрочем, новые владельцы, возможно, из благодарности к вам отменят этот приказ, и вы сможете по-прежнему работать в этом здании, на своем компьютере... Однако пока я еще президент фирмы и не намерен терпеть изменников в ее рядах. Повторяю. Вы уволены с настоящей минуты. Можете получить расчет и двухнедельное выходное пособие в бухгалтерии, ссылаясь на мое устное распоряжение.

            - Но почему? - Таня не верила своим ушам.

            - У меня имеются достоверные сведения, что в течение всего срока работы в фирме вы периодически выдавали сведения, составлявшие коммерческую тайну, нашим конкурентам.

            Пушистые ресницы Тани затрепетали, и на ее глазах показались крупные слезы.

            - И ты - ты, который говорил, что любит меня! - поверил низкой клевете наших врагов?

            - Если это клевета, - Иван с трудом сдерживал гнев, - то потрудитесь объяснить происхождение этого документа, обнаруженного на жестком диске вашего компьютера.

            Он почти швырнул ей распечатку вчерашнего загадочного файла.

            - Я вижу его впервые в жизни, - Таня с неподдельным изумлением раскрыла глаза, - Иван, это недоразумение!

            - А ваше кольцо - тоже недоразумение? Откуда вы взяли эти десять тысяч долларов? От наших врагов? Или в подарок от Верлена?

            - Я же обещала тебе со временем все рассказать, - взгляд Тани скользнул по злополучному кольцу, игравшему всеми цветами радуги на ярком майском солнце, и она инстинктивно спрятала руку за спину. Бедная девушка чувствовала, однако, что даже в такой черный миг не сможет нарушить данного на Библии слова.

            - Это время никогда не настанет, госпожа Алушкова, - Иван встал за своим столом, и посмотрел на плачущую Таню взглядом, исполненным горечи и печали. - Сегодня меня предали во второй раз, и теперь душа моя навеки ожесточилась. Прощайте!

            - Иван! - слезы помешали ей продолжить.

            - Ступайте, - повторил он уже не так решительно, когда вдруг в приемной послышался испуганный голос секретарши, потом шум и топот шагов. Дверь распахнулась. В кабинет, размахивая какими-то бумагами, ворвался полупьяный Зеленов в сопровождении четырех громил в кожаных куртках, с оттопыренными оружием карманами.  Вслед за зловещей компанией вбежали Андрей, Павел и Жуковский. Они застыли посреди кабинета, ожидая приказа от Ивана разбросать незваных гостей, но тот только устало улыбнулся.

            - Как я сожалею, господин Безуглов! - вскричал Зеленов фиглярским, исполненным издевательства голосом, не обращая внимания на телохранителей Ивана. - То вас пытаются ограбить неизвестные бандиты, то правительство России, называющее себя демократическим, замораживает ваши последние средства! Ужасная судьба!

            - Немедленно убирайтесь! - вскричал Иван. - Или я прикажу выкинуть вас вон!

            - Вот этого-то я как раз сделать и не смогу, - хихикнул Зеленов, под окаменевшим взглядом Тани пробираясь к столу президента. - Ибо нахожусь здесь не в качестве униженного просителя, как в прошлый раз, а напротив, по сугубо серьезному делу, согласно распоряжению банка "Народный кредит", назначившего меня председателем комиссии по взысканию долга с вашей компании.

            - Я ничего не брал в долг у "Народного кредита", - возразил Иван.

            - Мы скупили все ваши долговые обязательства, - Зеленов достал из потертого кейса пачку бумаг, - на общую сумму в сорок восемь миллионов шестьсот тысяч рублей.  Это без учета кредитного процента, - пояснил он нарочито сладким голосом, - с процентами выходит пятьдесят семь миллионов с небольшим. - Мой банк оказался готов пойти на риск неполучения этих денег. За некоторые векселя, между прочим, нам пришлось платить в полтора, а то и в два раза больше номинала. Кое-кто из ваших заимодавцев оказался исполнен редкой веры в вашу платежеспособность. Можете в последний раз испытать гордость бизнесмена с хорошей репутацией, Безуглов. Теперь ближе к делу. Прошу вас, господин президент, немедленно оплатить эти векселя.

            - В настоящий момент я не могу этого сделать, - проговорил Безуглов глухим голосом.

            - В таком случае у меня есть полномочия по ликвидации компании "Иван Безуглов" как несостоятельного должника. В частности - ордер от прокуратуры на опись имущества фирмы. Мои четверо друзей - судебные исполнители. Так что все по закону. Ведь вы больше всего в жизни чтите законы, я не ошибаюсь, Безуглов?

            - Вам отлично известно, что долги фирмы с лихвой обеспечены ее замороженными активами, - сказал Иван с внезапным хладнокровием. - Дайте мне срок, я верну вам семьдесят миллионов по тем же распискам! Восемьдесят, даже сто миллионов!

            - Лучше мы дадим срок самим себе, - расхохотался Зеленов, - и рано или поздно получим двести миллионов. Как видите, господин Безуглов, перо в руках бывших коммунистов может оказаться куда более надежным оружием, чем нож или автомат! Ваши замороженные активы вместе с остальным имуществом фирмы, естественно, также переходят в нашу собственность. Вы считаете это несправедливым? Но банку нет дела до ваших мнений. Мы всего лишь проворачиваем многообещающую финансовую операцию. Побочным результатом которой будет, между прочим, уничтожение и дискредитация одной из самых порядочных частных фирм в России.

            - Зачем вам это нужно? - изумленно воскликнул Безуглов. - Неужели вам не дороги интересы отечества? Знаете ли вы, что вместо проданного в Америку леса мы намеревались насадить две с половиной тысячи гектаров елей, дубов и сосен? Открыть детский дом? Купить еще лекарств для детей Чернобыля?

            - Нам дорого не всякое отечество, - в глазах Зеленова сверкнула откровенная злоба, - а только то, которое служит нашим интересам. А теперь я попрошу вас,  господи президент, оставить помещение.  Вы понимаете, что фирма в своем нынешнем положении может многое распродать, чтобы скрыть имущество от кредиторов. Мы попросим вас явиться сюда послезавтра, чтобы подписать кое-какие окончательные бумаги. Причем вам, господин Безуглов, за эти два дня не придется скучать! Личное имущество вам следует перевезти из принадлежащего фирме особняка на другую квартиру - кроме мебели и ценных предметов, которые уже описывает другая бригада моих сотрудников. У нас есть сведения, что вы выдавали сотрудникам фирмы в бессрочное пользование разнообразные предметы бытовой техники и электроники, с условием, что они переходят в их собственность после трех лет работы в компании. Следовательно, юридически эти предметы также составляют собственность фирмы и должны быть описаны и конфискованы. Однако рано расстраиваться, господин Безуглов.  Ценя вас, как первоклассного специалиста, мы можем предложить вам временную работу консультанта по ликвидации фирмы, с приличным окладом жалованья... хотя, разумеется, об ужинах и обедах в "Савое" вам придется надолго позабыть.

            Иван вспомнил, что даже не успел переложить пачку долларов из сейфа в свой кейс. Кроме кредитной карточки, да нескольких тысяч рублей на мелкие расходы, у него не оставалось ничего. Даже денег на переезд в скромную квартирку матери или на дачу - так и не отремонтированную до сих пор.

            В раскрытых дверях его кабинета толпились встревоженные сотрудники во главе с побледневшим Баратынским и рассерженным Тютчевым. "Вы не смеете!", раздавались голоса, "это против закона!"

            - Мы действуем на законных основаниях, - оборотился к ним Зеленов. - Но наш главный закон - это право сильного. Знайте, господа, что большевики никогда не отдадут свою власть без боя! Прошу сотрудников фирмы разойтись по своим местам и составить список предметов, таких как холодильники, видеомагнитофоны и стиральные машины, подлежащих конфискации. Мы сверим этот список с бухгалтерскими документами, так что не пытайтесь лгать. Послезавтра бригада по ликвидации проведет изъятие этих предметов, а если они будут проданы или вывезены - взыщет их стоимость по рыночному курсу. Однако работы никто из вас не лишится, господа. В той или иной форме фирма, хотя и под другим названием, будет продолжать свою деятельность. Уволены будут только вице-президент, юрист, главный бухгалтер и старший секретарь-референт, - он поочередно посмотрел на Тютчева, Баратынского и помертвевшую Таню.

            - Вы неплохие конспираторы, - вдруг вырвалось у Ивана.

            - Не понимаю, - пробурчал Зеленов.

            Таня в волнении смотрела на Безуглова. Мерзкий политрук, сам того не ведая, оказывал ей неоценимую услугу. Сто тысяч работ, любые деньги, все видеомагнитофоны и все драгоценности в мире готова она была отдать в этот миг за то, чтобы вернуть доверие Ивана. Но тот, видимо, полностью утратил способность логически рассуждать. Если сомнение и поселилось в его душе, то быстро исчезло.

            - Опись имущества, пользуясь нашим юридическим правом, мы начнем немедленно, - обратился Зеленов к Баратынскому. Из его мясистого рта вылетали капельки слюны, взгляд светился нескрываемым злорадством.  - В то же время руководство банка "Народный кредит" дает вашей фирме отсрочку в сорок восемь часов в качестве жеста доброй воли.  Если послезавтра в десять утра счета будут оплачены, - он протянул главному бухгалтеру давешнюю пачку бумаг, - то мой банк снимет все свои претензии. До этого времени господин Безуглов лишь отстраняется от исполнения своих обязанностей, однако номинально остается президентом фирмы.

            Ссутулясь, Иван направился к дверям и вышел из кабинета. Тютчев, нагнав его в коридоре, с силой тряхнул своего президента за плечи.

            - Не сдавайся, Иван! - воскликнул он. - Мы же знаем, что ты можешь свернуть горы! Под твою подпись нам за эти два дня дадут любой кредит! И я, и Баратынский, и Таня - мы все вместе добьемся этого!

            - Только не упоминай при мне имени этой госпожи, - брезгливо поморщился Безуглов. - Между нами все кончено.

            - Не может быть! Но почему же?

            - Эта низкая предательница, Федор, доносила Зеленову все секреты нашей фирмы.

            - Злобная чушь! - воскликнул Тютчев, пылая молодым румянцем.

            - У меня есть беспорные доказательства.

             - Я знаю Таню, и никаким доказательствам не поверю.

            - Спасибо, Федя, - донесся до него исполненный горечи голос той, о которой шел разговор.

            Иван вскинул на нее безумный взгляд.

            - Вы добились того, чего хотели, Татьяна Николаевна, - сказал он, - а теперь продолжаете разлагать моих сотрудников? Может быть, хватит? Ваша функция в компании уже завершена, и вы можете спокойно стать любовницей нашего канадского партнера. Денег у него больше, чем у меня было даже в лучшие времена, кроме того, вы сможете получать дополнительный доход, выдавая его коммерческие тайны...

            - Иван! - настала очередь Тани разгневаться. - Неужели твоя так называемая любовь настолько слаба, что ты поверил первому слову клеветы?

            - Моя любовь к вам неизменна, - губы Ивана кривились, - однако теперь ей приходится бороться с ненавистью...

            Так и забыв взять у Тани конфискованный комплект ключей от всех помещений офиса и от главного компьютера, он прошел мимо нее, глядя в сторону, и начал спускаться вниз по лестнице. Федор, охваченный ужасом, обнимал плачущую Таню, шепча ей слова утешения. Подручные Зеленова уже рассыпались по офису, переписывая инвентарные номера компьютеров, канцелярских столов, стульев, шкафов для бумаг, даже занавесок и настольных ламп. Все, как один, сотрудники фирмы наотрез отказались им помогать, и теперь сидели в своих креслах, не выполняя никакой работы, только наблюдая потухшими взорами за этими алчными незваными гостями, больше похожими на уголовников, чем на судебных исполнителей. Да они и были уголовниками - не дав крупной взятки какому-нибудь бывшему коммунисту в прокуратуре, им никогда не удалось бы так быстро получить ордер на опись имущества и на закрытие фирмы.

            Через час несчастная Таня стояла перед зеркалом в своей квартире, пытаясь привести в порядок свое опухшее от горьких слез лицо.  Ни обновки, которые она еще не успела толком распаковать, ни разбросанные по столу цветные фотографии, с которых глядел строгий, серьезный лик его возлюбленного, не могли ее утешить. Федя, который только что привез с фабрики Свету, сидел с ней на кухне, отчаявшись утешить Таню. Впрочем, и у них самих было не лучшее настроение. И когда тишину квартиры разразил пронзительный, заливистый междугородный звонок, Таня еле нашла в себе силы поднять трубку.

            - Так признайтесь ему во всем! - воскликнул из-за океана Верлен, услыхав ее печальную историю. - Почему вы должны губить свою жизнь из-за выжившей из ума старухи? А хотите, я скажу, что кольцо подарил вам я?

            - Тогда он тем более бросит меня, - рыдала Таня в телефонную трубку. - К тому же этот чудовищный документ, обнаруженный в компьютере.  Я совсем не вижу, как мне оправдаться!  Поль! Что мне делать?

            - Я мог бы без труда спасти компанию Ивана, - рокотал в трубке невозмутимый бас канадского миллионера, - в конце концов, речь о достаточно скромной сумме, и я уверен, что получу кредит обратно.  Однако...

            В трубке наступило молчание.

            - Вы хотите чего-то взамен? - прорыдала Таня.

            - Да. И вы прекрасно понимаете, чего. В таком случае, возможно, вы и потеряете своего Ивана. Но, во-первых, вы потеряли его уже и так. Во-вторых, у вас будет возможность спасти его хотя бы как бизнесмена.

            - Нет, Поль. - Глаза Тани мгновенно просохли, возле юных губ появилась жесткая складка. - Даже за два миллиона я не могу продать свою любовь. Сейчас мой Иван безумен, но когда он придет в себя, я уверена, что все прояснится. Разорившийся и несчастный, даже возненавидевший меня, он ничуть не менее дорог мне, чем богатый и уверенный в себе.

            - Смотрите сами, - с легкой растерянностью сказал Верлен. - Завтра я улетаю в Гонконг. По дороге могу остановиться в Москве. Если мы встретимся, я уверен, что вы можете передумать. Я старею, Таня, мне уже хочется найти тихую пристань. Вы встретитесь со мною?

            - Нет, - прошептала Таня еле слышно. - Вы волнуете меня, Поль, я, быть может, сумела бы полюбить вас... но я не могу строить собственного счастья на горе ваших близких... и я не смогу в этот миг предать Ивана...

            - Что ж, - голос Верлена вновь стал насмешлив, - выкарабкивайтесь сами... хотя у вас и больше возможностей, чем вы ду...

            В трубке зазвучали короткие гудки. Таня машинально играла связкой ключей, дававших ей возможность в любое время дня и ночи входить в помещение фирмы, и пользоваться главным компьютером. Она вскинула голову - и вдруг увидала, что на ключи сосредоточенно, словно одержимый какой-то тайной мыслью, смотрит появившийся из гостиной Федор Тютчев.

            - Так у вас не забрали этих ключей? - осведомился он. - Ни Иван, ни Зеленов?

            - Как видите, - Таня вздохнула. - Но зачем они нам теперь? Не сегодня-завтра эта шайка сменит все замки. Да и что вам делать в офисе, Федя?

            - Вы знаете, Таня, - высокий лоб Тютчева наморщился, словно он был одержим внезапной мыслью, - отдайте мне эти ключи. Я ничего не знаю об истории вашего кольца - Света тоже не хочет ничего говорить, - но я верю и вам, и ей. Главное сейчас - это выяснить, откуда взялся этот документ с секретными сведениями. А я знаю, что хотя вы и любите свой "Макинтош", хотя и готовы молиться на него, но... короче, мне бы хотелось кое-что проверить.

            Бросив на него взгляд, исполненный благодарности и надежды, Таня протянула Федору связку ключей.

            - Но как вы проберетесь в офис сейчас, когда там хозяйничают эти бандиты?

            - Я совершенно уверен, что они не разбираются в "Макинтошах", - сказал Федор, - и вряд ли оставят сторожа на ночь. А систему сигнализации я знаю назубок - не я ли сам ее устанавливал в офисе? Даже вы, Таня, - он улыбнулся, - не знаете, что прямо за дверью, в тридцати сантиметрах от потолка, есть замаскированная кнопка, отключающая всю сигнализацию в здании. Это я настоял на том, чтобы устроить ее там.

            Он подержал тяжелую связку ключей на ладони, словно размышляя о чем-то, неведомом Тане. Четыре месяца компьютерных курсов не превратили его в инженера, но заставили разбираться в электронной технике гораздо лучше любого в офисе. Видно было, что в голове у Тютчева зреет какая-то идея. И в карих глазах Тани вдруг - неожиданно для нее самой - засветилась смутная надежда.

            - Сейчас мы со Светой отправимся на швейную фабрику, чтобы предупредить руководство ни в коем случае не связываться с "Народным кредитом". А вечером навестим офис, - уверенно говорил Тютчев, - и попробуем посмотреть, откуда взялся этот файл. Тем временем, дорогая моя Таня, советую вам - как будущий родственник - выспаться. Я совершенно уверен, что даже если нам не удастся спасти фирму, Иван одумается и еще будет просить у вас прощения за свою резкость.

            Таня слабо улыбнулась. Света с Тютчевым - молодые, неунывающие - вышли на улицу, а она попыталась вздремнуть. Сон не шел. Ей мерещился Ниагарский водопад, самолет Верлена, взлетающий с маленького частного аэродрома, рука Ивана, нежно гладящая ее собственную на кресле самолета голландской авиакомпании. Откуда-то выплыло жестокое лицо Анны Шахматовой... и вдруг раздался еще один телефонный звонок.

            - Госпожа Алушкова? - раздался в трубке мягкий голос с едва уловимым иностранным акцентом. - С  вами говорит представитель юридической фирмы "Эрнст и Янг", точнее, нашего нового отделения в Москве, господин Кольридж. Мы получили на ваше имя ряд документов, которые могут весьма и весьма вас заинтересовать. Прошу вас при первой возможности явиться к нам.

            Таня слушала дальнейшие объяснения, и ее лицо на глазах светлело. Повесив же трубку, она вдруг радостно засмеялась - и без всяких следов уныния принялась переодеваться, чтобы немедленно выехать на встречу.

 

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

 

            Зеленов был мерзавцем, наделенным порядочной самоуверенностью. После того, что каза- лось ему блистательной победой над Безугловым, он действительно не выставил у захваченного особняка никакой охраны. В рассеянном свете старомодного чугунного фонаря Федор с брезгливостью читал выдавленные буквы на сургучной печати, навешенной на двери офиса.

            - Эти подонки вряд ли знают, что по-латыни кредит означает доверие, - шепнул он взволнованной Свете. - А я убежден, что народ быстро их раскусит.

            - Что ты собираешься делать с печатью? - шепнула Света.

            Вместо ответа Федор решительно сорвал кусок сургуча и бросил его на асфальт. Раскрыв тяжелую дубовую дверь, он нащупал на стене едва заметный выступ и отключил сигнализацию. В пустых и гулких коридорах оскверненного зеленовской бандой офиса жалобно скрипели половицы наборного паркета. Федор вздохнул: так грустно было не слышать привычной суеты, телефонных звонков, степенной беседы телохранителей Ивана, которые, дожидаясь шефа, обычно играли в прихожей в массивные деревянные шахматы или нарды. При свете карманного фонарика они пробрались на второй этаж. Серьезный и собранный Тютчев то и дело успокаивающе пожимал руку дрожавшей от волнения Свете. Приходилось рисковать - но оба они были готовы встретить опасность. Одна - ради любимой сестры, другой - ради президента фирмы, которой был предан душой и телом.

            В кабинете Тани их взгляду открылось душераздирающее зрелище: разбросанные бумаги, выдвинутые ящики конторских шкафов, словно здесь побывала шайка грабителей. И на Танином компьютере, и на несгораемом шкафу, и на ножке стола и даже на репродукции "Аленушки" Васнецова, висящей на стене, тоже болтались сургучные печати с уродливой эмблемой "Народного кредита", в которой угадывалось нечто похожее на серп и молот, символ столь ненавистного всем настоящим русским коммунистического режима.

            Федор задернул шторы и включил скромный Макинтош ЛС, возможностей которого Тане вполне хватало для работы на редакторской программе и для поддержания базы данных. Цветной экран приветливо замигал, и вдруг Света вздрогнула.  "Здравствуйте, Таня! - отчетливо сказал компьютер голосом Ивана. - Ваш верный Макинтош желает вам приятного и плодотворного рабочего дня!"  Переглянувшись, Света с Федором глубоко вздохнули.  Тютчев достал из атташе-кейса распечатку таинственного файла. Документ отыскался быстро. Федор нажал две кнопки на клавиатуре, и на экране перед ним появилась табличка с информацией.

            - Ага! - торжествующе воскликнул сообразительный Тютчев. - Погляди-ка, Светлана!

            Девушка не видела в выскочивших цифрах ничего особенного.

            - Глупышка, - засмеялся Федор. - Вот эти цифры обозначают дату, когда файл был открыт впервые. А эти - когда в него были внесены последние изменения.

            - Ну и что... - начала было Света, и вдруг широко раскрыла глаза. - Федор! Этот документ был начат в три часа ночи!

            - Совершенно верно. А последний раз пополнялся тоже в три часа ночи... причем неделю назад, когда мы были в Монреале.

            - Но кто же мог проникнуть в офис и работать здесь в такой час?

            - За систему сигнализации отвечал я, - задумался Федор, - о кнопке отключения знал только сам Иван.  Нет, дорогая моя, тут дело, возможно, совсем в другом... давай-ка из частных детективов превратимся в инженеров-электронщиков.

            Он выключил Макинтош, снял с его корпуса экран, и не колеблясь, достал из кармана швейцарский нож, снабженный миниатюрной крестообразной отверткой.

            - Что ты делаешь! - испугалась Света, когда ее друг принялся раскручивать болт за болтом, вскрывая изящный корпус компьютера.

            - Ничего, - Федор аккуратно снял верхнюю панель и, присвистнув от удивления, с довольным смешком ткнул пальцем в коробочку защитного цвета, установленную прямо в сердце машины. На коробочке светилась кроваво-красная  индикаторная лампочка. Тютчев беспардонно потянул ее на себя, вынул из компьютера и положил в карман. - Этой коробочки, моя дорогая, здесь быть не должно. Мне ли не знать Макинтоша! Сейчас мы на часок заедем к одному моему приятелю покопаться в этом приборчике... у него есть инструменты. А потом, я надеюсь, сумеем обрадовать и твою несчастную сестру, и моего президента.

            Быстро собрав компьютер, он взял Свету за руку, и они вышли из офиса тем же путем, что вошли. Сургучную печать, валявшуюся на мостовой, Федор сунул в карман.

            - Сохраню на память, - усмехнулся он. - Это будет бесценная вещь, когда эти подонки, наконец, разорятся и банк "Народный кредит" навсегда исчезнет с лица земли, вместе с остатками коммунистической власти...

            А часа за три до этих событий Иван Безуглов навсегда, как ему казалось, покидал свой осиротевший особняк. По всему дому сновали четверо подручных Зеленова, поигрывая кто наганом, кто отполированным медным кастетом, продетым в толстые волосатые пальцы.  Внимательно и злобно следили они за каждым движением Ивана, ни на секунду не оставляя его одного.   Правда, они не знали о небольшом сейфе, спрятанном под ванной. Там у Ивана хранились кое-какие наличные и запасной пистолет. Спрятав и то, и другое в чемоданчик со свежим бельем, он вышел на улицу, не прощаясь с бандитами. Впрочем, двое из них вышли на улицу сразу вслед за ним и встали за его спиной.

            - Ну что ж, Василий, - Безуглов с печалью посмотрел на Жуковского, - будешь работать на той же машине, но уже с другим хозяином. И ты, Андрей, и ты, Павел...

            Голос его срывался от волнения.

            - Шеф, так дело не пойдет, - Жуковский вылез из машины и крепко сжал руку президента. - Вы не имеете права так падать духом. Не имеете права! Отчаивайтесь сами, коли хотите, но зачем же бросать на произвол судьбы своих друзей?

            - Мы вас не оставим, шеф, - проворчал Андрей, с презрением глядя на зеленовских политруков. - Мы будем работать бесплатно, пока вы снова не встанете на ноги.

            - Нет, ребята, - Иван покачал головой, - я не могу принять от вас такой жертвы.  Да и кому нужно нападать на Ивана Безуглова - частное лицо, лишившееся всех своих миллионов? И зачем ему машина с шофером?

            И, несмотря на все протесты своих бывших подчиненных, он решительно остановил продребезжавшее мимо разбитое такси, чтобы отправиться на вокзал. У Ивана Безуглова еще оставалось убежище, где он хотел свести с жизнью последние счеты.

            За окнами стучавшей по рельсам электрички расстилались засыпающие вечерние леса. Цвет заката напоминал благородное красное вино, которым господь Бог в эти часы поит утомившуюся за день землю.  Прохладный воздух отдавал неуловимым запахом сирени, до сих пор осеняющей своим душистым великолепием московские пригороды, и в другое время Иван Безуглов, несомненно, вдохнул бы его полной грудью, и радостно улыбнулся бы неведомо чему.

            Увы, даже любимые пейзажи вечереющих среднерусских равнин с разбросанными там и сям деревенскими избами из потемневших бревен, с немудрящей живностью типа мелкой водоплавающей птицы, плескавшейся в застоявшихся прудах, с патриархального вида тощими козами, обгладывающими свои колышки за неимением более калорийной пищи - короче, все эти милые с детства картины сейчас не радовали Ивана. Мрачный, молчаливый, погруженный в себя, он размышлял только о трагических событиях этого дня - и, что самое ужасное, не видел никакого выхода. Все - казалось ему - рухнуло навеки. Даже кредиторы предали его, польстившись на приплату по векселям, полученную от Зеленова. А это означало справедливость древней истины - что в мире бизнеса нет друзей, есть только клиенты и подрядчики. Горько хмурясь, он порою в раздумьи проводил по глянцевым бокам своего атташе-кейса, который сегодня был тяжелее обычного. Там лежал пистолет, который сегодня Иван Безуглов уготовился в использовать в первый и в последний раз в жизни.

            У ворот запертой дачи он с удивлением увидел незнакомый белый "Мерседес".

            "Неужели и сюда успел Зеленов? - подумал Иван. - Какую бездну унижения приходится иногда испытывать человеку."

            Но, подойдя поближе, он различил внутри машины не мерзких политруков, а красавицу Шахматову в сопровождении верблюдообразного Татаринова. На этот раз он даже обрадовался их приезду. Хотя бы потому, что счастлив был любому сочувствию.

            - Иван! - Анна бросилась ему на шею, и в голосе ее вдруг зазвучало что-то до боли знакомое, теплое и человеческое. - Я уже все знаю. Какие подонки! Неужели ты окончательно разорен?

            - Похоже на то, - вздохнул Иван. - Правда, эта дача, слава Богу, записана на имя старушки-матери. Я не хотел обогащаться за счет компании, и потому все мое имущество в особняке формально принадлежит фирме - удобный случай для Зеленова и его банды!

            Он пригласил нежданных гостей в дом и усадил их в единственном отделанном помещении  - на кухне. Анна с любопытством оглядывалась вокруг. В ее глазах боролись противоположные чувства. Конечно, она по-своему любила Ивана. Но какого? Того, кто был подходящей парой ей, вознесенной к вершинам успеха. И теперь Иван видел, как грозная страсть актрисы понемногу уступает место жалости. Что ж! Если вместо разгневанной тигрицы он - пусть и ценой катастрофы - обретал друга, возможно, оно было и к лучшему.

            И когда актриса как бы невзначай положила прекрасную руку на колено тощему, как всегда полупьяному сценаристу, Иван украдкой вздохнул, удивляясь собственному облегчению.

            - Что же, господин Безуглов, вы теперь намерены предпринять? - с неожиданным участием спросил Татаринов, извлекая из брезентовой сумки квадратную бутылку с темной жидкостью благородного дубового цвета.

            - Этого я вам не скажу, - мрачно улыбнулся Иван. - Сегодня даже "Джек Дэниэлс" не способен меня утешить.

            - Только не копируйте бульварных романов, - предупредил его Татаринов, скаля зубы. - Не вздумайте стреляться, вешаться, топиться. Никакая деловая катастрофа этого не стоит. Подумайте, одной вашей даче цена по меньшей мере два миллиона рублей. Лучше все-таки выпейте. - Он по-хозяйски взял с полки четыре стакана богемского хрусталя, а из холодильника извлек пластиковый мешок с кубиками льда. -

            - Алексей! - с упреком сказала Анна. - Что такое два миллиона рублей для Ивана Безуглова?

            - Для начального капитала не так уж мало, - Взгляд Ивана был устремлен за окно, где сквозь яблоневые ветви с первыми завязями уже сияли бледные вечерние звезды. - Но я потерял не только свою фирму, а кое-что еще, куда более важное. И...

            Он отвернулся к стене, чтобы гости не увидели, с каким трудом он сдерживает готовую выкатиться слезу.

            - Иван, - задумчиво начала Анна, - мы с Алексеем не снимаем своего предложения. Еще две недели назад ты не нуждался в деньгах, и у тебя нехватало времени работать с нами. Но теперь мы сделаем новый фильм, сюжет которого подсказала сама жизнь.  Алексей готов переделать сценарий. Он посидит с тобой несколько дней с магнитофоном, и о злодействе политруков узнает вся Россия, а может быть, и весь мир. Я буду играть главную роль. Тебе мы дадим право на участие в прибылях плюс гонорар - не такой, конечно, как твоя зарплата в фирме, но все же достаточный для безбедного существования. Может быть, такая перемена работы тебя утешит?

            - Не могу же я заниматься этим всю жизнь, - Иван все-таки пододвинул к себе наполненный Татариновым стакан и, морщась, сделал несколько глотков. Как всегда, "Джек Дэниэлс" мгновенно заставил его чувствовать себя собраннее и уверенней в себе.

            - Мне в гостиницу сегодня звонил Верлен, - сказал Татаринов. - Сообщил, что в офисе отключены все телефоны, а когда услыхал о вашей беде, немедленно попросил передать, что с сентября месяца предлагает вам заведовать российским отделом своей компании.

            - Будешь курсировать между Канадой и Россией, делать ту же работу, что и сейчас... - сказала Шахматова. - Можешь даже переехать в Канаду...

            - Получать зарплату от бывшего партнера? - упавшим голосом спросил Иван. - И продолжать работать с Алушковой? Ведь он наверняка приглашает и ее тоже... на роль не только референта, но и...  - голос его прервался.

            - Она уже отказалась, - сухо сказал Татаринов.

            - Неужели? - вздрогнул Иван. - Разве она не...

            - Не знаю, что ты имеешь в виду, Безуглов, когда от неземной любви к своей белой мышке переходишь к такой ненависти. Мне лично Верлен пожаловался, что она его отвергла навсегда... а он, между нами, готов был предложить ей сначала два миллиона долларов, а там - руку и сердце.  Видимо, я ее недооценивала.

            Иван обхватил голову руками. Но как же таинственный файл? И откуда взялось кольцо? И как вяжется образ низкой предательницы с такой верностью Ивану - даже когда любимый человек нанес нежданный удар в самую глубину ее доверчивого сердца?

            - А почему бы не получать зарплату от Поля? - вступил Татаринов, - разве деньги пахнут? И чем вам не нравится Канада? Я прожил там десять лет и ни минуты не жалею. Спокойное, зажиточное место, с полным простором действий для такого человека, как вы. Сотни тысяч людей по всему миру стоят в очереди на въезд в эту страну. А вам Верлен устроит визу в считанные месяцы.

            - Я уже много раз говорил вам, что привязан к России, - вздохнул Безуглов. - Вам, Татаринов, не понять этого. Вы - перекати-поле, которое гоняется только за острыми ощущениями. А в эти трудные годы на счету каждый, кому важна не легкая нажива, не красивая жизнь, а строительство новой России. Что же до кинофильма...  я люблю заниматься делом, а не играми. Вы, Татаринов, можете смотреть на свою - да и на чужую - жизнь, как на материал для киносценариев, стишков или романов, но моя жизнь прекрасна сама по себе... по крайней мере, была прекрасна до сегодняшнего дня... А вы, подобно стервятнику, кружите над моей трагедией, думая только о прибыли...

            - Будьте попроще, Безуглов! - воскликнул сценарист, ничуть не обижаясь, и опорожнил свой стаканчик виски. В голосе его появилась развязность, которую он, из уважению к капиталу и влиянию Безуглова, старался скрывать в предыдущие встречи. - Разве я похож на стервятника? Мы попросту предлагаем вам по-дружески выбраться из той ямы, куда вы угодили из-за своей идиотической честности. На время заняться другим делом. Быть рядом с Анной, наконец! Посмотрите, ей хватило великодушия простить вас за все ваши безобразия в Канаде. И вы еще отказываетесь?

            - Дайте мне время собраться с мыслями,  - сказал Иван, прекрасно зная, что не пойдет на такое унижение. - Я в любом случае буду благодарен вам за помощь, друзья мои.

            - Что ж, Иван, - сказала Шахматова с неожиданной в этой самоуверенной женщине грустью, - мы поедем. Желаю тебе удачи, позвони мне на днях. Я убеждена, что ты сможешь воссоздать из пепла свою компанию.

            Гости вышли за калитку. Анна села за руль автомобиля, послала Безуглову воздушный поцелуй, и грузный "Мерседес", тяжело переваливаясь по ухабам посыпанной гравием дороги, исчез в темноте наступившей ночи.  Иван посмотрел на высокое небо, усыпанное созвездиями. Вся красота окружающего мира, весь напоенный запахом листвы и цветов весенний воздух не могли его утешить. Между тем, едва разминувшись на узкой дороге с "Мерседесом", к даче подъезжала рокочущая "Лада". Безуглов опустил руку в карман и нащупал там холодную тяжесть пистолета.  Он находился уже в таком отчаянии, что готов был выпустить пять зарядов в своих врагов, оставив шестой для себя. Однако из остановившейся машины торопливо вылезли Тютчев и его юная подруга. 

            - Шеф, - без обиняков начал Тютчев, лицо которого светилось радостной гордостью, - вы зря уволили Таню.  И напрасно подозревали ее. Она чиста, как первый снег!

            Иван не верил своим ушам. А Федор решительно прошел в дом и, когда все трое уселись за стол, достал из кармана давешнюю коробочку.  На ней все еще светилась сигнальная лампа.

            - Вы знаете, сколько денег тратило коммунистическое правительство на техническое оснащение КГБ, - продолжал Тютчев, волнуясь, - этот прибор, состоящий из западных транзисторов и микрочипов, - замечательный пример их подлого мастерства.  Вам, несомненно, известны и тесные связи "Народного кредита" с КГБ.  Бог знает, сколько лет потребовалось их тайным лабораториям для разработки этого дьявольского агрегата. Думаю, что такого нет даже у японцев. Во всяком случае, он снабжен питанием от батарейки и работает, даже когда компьютер выключен.

            Иван с недоверием взял приборчик и осмотрел его со всех сторон. Ни марки, ни названия изготовителя на серо-зеленой коробочке, разумеется, не было.

            - С помощью дистанционного управления, - продолжал Федор, торжествуя от собственной сообразительности, - этот прибор может включать компьютер в отсутствие хозяина. Более того, злодеи с его помощью могли распоряжаться твердым диском Тани, как своим собственным... в том числе по ночам.

            - Боже мой! - вскричал Безуглов, охваченный одновременно ликованием и отчаянием. - Как я оскорбил любимую! И как мне теперь оправдаться перед ней? Но погоди, Федор... откуда же взялось кольцо?

            - Это кольцо действительно стоит десять тысяч долларов, - подала голос Света, покраснев. - Но Таня получила его не от Верлена, и не от Зеленова. Я могу поклясться вам, Иван, что оно не имеет никакого отношения к фирме и к Таниным служебным обязанностям. Более того, в ближайшие дни она, вероятно, сама вам все расскажет.

            Иван Безуглов молча сидел за деревянным столом, переводя взгляд с Федора на Свету, со Светы - на коробочку, на кровавый огонек, разбивший его счастье. В этот миг он хотел только одного - упасть на колени перед своей невинной, чистой, оклеветанной подругой и вымолить у нее прощение.

            - Настанут ли эти ближайшие дни? - произнес он, наконец, с неизбывной горечью. - Раньше между мной и Таней стояло только мое богатство. Я страшился, что она увлеклась мною из корысти. Теперь между нами стоят моя собственная бедность, клевета врагов, смертельное оскорбление, которое я опрометчиво кинул ей в лицо... Хватит ли у Тани благородства простить меня?

            - В нашей "Ладе" есть еще один пассажир, - сказал Тютчев, - он мог бы рассказать вам, Иван, кое-что еще об этой истории.

            Заинтригованный Безуглов поднялся из-за стола и оставил влюбленную пару. Открыв скрипучую калитку, он увидел, что возле автомобиля действительно стоит высокая, худощавая женская фигура. Ее лицо, в сумерках казавшееся бледным пятном, было обращено к нему. Он подошел поближе и, не веря своим глазам, узнал любимую.

            - Таня, - голос его дрожал и запинался, - простишь ли ты меня?

            Вместо ответа Таня бросилась к нему в объятия. Покрывая ее лицо жаркими поцелуями, он почувствовал, как по нему текут, мешаясь с его собственными, обильные слезы волнения и счастья.

            - Значит, я потерял не все? - шептал он. - Значит, мне осталась моя главная драгоценность?

            - Да, любимый, - отвечала она, - мы прошли через роковое испытание, и теперь всегда будем вместе.

            Мимо них от калитки к машине прокрались две тени. Федор и Света, стараясь не смущать целующуюся пару, сели в автомобиль.

            - Иван, - окликнул его Тютчев сквозь раскрытое стекло, - мне почему-то кажется, что мы вам больше не нужны на сегодня. Увидимся завтра в конторе, в три часа дня.

            - Подписывать документы о ликвидации фирмы? - сказал Безуглов. В этот миг весь крах его дела вдруг показался ему мелочью по сравнению с вновь обретенным счастьем.

            - Посмотрим, - сказал Тютчев уклончиво. - У Баратынского были кое-какие идеи, над которыми он собирался поработать завтра с утра.

            - Хорошо, - рассеянно кивнул Безуглов, - поезжайте. Погодите, - вскричал он, когда машина уже отъехала метров за сто, - ведь я даже не поблагодарил вас! Федор! Света! И что это за план у Баратынского, когда даже мне очевидно - никакого спасения нет?

            Но "Лада", поблескивая алыми огоньками задних фар, уже скрывалась за поворотом дороги.

            - Я так и не купил для Федора нового автомобиля, - вздохнул Безуглов. - Ну что ж, наверняка и у него, и у двух вице-президентов уже есть предложения от наших конкурентов. Я дал им неплохую школу честности и работоспособности.

            - Не будем об этом, Иван, - мягко попросила Таня. Она продолжала крепко обнимать Ивана, лаская его широкую спину под клетчатой рубашкой. И его мужественные руки тоже начали покрывать ее трепетное тело ласками - еще невинными, но обещающими в считанные минуты перерасти в бурю страсти. Таня чувствовала, как в Иване уже просыпается его мужское естество, и это ощущение наполняло ее жаркой жаждой неизведанного. Она разжала свои объятия и взяла Безуглова за руку.

            - Пойдем, Иван, - сказала она просто. - Мне кажется, мы оба с тобой, после всех испытаний, заслужили эту ночь.

            В кустах сирени, нависавших над ними благоуханным водопадом, вдруг запел одинокий соловей, словно благословляя их любовь переливами своего ангельского голоса.  В глубине участка вдруг запел другой, в считанные минуты тихий воздух дачного поселка наполнился божественной симфонией невидимых крошечных птиц, славивших жизнь и любовь. И далеко-далеко, в неведомых глубинах космоса, сквозь густые ветви кустов светила Венера - самая яркая, самая таинственная звезда небосклона.

 

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

 

            Снова наступило прохладное летнее утро - такое же ясное и безмятежное, как в тот раз, когда Таня и Иван очнулись в заброшенном загородном доме после похищения. Но сколько воды утекло за эти дни! Они проснулись на одном ложе, обнаженные, утомленные не столько вершившимися драмами, сколько той полнотой страсти, которую оба впервые испытали под ласковый шум одичавших яблонь, всю ночь шумевших за окном, под неумолчный хор изнывающих от самозабвения соловьев. Кровать была узка, но им ни на одно мгновение не было тесно. Откинув одеяло, Иван с радостным изумлением смотрел на худощавое, словно изваянное из уральского белого камня обнаженное тело своей подруги - совершенное, исполненное ласкового пламени тело, которое, он знал, отныне и навеки будет принадлежать только ему. И Таня, широко раскрыв свои глаза, обрамленные длинными, пушистыми ресницами, не верила собственному счастью. Та страсть, которую внушал ей Верлен, то волшебное приятжение, которое исходило от пожилого миллионера, оказывается, можно было отыскать и в другом человеке -  том самом, которого она любила, как брата, как мужа, как президента компании. Кто мог предсказать, что кроткий Иван Безуглов, обнимая любимую женщину, превращается в зверя - ласкового, пушистого, но все же зверя, способного оттиснуть зубы на белоснежной коже подруги и исходить низким рыком сладострастия и восторга? 

            - Тебе было больно? - шепнул Иван, касаясь губами ее уха.

            - Что ты, - счастливо улыбнулась она. - Я так долго ждала этой ночи. Разве могло мне быть больно с таким заботливым и нежным львом, как ты.

            Еле уловимым движением он погладил Таню по шелковистой внутренней поверхности бедер, рука его скользнула вверх, и он вновь потянулся к любимой в порыве неутолимой страсти - а она ответила ему всем существом только что родившейся женщины.  Они снова сплелись в объятиях, а когда, усталые, исполненные блаженства, разжали их, Таня вдруг посмотрела на свои строгие часики простого металла. 

            Этот обыкновенный житейский жест вдруг разом напомнил Ивану, что он потерял. Время всегда было для него самой дорогой в жизни вещью, и уже много лет он даже по субботам и воскресеньям не мог себе позволить лежать в постели до двенадцати дня. 

            - Ну вот, - вздохнул он, и рука его. лежавшая на упругой девической груди, мгновенно обмякла, - что же нам делать дальше? Как нам жить?

            - Ты о чем? - Таня изобразила возмущение. - Разумеется, пожениться! И как можно скорее! Я бы хотела венчаться в той церкви, под окнами нашего офиса, которую фирма помогала реставрировать. Ручаюсь, что для нас с тобой они постараются изо всех сил. Светлана сошьет мне самое красивое белое платье в мире, а ты явишься, как и положено серьезному жениху, в строгом черном костюме, и будешь нервничать перед свадьбой, ну и все, как положено, и будут гореть свечи, и нас благословит старичок-священник... а потом я хочу устроить прием для всех наших друзей в "Савое". или на худой конец в "Арлекине" - пригласить человек двести, чтобы вся Москва говорила об этой свадьбе... После того, что ты мне рассказал, я готова пригласить даже Анну и Татаринова.  Никак не ожидала от этой парочки, что они предложат тебе бескорыстную помощь.

            - Я тоже был поражен, - кивнул Иван.

            - А чтобы немножко сэкономить, если тебя это волнует, - продолжила она мечтательным голосом, - можно устроить две свадьбы сразу - мне почему-то кажется, что Иван со Светой сейчас говорят о том же самом... И вообще не понимаю, отчего ты так мрачен.

            - Пожениться - само собой, - Иван поцеловал ее в щеку, - это и мое заветное желание. Только боюсь, что на прием в "Савое" у нас денег не будет, моя дорогая. Подумай хорошенько. Хочешь ли ты замуж за нищего, все достояние которого заключается в его честном имени?  Ведь ты полюбила другого - богатого, преуспевающего, почти всемогущего...

            Вместо ответа Таня обхватила его могучие плечи и прижалась к Ивану так крепко, что он невольно затрепетал. О да, Иван не был столь невинен, как его невеста, но и для него эта ночь стала истинным открытием. Впервые в жизни он понял счастье единения с любимым существом, впервые испытал не простое сладострастие, но ту полную гармонию чувств, какую можно испытать лишь с той, что дороже всех в мире, дороже даже самой жизни.

            - Какой же ты все-таки зануда, Иван, - она прижалась к нему всем своим обнаженным телом, с радостью чувствуя свою неодолимую власть над любимым, - неужели ты не радуешься тому, что между нами навсегда исчез этот страшный барьер? Да живи мы хоть в медвежьей берлоге, мне гораздо важнее знать, что ты никогда, никогда не упрекнешь меня в корысти.  Помнишь древнюю поговорку? С милым рай и в шалаше.

            - Если под шалашом ты имеешь в виду эту запущенную дачу, то даже с ней, может быть, придется расстаться, - задумчиво произнес Иван, не принимая ее шутливого тона. - Не будет у нас с тобой утренних соловьев, не будет одичавших яблонь, роняющих первые плоды в росистую траву, не будет сверчков. Обменяем дом на скромную квартирку в городе и начнем все сначала. Но если б ты знала, как это будет нелегко! После вчерашнего у меня, право слово, опустились руки.

            - Ты начинаешь меня сердить, Безуглов. Разве нет у тебя верных друзей? Разве нет безукоризненной репутации? Разве я не принадлежу тебе душой и телом? Дачу ты, конечно, продай, деньги вложи в дело, а поселиться мы сможем на первых порах у меня, я уверена, что Света не станет возражать... тем более, что она, скорее всего, переедет к мужу. Тебя хоть завтра возьмут президентом в какую-нибудь приличную фирму. Конечно, ты не будешь ее владельцем. Но зато будешь получать отличную зарплату и ничем не рисковать...

            - Никогда, - он решительно покачал головой, - никогда Иван Безуглов не станет работать по найму. Неужели ты не понимаешь, как я люблю риск? Мне нужна полная свобода действий. В обмен на это я готов принять на себя ответственность, которой хватило бы на десятерых.

            - Не зарекайся, - возразила Таня, и в ее прелестных глазах ему на мгновение почудилась легкая хитринка. - А вдруг тебе так приглянется владелец фирмы, что самому захочется пойти к нему в услужение. Вдруг тебе предоставят полную свободу?

            - Перестань, - он недовольно махнул рукой. - Баратынский передал мне через Тютчева, что сегодня в три часа я должен подписать официальные бумаги о ликвидации компании... если, конечно, не произойдет чуда. Я хотел сделать это завтра, но Евгений почему-то настаивал.

            Таня умолкла, задумавшись. В неуютной комнате, где прошла их первая ночь любви, стоял апах сырости, какой бывает в нетопленых деревенских домах, особенно к утру. . Узкая койка, некрашеные, облезлые стены в пятнах старых обоев.  Давно нужно было встать позавтракать, но ни Таня, ни Иван, не могли заставить себя разжать объятий.

            - Разве то, что было сегодня между нами, - не чудо? - тихо спросила она.

            - О да, - Просияв на мгновение, Иван снова помрачнел, и сощурился, глядя куда-то в пустоту. - Увы, мне пригодилось бы чудо другого сорта. Отдавать этим подлым негодяям налаженное дело, стоившее таких трудов! Ты поедешь со мной в офис?

            - Конечно, - Таня почему-то улыбнулась. - А вдруг у меня отыщется способ воздействовать на этого мерзавца Зеленова?

            Они вздрогнули. Среди утренней тишины раздался нарастающий рокот мощного автомобиля, который Иван узнал бы даже во сне, а затем - мягкий шелест колес по гравию немощеной дороги. Он торопливо вскочил и подбежал к окну. За дощатым забором дачи уже испускал мелодичные басовитые гудки черный "Кадиллак", Андрей и Павел махали ему руками с заднего сиденья. Дорого дал бы художник, чтобы увидеть и запечатлеть на полотне ту горькую улыбку, с которой Иван Безуглов открыл калитку и вышел навстречу подъехавшему автомобилю. Так улыбаются низложенные монархи, так улыбаются генералы, узнавшие о победившей государственной измене, так улыбался бы умирающий Моцарт, если бы узнал, что его отравил Сальери.

            - Понимаю, - сказал он Жуковскому, - вас прислал Зеленов, чтобы я точно приехал к трем часам подписывать эти мерзкие бумаги. Не горюй, Вася, я ни в чем тебя не обвиняю. Ты человек подневольный, тебе надо кормить детей...

            - Вы ошибаетесь, шеф, - крепкие руки Жуковского твердо лежали на руле машины, - нас прислал Баратынский, как обычно.

            - Но разве Зеленов не лишил его всех полномочий?

            - Мы люди подневольные, - засмеялся Жуковский, - что нам приказывают, то и делаем.

            - Что за игры! - недовольно воскликнул Иван.

            - Садитесь в машину, шеф, - проворчал Андрей. - Я думаю, мы вам еще пригодимся. В нынешней Москве слишком много мерзавцев.

            Иван вернулся в дом, чтобы надеть свежую рубашку и тщательно отглаженный костюм. Надтреснутое зеркало отразило безупречно одетого, хладнокровного джентльмена, по виду которого никто бы не догадался о постигшей его трагедии. Между тем лица бывших подчиненных показались Ивану странно умиротворенными, даже довольными. Признаться, он даже почувствовал некоторую досаду. Он рассчитывал на большее сочувствие, особенно после того, как вчера и Жуковский, и телохранители так настойчиво предлагали ему свои услуги. Что ж, жизнь есть жизнь. Нельзя, видимо, ожидать полной преданности даже от самых близких друзей, печально размышлял он, проносясь по дачному поселку и в последний раз ощущая спиной холодящее прикосновение натуральной кожи, которой был обит салон великолепной машины. Все пассажиры молчали, словно предчувствуя тяжкие испытания, ожидавшие их в бывшем офисе компании "Иван Безуглов".

            Автомобиль мягко подкатил к подъезду и Иван Безуглов с невыносимо щемящим чувством раскрыл двери. Все служащие были на местах, но в каждой комнате находилось по одному из подручных Зеленова, с безразличным видом следивших, как сотрудники роются в бумагах и один за другим раскрывают файлы на своих компьютерах. Офис был похож на оккупированный врагом город, когда мирные жители под угрозой смерти пытаются заниматься повседневными делами, однако не могут скрыть своего отчаяния. И все же не нашлось никого из сотрудников, кто не улыбнулся бы президенту, кто не проводил бы его тоскующим взглядом. И потому, входя в свой бывший кабинет, Иван вдруг гордо выпрямил спину, решив, что главное в его нелегком положении - сохранить чувство собственного достоинства. Телохранители, против обыкновения, вошли вслед за ним. Вошла в кабинет и Таня. В приемной Иван боковым зрением заметил необычного посетителя - средних лет бизнесмена с толстым атташе-кейсом, в великолепно сидящем легком костюме фиолетового оттенка, в едва заметную полоску. "Наверное, Зеленов уже подыскивает новых западных партнеров," - подумал Иван.

            В мягком кожаном кресле, еще вчера принадлежавшем Безуглову, довольно развалился Владимир Зеленов. Его толстые пальцы выбивали по поверхности стола победную дробь.

            - Что за история? - воскликнул он, недовольно щуря опухшие глаза. - Почему здесь с вами вся эта компания? Разве я не сказал вчера, что госпожа Алушкова уволена? Разве не сказал, что вы, номинально оставаясь президентом фирмы вплоть до подписания бумаг о ликвидации, лишаетесь права на маленькие, но симпатичные привилегии, вроде машины и телохранителей? Впрочем, - он благодушно откинулся в кресле и закурил сигару, - я ценю преданность ваших сотрудников своему президенту. Господин Жуковский, господа телохранители, с этой минуты вы уволены тоже. Попрошу вас оставить кабинет.

            - До подписания бумаг кабинетом распоряжаюсь я, - гордо возразил Иван, - и госпожа Алушкова остается моим секретарем-референтом.

            - Что ж, если вам угодно еще несколько минут побыть президентом фирмы, - Зеленов пожал плечами, - я не возражаю. Все бумаги уже подготовлены, - он похлопал рукой по отвратительной серо-голубой папке, источавшей на весь кабинет острый запах хлорвинила. - Более того, лично я их успел даже подписать, - он хихикнул, - теперь очередь за вами.

            Иван прощальным взглядом оглядел свой кабинет. Скользнул глазами по кремовым шторам, по репродукции Айвазовского на стене, по тесным рядам книг на полках. Вся экономическая наука в мире, все ночи бессонных трудов не могли спасти его дела от коммунистической мафии. Неужели правда, что разум и честность беззащитны перед лицом грубой силы? В голубом небе за окном играло беззаботное солнце, а на душе у Ивана царила чернейшая из ночей. Неверными шагами подошел он к своему столу и протянул руку к папке с бумагами, в которой заключалась его судьба.

            - Остановитесь, господин Безуглов, - раздался решительный голос Тани. - У меня есть кое-какая дополнительная информация для господина Зеленова.

            Политрук вздрогнул. Голос Тани звучал с уверенностью, неожиданной в этой скромной худощавой женщине. Она по-хозяйски подошла к столу и нажала кнопку селектора.

            - Евгений Абрамович! - сказала она. - Попрошу вас зайти к господину президенту.

            В считанные секунды в дверях кабинета появилась долговязая фигура с бухгалтерским портфельчиком в руке. Посмотрев на Таню, а затем на Ивана, Баратынский густо покраснел. Видимо, его мучила совесть. Как бы то ни было, он подошел к Тане и замер, словно ожидая приказа.

            - Прошу вас, - сказала Таня самым будничным голосом, на какой была способна, - предъявите господину Зеленову наши документы.

            Баратынский, нехорошо улыбаясь, расстегнул портфельчик и, покопавшись в нем длинными худыми пальцами, достал пачку долговых обязательств, которые ему вчера вручил Зеленов.

            - Ну и что вы хотите сказать? - развязно начал политрук. - Я сам предоставил вам отсрочку в сорок восемь часов, но вы почему-то, ссылаясь на указание Татьяны Викторовны, настояли на встрече именно сегодня. И правильно поступили. Сказано - сделано. Подписывайте протокол о ликвидации, Безуглов!

            - Погодите, - сказал Баратынский со сладчайшей улыбкой. - Сначала посмотрите на эти бумаги. Я потратил все утро, на то, чтобы их получить.

            Безуглов, ничего не понимая, завороженно увидел, как полковник Зеленов недоверчиво взял протянутые через стол долговые обязательства - и при взгляде на первый же из них его самодовольное лицо вытянулось. Он нервно бросил вексель на стол и взял следующий... потом принялся пролистывать векселя один за другим... и, посмотрев на последний, поднял на Баратынского исполненный ненависти взгляд.

            - Они погашены! - проревел он. - Погашены! На полную сумму платежа! Как вам это удалось? Даже дьяволу не удалось бы за одно утро достать в Москве пятьдесят семь миллионов рублей!

            - Господин Зеленов, - голос Тани был тверд и насмешлив, -  немедленно вон отсюда, и чтобы следа вашего больше не оставалось в нашей жизни!

            Какой прекрасной показалась она Ивану - да и не только Ивану - в эту минуту! С каким восхищением смотрели на Таню и Баратынский, и Тютчев, и пылающая восторгом их общей победы Света! И как жалок, как раздавлен был полковник Зеленов, когда он выбрался из чужого кресла и дрожащими руками принялся собирать на столе какие-то мятые бумажки, бормотать бессильные проклятия, подвывать от позорного провала операции, которая казалась такой блестящей. Он сунул было руку в верхний ящик стола - но тут же отдернул ее, увидав, как к нему решительно подошли Андрей и Павел, готовые предотвратить любую провокацию. Зеленов вышел не оглядываясь, подобно побитому бездомному псу, провожаемый дружным смехом всех пристутствующих. Между тем президент фирмы (которого Таня церемонным жестом пригласила занять кресло) понимал в происходящем, пожалуй, ничуть не больше своего поверженного соперника.

            - В чем дело, Таня? - он недоуменно улыбался. - Я понимаю, вы ухитрились как-то спасти фирму... но как? Откуда вы взяли деньги? И как вам удалось так быстро оформить все необходимые бумаги?

            - Твою фирму приобрел могущественный инвестор, - подал голос Баратынский.

            - Что? - взгляд Ивана, еще секунду назад лучившийся счастьем и надеждой, снова потух. - Что же в таком случае меняется? Разумеется, любой инвестор будет порядочнее, чем зеленовская шайка и "Народный кредит", но ведь фирмы "Иван Безуглов" больше нет... и больше нет ее президента...

            - Новый владелец фирмы просит тебя, Иван, остаться на своем посту. Он просит также выразить тебе свое глубокое уважение, равно как и уверенность, что никто лучше тебя не справится с делами этой респектабельной фирмы. Более того, тебе предлагают пакет акций в новой компании и полную свободу действий.

            - Таких условий не бывает, - недоверчиво улыбнулся Иван, - кроме того, ты, Евгений Абрамович, знаешь не хуже Тани, что я слишком независим для работы по найму... Нет, друзья мои, - он так решительно поднялся с обитого кожей президентского кресла, что оно печально скрипнуло, - пусть ваш состоятельный инвестор ищет себе нового президента, а я уж как-нибудь начну все сначала...

            Телохранители и Жуковский уже оставили кабинет. Баратынский и Таня молча переглянулись, и она нажала кнопку селектора.

            - Господин Кольридж, - сказала она по-английски, - прошу вас.

            В кабинет вошел давешний господин, дожидавшийся в приемной. Поблескивая толстыми стеклами роговых очков, он вопросительно посмотрел на Ивана, затем на Таню.

            - Это мой муж, - засмеялась Таня, - не стеснятесь, господин Кольридж.

            - Очень рад, - заулыбался Кольридж, раскрывая свой кейс, - очень рад. Итак, госпожа Алушкова, мы произвели оплату векселей фирмы "Иван Безуглов" по вашей просьбе... и поверьте, что нам пришлось изрядно потрудиться - на одни телефаксы и телеграммы ушло около двух тысяч долларов, двое наших сотрудников не спали всю ночь...

            - Спасибо, - искренне сказала Таня.

            - Пожалуйста, - господин Кольридж церемонно кивнул. - Выделенный вами щедрый гонорар нашим работникам, поверьте мне, с лихвой искупил это незначительное неудобство. Итак, операция была произведена... средства мы, как вы приказали, сняли с вашего счета в банке "Чейз Манхэттен" с помощью спутниковой связи.  После этого на означенном счету осталось, если я не ошибаюсь... - он посмотрел в какой-то документ, очевидно присланный по телефаксу, - осталось шесть тысяч... простите, шесть миллионов двести тысяч девятьсот пятьдесят восемь долларов и шестьдесят два цента.

            - Как! - вскричал Иван.

            - Я вижу, для вас это приятный сюрприз, господин Безуглов. - Он снова поднял на Таню взгляд, исполненный немого вопроса, и она кивнула. - Вчера вечером фирма получила по телефаксу извещение из Нью-Йорка о том, что госпожа Петровско-Разумовская, желая окончательно удалиться от мира и сделать в знак этого доброе дело, перевела все свое состояние на имя вашей жены.  Вот чековая книжка, вот компьютерная распечатка о состоянии счета, вы будете получать такую ежемесячно... и позвольте выразить надежду, что как вы, госпожа Алушкова, так и ваша фирма, и в дальнейшем останетесь в числе наших клиентов. Что же до оплаты векселей, то в России есть немало банков, готовых выделить немедленный кредит под аккредитив из "Чейз-Манхэттена"... остальное было вопросом техники и расторопности господина Баратынского. Ну и, конечно же, немало сообразительности проявила вчера ваша жена. Вы тоже собираетесь работать в фирме, госпожа Алушкова?

            - Вопросы кадровой политики решает президент, - Таня прижалась к Ивану, - думаю, у него нет оснований увольнять меня с должности.

            Все засмеялись. Невесть откуда взявшаяся бутылка "Моэта" оглушительно ударила пробкой в потолок. Младшая секретарша вкатила в кабинет тележку с окровавленным ростбифом, трюфелями, страсбургским пирогом. Вокруг огромного ананаса, чешуйки которого отдавали золотом и живой зеленью, благоухали желтоватые ломтики лимбургского сыра.

            - За процветание новой фирмы! - воскликнул Кольридж. - За ее владельца, - он кивнул головой в сторону зардевшейся Тани, - и за ее президента!

            Донельзя смущенный Иван нерешительно поднял свой бокал. Впервые в жизни он не чувствовал себя хозяином положения.

            - Я же говорила тебе, - шепнула ему Таня, - есть на свете фирмы, в которых можно работать и по найму.

            - На такую компанию я, пожалуй, действительно соглашусь работать, - засмеялся Безуглов, отпивая из своего бокала. - Но послушай... а как же с названием фирмы?

            - Фирму твою, Иван, я, в качестве законной новой владелицы, переименовала, - твердо заявила Таня, и в ее голосе Ивану почудились новые нотки.

            - Какое же новое название? - насторожился Безуглов.

            - Я уже заказала тебе визитные карточки, - она с улыбкой протянула ему пакетик с аккуратными прямоугольниками снежно-белого картона.

            - "Иван Безуглов и сыновья", - он вскинул на нее изумленные глаза. - Таня! Ведь у меня нет сыновей?

            - Будут, - сказала она, глядя на него исполненным бесконечной нежности взором.

 

 

Москва-Монреаль, 1992

 

 

 

 

 

%%